Представить мою жизнь без альбома было нельзя, да что альбом, небольшой клочок бумаги выручал. Заметив какую либо интересную деталь или вид с того места где я находился, торопился его зарисовать. Будучи юношей, обзавёлся небольшим блокнотом, делал в нём зарисовки, а потом, ох уж это потом, собирался перенести их на большой холст. Мама из-за болезни не могла работать, семью обеспечивал только отец, я часто отказывался от подарков или сладостей в пользу младших сестрёнок, это и влияло на моё развитие как художника, не хватало денег на краски, бумагу. В десятом классе к нам в школу пришёл новый учитель, преподавал математику, очень вежливый и начитанный мужчина средних лет. Своей внешностью он напоминал профессора, но таковым не являлся. Однажды на его уроке, мне прямо врезалась в глаза его поза у доски, я тут же сделал эскиз, рука сама выводила линии, я только увлечённо за ней наблюдал. Так увлёкся, что не заметил как предмет моего вдохновения подошёл ко мне и заглянул через плечо, лёгкие смешки одноклассников вернули меня в класс. Было даже, стушевался, а вдруг не понравится, но к некоторому недоумению моих товарищей, меня даже не отругали за отвлечённость на уроке точной науки. В конце урока, сразу после звона колокольчика, который неистово теребила уборщица тётя Маша, учитель попросил остаться, как откажешь?!
С его лёгкой руки, сразу после окончания школы, мне удалось поступить в «Школу искусств» нашего города, я и мечтать об этом не мог! Когда на третий месяц обучения, меня подвели к настоящему, большому мольберту и сказали что теперь я буду творить за ним, я по простоте душевной решил, что он мой, как будто мне его подарили, разочаровался, когда не разрешили унести его домой. Год прошёл незаметно, я уже многое знал, познакомился с известными художниками нашего города, даже бывал у них в гостях, говорили что я – талант! Особое удовольствие, и не только у меня, вызывали наши выходы на природу. Здесь ты не был заперт в душных стенах, здесь ты мог выбрать для переноса на холст всё, что душа желала, я любил такие походы. Преподаватели пеклись о нас, мне часто казалось, что они в короткий срок хотели дать нам как можно больше знаний, даже смотрели на нас как-то жалеючи, за своим увлечением, я почти не замечал разговоров о скорой войне.
В 1941 году, в ноябре, пришла повестка, в военкомате мы заполняли анкету, там была графа: где и когда учился, я, конечно же, её заполнил, указав «Школу искусств», вы бы видели лицо военкома, он даже заулыбался. Шесть месяцев я писал лозунги, рисовал плакаты, они висели по всему городу, я даже видел их из окна своей мастерской. Кошки скребли на душе, даже слабый зрением Аркадий воевал где-то под Ленинградом, я завидовал ему как маленький мальчик. Ближе к лету 1942 года, по городу стали ходить слухи, что город сдадут немцам, говорить открыто об этом было нельзя, а мне и некому было, хотя Мишку, однокурсника, за это арестовали, уж не знаю, кому и чего он говорил. В нашей семье было на эту тему молчание, наверное, родители боялись, пока работало радио, внимательно слушали, а как замолчало, то только разговоры людей на улице были источником хоть какой-то информации.
В мае нас первый раз бомбили, было страшно, мне показалось, что первая же бомба с немецкого самолёта попала именно в здание военкомата, от красивого двух этажного здания остались руины. Было много погибших, всё горело, и всё время стоял жуткий запах, от чего он, я только потом узнал. Отец отказался уходить из города, куда он с такой ношей на руках, транспорта не было, тем большим было наше удивление, когда возле дома остановился военный грузовик. Я кое-как надел солдатскую форму, только и успел, что обнять и поцеловать родных, через секунды был в кузове машины. Машина спешно покинула город, глядя из кузова грузовика на отдаляющиеся очертания домов, я мысленно наносил их на бумагу, много чего потом восстановил из воспоминаний, но эту картину так и не закончил, не тянулась рука к почти завершённым наброскам. После художественной мастерской военкомата попал прямиком в стрелковый полк, командиром моей роты был сварливый майор с огромным шрамом через всю щёку, нарисовав его один раз, сжёг рисунок, уж очень он (командир) мне не нравился.
Сутки, все сутки мы шли, сначала идущая ровным строем колонна бойцов сохраняла равнение, к концу перехода шли кто как, многие из тех, кто раньше шёл в первой, второй шеренге, с трудом догоняли остальных, я держался из последних сил. Приютила нас небольшая деревенька, от усталости, я не смог вспомнить художника, который так любил изображать самобытность русской деревни, даже мучился из-за этого, но быстро съеденный сухой паёк и отведённые на отдых всего три часа, отбросили от меня всю известную мне живопись, я просто уснул. Громкая команда подняться и приготовиться к бою, застала меня за просмотром толстого альбома итальянских художников, пытаясь закрыть тот альбом, я понял, что мне это сниться, поднял голову, вот тут уже был не сон. Командиры кричали громко, чтобы все слышали приказ, оказалось, наступал враг, а мы почти в чистом поле. Маленькими лопатками принялись копать хоть какое-то укрытие, у моих товарищей справа и слева получалось хорошо, а я вот никак не мог совладать с этой штукой, ведь никто даже не сказал мне, что её нужно заточить! Глядя на меня, рослый парень справа, закончив работу, кивком показал на своё укрытие, поменявшись местами, смотрел, как он углубляет то, что я пытался выкопать. Он был первым кого я нарисовал в своём блокноте, его я сунул в вещмешок, а вот приготовленные мамой шерстяные носки забыл.
Сколько нас обстреливал враг, я не скажу, потерял счёт времени, казалось больше часа. Когда утихли взрывы, увидел ровную, как по линейке, шеренгу танков, они не стреляли, видимо ещё до нас далеко было, мы ждали их, но что с ними делать мне было не известно. Приподняв голову, я попытался оглядеться, тот, кто уступил мне свой окоп, выругал меня таким матом, что наш дворник мог бы у него поучиться, хоть и старше он был моего соседа лет на сорок. Вжав голову в рыхлый песок, я думал о чём угодно, только не о тех железных машинах, которые урча моторами, приближались. Даже мне, далёкому от войны человеку, было понятно, что из своей винтовки я его железо не пробью, тогда что делать?! Послышалась команда пропустить танки, но пехоте спуску не давать! Боясь поднять голову из-за новой порции ругательств соседа, я не видел, а была ли вражеская пехота?
Десять минут боя, всего десять минут! Танки, наверное, ехали на полном ходу, так как уже очень быстро были возле нас, кто-то из бойцов откатывался вправо или влево, не желая попасть под их страшные гусеницы, они проскочили быстро, а затем приказ – «Огонь»! Теперь я видел немцев, страшные лица людей, которые шли убивать! Сколько потом я этих лиц нарисовал, бойцы смеялись, думали, я фантазирую, но в тот день я видел их именно такими – страшными, самоуверенными! Выставив ствол своей винтовки, я поймал в прицел ближайшего ко мне солдата, с глазомером у меня было прекрасно, выстрелить не успел, немец упал, кто-то уже приметил его. Навёл на второго, та же ситуация, происходящее начинало меня злить! «А если сейчас убьют, что я скажу родителям? Что даже ни разу не выстрелил?!». Осознание того, что если бы меня убили, то возможности разговора с родными у меня бы никак не было, пришло позже. Поймал в прицел непростого солдата, этот был без каски, фуражка лихо сидела на затылке, это она меня заставила нажать на спуск, схватившись за грудь, немец упал, ага, значит, и я могу, не зря ребята в тир водили, а я ведь сопротивлялся?! Ловко перезарядил винтовку, дослал патрон в патронник, упал второй немец, третий, пятый, новые патроны, блестя пулями и гильзами, ловко вошли в магазин. С этой обоймы всего три врага слегло, а неплохо получается, но тут разочарование, вероятно, другие стреляли лучше меня, так как немцы легли на землю, а потом стали отползать, за нашими спинами послышались взрывы снарядов, кто-то встретил танки.
Только стихло, как новый приказ, который, вперемешку с матом, заставил нас отойти к лесу. Пробегая мимо горящего немецкого танка, я увидел лежащего на земле раненого немца в чёрной форме, почему немца, так он кричал по-немецки, пытался даже руку с пистолетом поднять, ударил я его со всей свой силы прикладом винтовки. За спиной что-то грохотало, укрывшись за другим танком, я выглянул, любопытство выше страха. Там где мы всего три минуты назад были, «брызги» земли поднимались к небу, закрывая заходящее солнце. Навстречу нам двигались три немецких танка, встретив сопротивление и, видя свои потери, они развернулись, рядом с ними случались разрывы, но потом прекратились, артиллеристы боялись попасть в нас. Кто-то выскакивал перед танками, кидая гранату, но падал от огня пулемётчика, у меня нечего было кидать, я просто спрятался, когда один из них проезжал мимо, а потом догнал своих.
Ночь, спокойная, но не тихая, сидя у костра, который был в глубокой яме, я рисовал своего соседа по окопу, тот что-то рассказывал бойцам, все смеялись, а я даже не слышал о чём разговор. Странно, - думал я, - столько произошло за последнее время, а я спокоен, можно даже сказать – невозмутим, вот и рука с карандашом не дрожит, а ведь я видел смерть, и она на меня смотрела глазами тех немецких солдат?! Кто-то подошёл, назвал мою фамилию, я разглядел нашего командира.
- Рядовой Никитин?
- Да.
- Так точно, так в армии говорят! Этот со шрамом нравился мне всё меньше и меньше.
- Так точно.
- Объявляю вам благодарность.
- За что?
- За то, что уничтожили немецкого офицера, тем самым…! Дальше я почти не слушал. Я не понимал в чём моя заслуга, когда даже после убийства мной того, без каски, продолжали гибнуть мои товарищи?!
Прошёл год, мои родители не узнали бы меня. Возмужавший, уверенный в себе молодой человек, с лёгкой порослью над верхней губой, и да, я начал курить. В отличие от других бойцов, которые вкладывали в письма домой мои рисунки, меня они уже давно не видели, да и куда писать, мой город под немцем, что с ними, как?! В этой степи поросшей мелким кустарником, мы уже второй месяц, немец рядом, видно в бинокль, но никто не атакует, ни мы, ни они. Кто-то идёт, бойцы приподнимаются, приветствуя командиров, спрятав блокнот, приготовился к тому же.
- Первый раз вон там, слева, накрыли миномётами, второй раз тут, уже правее. Это говорил мой ротный, тот самый, со шрамом, рядом стоял кто-то в плащ-палатке и в солдатской каске.
- Корректировщик где-то сидит, серьёзный враг, может помешать при их наступлении перегруппировки наших сил. Разведку посылали?
- Так точно, три группы ходили, вернулись ни с чем.
- Плохо! Нужно найти его гнездо!
- Так сидит тихо, пока движение у нас не заметит, вот тут нам и прилетают их подарочки.
- Вычислить надо его место, не даст житья, без боя люди гибнут!
- Разрешите, товарищ майор, - оба повернулись в мою сторону, - я могу его место вычислить?!
- Кто это? – вопрос командира в солдатской каске предназначался ротному.
- Художник наш, - чуть помедлив, ротный добавил, - хороший боец.
- И как ты, художник, узнаешь, где он сидит?
- Просто, - я набрался наглости, - это у художников называется перспектива.
- Перспек…! Чего? Какая от неё польза?
- Мне нужно три точки, по которым был нанесён удар, имея их, могу вычислить расстояние и почти точное место, откуда смотрели за нами.
- Разрешите, - майор посмотрел на незнакомца, - а где взять третью, у нас только две, мне что, взвод под мины положить, чтобы ты замеры сделал?!
- Товарищ майор, организуем третью точку, лишь бы на пользу, - пожилой старшина роты внёс свою лепту.
- Ну, ну. Действуйте. Не нравился мне наш командир, что хотите со мной, делайте!
Посовещавшись со мной по поводу места, старшина отыскал две длинные жерди, скрепив их, получили одну, но гораздо длиннее, вбили в неё небольшие палки, а на них надели пробитые пулями и осколками каски, всё это выставили на бруствер. Со стороны смотрелось, как идущие по траншее пятнадцать бойцов. Выгнав всех, трое крепких мужчин потянули приспособление за длинную верёвку, оставалось ждать. Ждать пришлось недолго, всего пару минут, полетели мины, и без того повреждённые каски, разлетались в разные стороны. Я же, находясь в выбранном мною месте, добавил всё это к своему рисунку, чертил линии, и при помощи бинокля, предоставленного старшиной, осмотрел местность. Выходило, что у той сосны наблюдатель сидит, может метров по десять в разные стороны, мне бы туда, сказал точнее. Передал всё взводному, тот насторожено меня выслушал, но спорить не решился, ушёл докладывать. Наступила тишина, бойцы даже курить не решались, все ждали. Послышался вой, а затем взрывы, поднялась земля вокруг сосны, а потом и она не выдержала, с громким хрустом упала на землю, тут же отправили разведку. Вернувшись, каждый из разведчиков пожал мне руку, нашли они того наблюдателя мёртвым, вот тут и задымили мои товарищи, да и я жадно затянулся табачком. Через неделю, «незнакомец» в звании полковника, вручил мне орден Красной звезды, а ко мне приклеилось прозвище – художник. Так и кричали солдаты, когда в мае 1945 года искали меня под завалами в небольшом немецком городке после вражеского обстрела, нашли, а доктора вылечили. Многие из сослуживцев, те, кто живой остался, после войны приезжали на мои выставки, другие писали в письмах, что мои рисунки и портреты стоят у них в рамках на видном месте.
