Возможно, эта статья покажется слишком длинной и наполненной излишними подробностями. Но это не так. Все приведенные примеры важны и необходимы для того, чтобы в дальнейшем понять смысл сонетов Шекспира, найти ответ на вопросы кто такая Дульсинея Тобосская и почему у супруги Санчо Пансы на протяжении всего романа с завидным постоянством меняются имена, а заодно выяснить почему союз Голубя и Феникс из Честеровского сборника оказался бесплодным и многое-многое другое.
Дамы и возлюбленные поэтов и философов
Появлением безупречных, прекрасных во всех отношениях возлюбленных, литература обязана древнеримским поэтам-элегикам – Овидию, Катуллу, Проперцию и Тибуллу. Римская элегия стала одним из ключевых источников для развития европейской любовной лирики.
Особенности римских элегий хорошо описал И.М. Тронский в «Истории античной литературы»:
«Любовь элегического поэта — трудная, скорбная; он находится в тяжелом «рабстве» у суровой «владычицы» и лишь с величайшими усилиями может возбудить и закрепить ее благосклонность, тем более, что дама ищет богатых поклонников, а влюбленный поэт не может предложить ей ничего, кроме верности до гроба и вечной славы в его стихах. Испытав на своей печальной судьбе все капризы Амура, подробно изучив извилистые пути страсти, поэт становится мастером «любовного искусства», «наставником в любви»; в стихах он изливает свои чувства, делится своим опытом; все восприятие мира протекает под углом зрения любовной тоски. Эта жизненная установка отнюдь не вытекает из какой-либо бытовой реальности. Те немногие биографические данные, которыми мы располагаем по отношению к римским элегикам, находятся в резком противоречии с образом влюбленного поэта, как они его рисуют в своих произведениях…
…жизнь поэта проходит в любовном томлении и «служении» даме, он проводит ночи у ее порога и поет жалобные серенады, вырезывает на коре деревьев имя своей возлюбленной… Любовь поэта, ставшая центром его жизни, не является, конечно, легкомысленным чувством, быстро переходящим от одного предмета любви к другому. Римский элегик посвящает свои стихи лишь одной возлюбленной, реальной или фиктивной, целиком завладевшей его сердцем. Она получает поэтический псевдоним, выводящий ее из рамок быта. Проперций и Тибулл пользуются для этого именами божеств (Немесида) или их эпитетами (Делия, Кинфия — эпитеты богини Артемиды), Овидий дает своей возлюбленной (вероятно, фиктивной) имя древней греческой поэтессы Коринны.
Элегик не ищет мимолетного увлечения, он мечтает о прочной связи или даже о брачном союзе. Любовь вечна — по крайней мере до следующего сборника стихов, который можно уже посвятить новой возлюбленной»
В Средневековье образ прекрасной дамы, для посвящения своих стихов, активно использовали ваганты и трубадуры, а следом за ними итальянские поэты «нового сладостного стиля»: Гвидо Гвиницелли, Гвидо Кавальканти и Чино де Пистойя. Их творчество явилось синтезом двух господствующих до того времени направлений: религиозной лирики и куртуазной поэзии. Религиозная лирика традиционно прославляла Мадонну, призывая к отречению от плотского греха. Наряду с религиозной, процветала светская куртуазная поэзия, центральной темой которой стал культ Прекрасной Дамы (светский вариант религиозной Мадонны). В поэзии трубадуров дамы также как и в религиозной лирике именовались «Мадоннами» и представляли собой верх совершенства. Прекрасная Дама в куртуазной поэзии – это образ, который рыцарь создавал в своем воображении. Прекрасная Дама являла собой идеал телесного и духовного совершенства. Часто рыцарь выбирал себе Даму, даже не видя ее. Он воспевал се достоинства, красоту и благородство; он прославлял ее господство и «томился» по недосягаемой цели. Во всем этом было много условного, куртуазное «служение» зачастую оказывалось лишь проявлением придворного этикета.
В поэзии «нового сладостного стиля» складывается новая философия любви, отличительной чертой которой стала оригинальная концепция взаимоотношения «земной» и «небесной любви». Образ земной владычицы превращается в символ — в доступное чувственному восприятию воплощение божества. Поклоняясь образу прекрасной женщины, влюблённый поэт поклоняется самому богу. Так освящается любовь к женщине, — «земная любовь» сливается воедино с «любовью небесной». Для стиля характерен величавый образ возлюбленной, благородной, наделенной красотой и всевозможными добродетелями. Согласно этой концепции любовь родится в благородном сердце и является высшим проявлением духовного богатства человека. Дама становится отражением Бога, возвышающая своей любовью сердце поэта до истинной доблести и благородства.
Так же, как у римских элегиков, этим великолепным дамам присваиваются аллегорические имена. К примеру, возлюбленная Кавальканти называется Весной — Примавера, возлюбленная Данте — Блаженной — Беатриче, возлюбленная Петрарки – Лавр – Лаура. В восхвалениях своих дам поэты часто прибегали к эпитетам из церковных гимнов и называли их Мадоннами, следуя традициям религиозной и светской лирики.
Эта традиция присвоение аллегорических имен Прекрасным Дамам, воспеваемых в стихах, зачастую выдуманным, стала в дальнейшем настолько популярна, что Сервантес в «Указе Аполлона» вписал такой пункт:
«Самый бедный из всех поэтов, каких только видывал свет со времен Адама и Мафусаила, имеет право сказать, что он влюблен, хотя бы это было и не так, и назвать свою даму как ему заблагорассудится: хочет — Амарилис, хочет — Анардой, хочет — Хлорой, хочет — Филисой, хочет — Филидой, даже Хуаной Тельес — словом, как ему вздумается; спрашивать же с него в сем случае резонов воспрещается».
Кроме того, в связи с принятыми тогда канонами аллегоричности произведений, в образы женщин зачастую закладывали отвлеченные понятия. Прекрасная дама могла быть вовсе не дамой, а философией, мудростью, поэзией, грамматикой, музой или даже церковью. К примеру, в поэме Дино Компаньи Прекрасная дама, которая явилась поэту, уснувшему весной на лугу была богиней Мудростью. У Боэция в «Утешении философией» женщина – это философия. Аналогичный образ использовал и Данте.
Пир Данте Трактат второй:
«…можно усмотреть, кто именно те двигатели, к которым я обращаюсь. Они подобны Боэцию и Туллию, которые направили меня сладостью своих речей на путь любви, то есть на путь изучения благороднейшей дамы Философии, озарив меня лучами их звезды, то есть письменным изложением Философии, ибо несомненно, что в каждой науке ее письменное изложение есть светоносная звезда, ее озаряющая.
...дама эта - Философия; она поистине - дама, исполненная сладости, украшенная благонравием, удивительная своим познанием, прославленная своей щедростью».
У Филипа Сидни в «Защите поэзии» дама – это красноречие:
«Что до наружности Поэзии, или слов, или языка Поэзии, то с этим еще хуже. Почтенную сладкоголосую даму красноречие вырядили или, скорее, раскрасили, как куртизанку».
И, разумеется, самые часто встречающиеся в поэзии дамы – это музы.
Гесиод. Теогония:
С Муз, геликонских богинь, мы песню свою начинаем.
На Геликоне они обитают высоком, священном.
Нежной ногою ступая, обходят они в хороводе
Жертвенник Зевса-царя и фиалково-темный источник.
Нежное тело свое искупавши в теченьях Пермесса,
Иль в роднике Иппокрене, иль в водах священных Ольмея,
На геликонской вершине они хоровод заводили,
Дивный для глаза, прелестный, и ноги их в пляске мелькали.
…Шествует следом она за царями, достойными чести.
Если кого отличить пожелают Кронидовы дщери,
Если увидят, что родом от Зевсом вскормленных царей он, -
То орошают счастливцу язык многосладкой росою.
…Ибо от Муз и метателя стрел, Аполлона-владыки,
Все на земле и певцы происходят, и лирники-мужи.
Все же цари - от Кронида. Блажен человек, если Музы
Любят его: как приятен из уст его льющийся голос!
Музы были постоянными спутницами поэтов и зачастую полностью заменяли полностью женское общество в литературной деятельности:
Из сатиры I английского поэта Томаса Уайетта:
Через канавы, рвы и загородки,
Мой милый Пойнц, я не уплыл в Париж,
Где столь тонки и вина, и красотки,
Или в Испанию, где должно лишь
Казаться чем-то и блистать наружно,-
Бесхитростностью им не угодишь…
Живу я в Кенте, и живу нехудо;
Пью с музами, читаю и пишу,
Желаешь посмотреть на это чудо?
Пожалуй в гости, милости прошу.
В «Вороне» Боккаччо рассказывается об ужасах взаимоотношений с женщинами реальными и восхваляет платоническую любовь с музами:
«Пока ты пребудешь в лесах и безлюдье, тебя не покинут Кастальские нимфы, с которыми тоже надеются сравниться проклятые бабы; нимфы эти, как мне доподлинно известно, сияют небесной красотой; но они, прекрасные, никогда не станут тебя презирать и осмеивать и будут рады сопутствовать тебе в прогулках и вести с тобой беседу. И они-то уж не затеют с тобой споров и разговоров о том, сколько нужно золы, чтобы высушить моток пряжи, и где ткут более тонкое полотно, в Витербо или в Риме; и о том, что булочница перекалила печь, а у служанки не взошло тесто, и метла опять пропала и нечем подмести в доме; не сообщат тебе, чем занимались прошлой ночью мона такая-то и мона такая-то, и сколько раз они прочитали «Отче наш» за время проповеди, и что надо бы сменить ленточки на платье а впрочем, можно оставить прежние; они не потребуют у тебя денег на румяна, на баночки с притираниями, на всяческие снадобья; напротив, ангельскими своими голосами они поведают тебе обо всем, чем славен мир от начала и до наших дней, и, сидя рядом с тобой в траве и цветах, под сладостной тенью, возле ключа, что никогда не иссякнет, они объяснят тебе, почему сменяют друг друга времена года и в чем причина затмений солнца и луны; каковы тайные свойства растений, которыми можно снискать дружелюбие диких зверей; куда улетает душа человека; что такое божественная доброта, не ведающая ни начала, ни конца, и какие ступени ведут к пей, ввысь, и сколь опасно сорваться с крутизны в противолежащую бездну; они прочитают тебе стихи Гомера, Вергилия и других великих древних поэтов, прочитают затем и твои, ежели ты захочешь. Красота их не разожжет в тебе постыдного пламени, но вовсе его притушит; а нравы их послужат безупречной основой для будущих твоих добродетельных творений».
А в «Генеалогии богов» Бокаччо даже делит муз, вдохновляющих поэтов, на две категории:
«легко можно понять, что есть два вида поэтов, один благородный, славный и всегда приятный серьезным людям, другой — распутный и низменный, к ним принадлежат поэты, которых я был готов прогнать не только из государства, но и со света. То же приходится сказать о музах, род которых хоть и один, но в нем можно назвать два вида: пускай через каждую действуют одни и те же силы и законы, но разными давилами выжимается сок, и у одних он сладок, у других горек, один вид мы с полным правом можем называть прекрасным, другой безобразным. Одни из них, достойные высшего почета, населяют лавровые рощи вблизи Кастальского ключа и все места, перед которыми мы чувствуем святое благоговение; подруги Аполлона, украшенные цветами и венками, они чаруют сладостью пения и звучностью голоса. Другие—те, которых бесчестные шуты тащат на сцену, в театры и на площади, где, не блеща никакой похвальной красотой, они безвольно кривляются перед бездельной толпой, представляясь за плату в грязных вымыслах. Эти ни добродетельным утешением, ни очищающими противоядиями, ни святыми лекарствами не утешают и не исцеляют болезнь страждущих, а только среди жалоб и стонов растравляют недуг до смерти теми развлечениями, какими развлекаются опутанные мирскими страстями люди. Не вполне ли очевидно отсюда ненавистникам поэтов, что, именуя муз непотребными лицедейками, Боэций подразумевает театральных?».
Дети поэтов, писателей и философов.
С деторождением дело обстоит примерно также, как и с возлюбленными. Зачастую упоминание в текстах о родах и появлении наследников трактуется в буквальном смысле. Что приводит к появлению весьма нелепых гипотез и версий, искажающих весь смысл произведений. Примерами могут являться Сонеты Шекспира, в которых автор на протяжении аж 17 сонетов умоляет друга мужского пола кого-нибудь родить и таинственного Честеровского сборника, смысл которого до сих пор никем не понят, а все попытки разобраться сводятся преимущественно к поиску бездетной пары, которая не имела детей в бытовой жизни.
Дело в том, что под детьми в литературе зачастую подразумевались произведения авторов, или идеи и образы, которые рождал человеческий мозг. Началось все с философа Платона, который метод ведения Сократом диалога и поиска истины называл «майевтикой», что в переводе означает родовспоможение или повивальное искусство.
Платон в диалоге «Теэтет о майевтике Сократа:
«В моем повивальном искусстве почти все так же, как и у них (повитух), - отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве - то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод.
…Еще нечто общее с роженицами испытывают они в моем присутствии: днями и ночами они страдают от родов и не могут разрешиться даже в большей мере, чем те, - а мое искусство имеет силу возбуждать или останавливать эти муки. Так я с ними и поступаю».
Еще пример из диалога Платона «Пир»:
«Дело в том, что все люди беременны как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени… Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье, и оставить о себе память на вечные времена. Беременные же духовно - ведь есть и такие, которые беременны духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, - беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели. Родителями их бывают все творцы и те из мастеров, которых можно назвать изобретательными».
А это уже о детях, появляющихся в результате подобных «родов»:
«…каждый, пожалуй, предпочтет иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо и бессмертно…Не одно святилище воздвигнуто за таких детей этим людям, а за обычных детей никому еще не воздвигали святилищ».
Широкую распространенность метафоры «дети – литературные произведения авторов» подтверждают следующие примеры.
Из письма древнегреческого философа-неоплатоника Синесия:
«Мои книги, это - мои дети; одних я родил от возвышенной философии и ее подруги поэзии, других - от риторики, для всех доступной; но всякий увидит, что они рождены от одного и того же отца, который склонен то к умственным трудам, то к наслаждению; к какому роду принадлежит данное произведение, сразу видно по его содержанию; что касается меня, то я особенно нежно люблю его и охотно приписал бы его философии, причислил к законным детям; но, говорят, законы этого никак не допустят, ибо они "строго следят за родовитостью", я уже и то считаю удачей для себя, что я могу тайком приласкать его; а ведь я немало над ним потрудился. Рассказывают, что обезьяны, родив детенышей, любуются на них, как на произведения искусства, считая их необыкновенно красивыми - вот сколь чадолюбива природа, - а в чужих детенышах видят то, что они и есть на самом деле, т. е. - просто обезьяньих детенышей; потому-то судить о детях и надо предоставлять посторонним, что личная привязанность сильно искажает суждение».
Анджело Полициано в предисловии к «Сказанию об Орфее»:
«Был у спартанцев обычай, любезнейший мой мессер Карло, что, когда у них рождался мальчик или с какой-нибудь частью тела уродливой или сложением хилый, - они его немедленно выбрасывали и не давали жить, считая такой отпрыск недостойным Спарты. Точно также и я хотел, чтобы сказание об Орфее, которое я, по просьбе достопочтеннейшего нашего кардинала Мантуанского, написал в течение двух дней….было немедленно разорвано подобно самому Орфею. Ибо считал, что названное мое детище приносит отцу скорее позор, чем честь, и доставляет ему скорее огорчение, чем радость».
Монтень в своих «Опытах» (т. II, гл. VIII) высказал свое мнение о романе Эфиопика Гелиодора:
«Гелиодор, добрейший епископ города Трикки, предпочел лишиться своего почтенного сана, доходов и всего связанного с его высокой должностью, чем отречься от своей дочери, которая жива и хороша еще поныне, хотя для дочери церкви, для дочери священнослужителя она и несколько вольна и чересчур занята любовными похождениями».
Джон Донн в “Обращениях к господу в час нужды и бедствий»:
«Светлейшему из принцев, принцу Карлу: Когда рождался я второй раз, Ваш Высокородный царственный отец снизошел до меня и протянул мне руку помощи - не только поддержав меня, но будучи мне на этом пути вожатым. Сей же раз я не только родился сам, но явился в мир отцом, мой отпрыск - эта книга, она родилась от меня - одновременно со мною».
В 1623 году у Бена Джонсона сгорела библиотека. В пожаре погибло много ценных книг и рукописей. В своей поэме «Проклятие Вулкану» Джонсон вопрошает бога огня, чем он заслужил его гнев. Одна из причин, – Юпитер не дал Вулкану в жены дочь Минерву (Афину Палладу), покровительницу поэтов, и с тех пор Вулкан, снедаемый злобой и ревностью, не упускал случая истребить «детей», рожденных человеческим мозгом.
А вот вступление к «Аркадии» Филиппа Сидни:
«Прими от меня…эту безделицу, которая, боюсь, как паутина, ни на что не годится, как только быть выметенной вон. На мой вкус, говоря по правде, (подобно жестоким отцам из греков, имевшим обыкновение избавляться от своих нежеланных детей), я бы нашел в себе силы отправить в пустыню забвения это дитя, которому, увы, прихожусь отцом. Итак, я сотворил этот опус во имя одной тебя….он заслуживает снисхождения, несмотря на свои уродства. Право, суровый взгляд ничего не увидит в нем, кроме легкомысленного плода ума, легкомысленно отпущенного на волю».
Посвящение Шекспира к поэме «Венера и Адонис»:
«Ваша Милость! Я сознаю, что поступаю очень дерзновенно, посвящая мои слабые строки Вашей Милости. Свет меня осудит за соискание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна, но если Ваша Милость подарит мне свое благоволение, я буду считать это высочайшей наградой и даю обет пользоваться всеми моими свободными часами и неустанно работать до тех пор, пока не создам в честь Вашей Милости какого-нибудь более серьезного творения. Но если этот первенец моей фантазии окажется уродом, я буду сокрушаться о том, что у него такой благородный крестный отец, и никогда более не буду возделывать столь неплодовитую почву для того, чтобы снова не собрать столь плохой жатвы. Я предоставляю это мое детище на рассмотрение Вашей Милости и желаю Вашей Милости исполнения всех Ваших желаний на благо мира, возлагающего на Вас свои надежды”.
Выводы. В литературе образ прекрасной дамы зачастую никак не связан с реальными историческими лицами. Возлюбленные могли быть фиктивными и откровенно придуманными для соблюдения поэтических условностей, как объекты для воспевания. Либо это могли быть и вовсе отвлеченные философские понятия, олицетворение мудрости, поэзии, истины и т.п. Поиски прекрасных дам в окружении поэтов, к которым они якобы пылали страстью, зачастую мешают понять смысл, закладываемый авторами в свои произведения.
Детьми в литературе возрождения зачастую называли произведения, а под родами подразумевался творческий процесс.
