Из рассказов Николая Павловича Познякова (бывшего столоначальника с. петербургской уголовной палаты, далее секретаря надворного уголовного суда)
В сороковых годах, в одном из петербургских домов был дворником крестьянин Морозов. Однажды, пришли к нему в гости земляк и незнакомый дворнику товарищ земляка. Морозов принял гостей, как следует: поставил водку и закуску. Гости и хозяин выпили порядочно, но показалось им этого мало; и вот все трое отправились в кабак, где пили опять-таки на счет Морозова. Кутеж шел своим порядком; начавшись пожеланием друг другу всего хорошего, он кончился ссорою.
Гости повздорили между собой из-за каких-то грошовых расчетов и начали крупно ругаться, продолжая ругань и по выходе из кабака. Тот из гостей, который был незнаком с Морозовым, раздраженный словами своего товарища, ударил оскорбителя и ударил так, что последний свалился с ног, а сам убежал. Дворник остался с побитым; дело было около ночи. Желая помочь земляку встать на ноги, Морозов принялся поднимать его, но попытка оказалась напрасной: земляк был мертвый.
Пока Морозов возился около тела, подошел полицейский обход и забрал как убитого, так и его. Началось следствие. Морозов рассказал как было дело; и хотя показания его о происшедшей в кабаке между убитым и его товарищем ссоре подтвердилось свидетельством нескольких лиц, но как он не мог указать убийцы, которого до этого дня не знал, а нахождение его при мертвом теле, во время полицейского обхода, составляло факт, то Морозов был предан суду по обвинению в убийстве.
Палата уголовного суда оставила его в этом деле в сильном подозрении. Хозяин того дома, где Морозов был дворником, поручил ему истребить дворовую собаку, которая на всех бросалась и из-за которой ему приходилось иметь дело с полицией и нередко платить штраф за испуг или наносимые собакой раны.
Для этого он снабдил дворника крепкой голландской веревкой. Как только собака бросились на кого-то из проходящих, Морозов в точности исполнил приказание хозяина; а как веревка была очень хороша и понравилась ему, то он взял ее себе и положил в свой сундук в дворницкой, предполагая смыть с нее кровь после. Казнь собаки и судимость, по обвинению в убийстве земляка, предшествовали следующему делу.
В этом же дом жила баронесса Розен. Барыня эта, пожилых уже лет, была богомолка и часто отлучалась из своей квартиры на несколько дней в разные места, не предупреждая никого о намерении своем. Последняя отлучка ее, последовавшая вслед за расправой над собакой, продолжалась уже несколько дней, почему управляющий домом, за отсутствием хозяина за границу, счел долгом объявить об этом полицию чрез того же Морозова.
Чрез какое-то время после объявления об исчезновении баронессы Розен, на смоленском поле найдено было полуразложившееся, с признаками удавления веревкой, тело женщины, которое приняли за труп баронессы. Допущенная к осмотру тела горничная Розен показала утвердительно, хотя лица распознать нельзя, что она признает в убитой свою барыню по капоту и по туфлям, которых у нее было две пары.
На вопрос: - Кого она подозревает в убийстве, - горничная указала на Морозова, так как он, когда баронесса однажды сделала ему выговор за неосторожную носку воды, которую он разливал, сказал горничной: - Что эту бранчивую старуху не грех и повесить.
Один из родственников баронессы, не утверждая, что труп был его родственницы, полагал однако, что убитая никто иная, как она. Морозова арестовали.
По произведенному в квартире пропавшей и в дворницкой обыску, оказались туфли такого же вида, какие были на убитой, и та злополучная с кровью веревка, которой Морозова удавил собаку. Обвиняемый ссылался на принадлежность веревки хозяину дона, на то, для какой надобности она была дана ему и каким образом попала в его сундук; но домовладелец, как, сказано, был за границей, и проверить показание Морозова не представлялось возможности.
Уголовная палата определила: оставить Морозова в сильнейшем подозрении и выслать на место родины, с воспрещением появления в обе столицы.
Определение было уже подписано, как поступил указ о представлении дела на высочайшее усмотрение. Чрез несколько дней палата получила дело обратно с резолюцией: «Дать Морозову в тюремном замке четыре тысячи шпицрутенов и сослать его на четыре года в арестантские роты, а потом на поселение».
Приговор был исполнен, и Морозов отбывал в роте уже последний год. Однажды в надворный уголовный суд является по какому-то делу та самая баронесса Розен, которую считали убитой и за которую Морозов пострадал. В суде немедленно составили об этом постановление и переслали в палату, куда явилась и баронесса Розен.
Здесь она показала, что, слава Богу, жива. Имея давно намерение побывать в Иерусалиме и не желая делать известным это намерение родственникам и знакомым, она запаслась заграничным паспортом и в один прекрасный день, не говоря никому, отправилась на богомолье, побывала в Иерусалиме, откуда теперь и возвратилась.
Невинность Морозова в деле убийства баронессы Розен стала очевидной.
Палата представила о помиловании его и вознаграждении за напрасно понесенное им телесное наказание. Последующее решение звучало так: «Для Морозова сделать не могу ничего, потому что здесь видна рука Провидения. Если он невинен в убийстве баронессы Розен, то, по всей вероятности, виновен в убийстве своего товарища. От арестантских рот немедленно освободить и выслать за казенный счет на родину».
***
Отставной солдат, лет пятидесяти, хворый, занимал угол. По болезненному состоянию, он не мог найти работы, а поэтому не в состоянии был платить за съем жилья. Когда квартирный хозяин очень подналег на солдатика, требуя платы за угол, то солдатик, в ожидании небесной помощи его безвыходному положению, отправился в Казанский собор, купил на последний грош самую маленькую свечку и принялся ставить ее на место.
В это время у него явилась мысль воспользоваться стоявшей у образа фарфоровой свечой и таким же яичком, которые он задумал продать, и вырученными деньгами заплатить хозяину за угол. Он осмотрелся кругом, и видит, что народа в церкви нет, а сторожа делают каждый свое дело в разных углах. Солдатик вынул свечу и отвязал яичко; первую спрятал под шинель, а второе опустил в карман штанов.
Но яичко выдало бедного солдатика: чрез дыру в кармане оно выпало и покатилось по полу. Виновного остановили, обыскали, нашли и свечу, и вместе с похищенными по оценке в два рубля, арестовали.
В полиции он рассказал повод к преступлению. Палата присудила его к лишению всех прав состояния, наказанию плетьми (двадцатью ударами) и к ссылке. Несчастный вынес только два удара: третий нашел его уже мертвым.
***
Вдова титулярного советника Селявина и еще другая женщина нанимали вдвоем небольшую комнатку. Понадобилось как-то обеим идти со двора; товарка ушла раньше, за ней отправилась и Селявина. Но прежде она обратила внимание на свой костюм, нашла его не особенно хорошим, сняла с гвоздя ситцевое платье товарки и облеклась в него, рассчитывая вернуться домой раньше последней и повесить платье на прежнее место. Случилось не так.
Знакомые, к которым Селявина зашла, уговорили ее остаться погостить; она согласилась и прожила у них несколько дней. Между тем, товарка вернулась домой в тот же день и, не найдя своего платья, подняла шум, пригласила квартирную хозяйку, а потом и полицию, изъявляя подозрение в краже платья на Селявину. Когда последняя вернулась через несколько дней домой, ее в этом самом платье, ее отправили в квартал; там составили акт, сняли платье, произведя с тем вместе ему оценку в 5 копеек, а Селявиной отвели казенное помещение.
По решению уголовной палаты виновная присуждена была к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ к ссылке в отдаленные губернии.
***
Командир военного судна капитан Л-в чаще был в море, нежели на берегу. В отсутствие его г-жа Л-ва; жена капитана, редкая красавица и женщина образованная, влюбилась в своего дворового человека, по фамилии Никитин, видного из себя мужчины. Следствием любви было то, что Никитин постарался обобрать ее, а когда у возлюбленной осталось немного, то он принялся за разные промыслы и дожил до того, что по совокупности всех преступлений, лишен был всех прав состояния и сослан в Сибирь в каторжную работу. При отправке его по назначению, Л-ва обратила в деньги все ценное и снабдила ими его.
Пока Никитин шел по Владимирке, Л-ва, остававшаяся в Петербурге, предавалась сильной по нем грусти, единственной ее мечтой было соединяться с любезным, и к чему она не видела препятствий.
Прочитав публикацию в «Полицейских Ведомостях», что на Сенной площади, между ларями, найден новорожденный задушенный младенец, барыня явилась, богато одетая, но бледная, в уголовную палату, выпила большими глотками стакан воды и просила доложить о себе присутствующим, которым она намерена поведать большую тайну.
В присутствии она объявила себя преступницей, говоря, что ночью, незаметно от сторожей, подкинула на Сенную своего незаконнорожденного ребенка, которого предварительно задушила, и просила себе достойного наказания. В виду собственного сознания, Л-ва присуждена была к ссылке в одну из Сибирских губерний с заключением в тюрьме на три года и с преданием церковному покаянию.
По объявлению судебного приговора, Л-ва, ожидавшая соединения с Никитиным, предалась отчаянию; она изорвала в клочья свой головной убор, рвала на себе волосы и одежду и, как безумная, кричала, что невинна в преступлении и оклеветала себя. Сторожа силой взяли ее и снесли в арестантскую карету.
***
На Петербургской стороне жили старички-супруги, по фамилии Дезе. У них было двое сыновей: старший, нелюбимый ни отцом, ни матерью, служил в приказе общественного призрения и находился на отличном счету у своего начальства, как дельный и честный молодой человек; младший, числившийся по департаменту утаптывания дорог, был любимцем стариков, которые в нем души не слышали, баловали и даже, зная ропот соседей, что баловень их не чист на руку, часто отплачивались за любовь к нему своим карманом.
Случилось однажды так, что младшему, украсть у соседей не представлялось возможности, потому что все зорко берегли от него свое добро. Вот он объявляет родителям, что намерен идти к Крестовскому мосту ловить рыбу и дорогой срывает у прохожего часы с цепочкой; но ограбленный догнал Дезе, схватил за шиворот и передал полиции.
Старики, между тем, ждут своего любимца день, ждут другой, подумывают, не утонул ли он и, наконец, расхварываются. Старший брат Дезе уже знал в чем дело, но ему не хотелось еще более расстраивать стариков; он утешал их скорым возвращением любимого младшего их сына, который, по его словам, запропастился у кого-либо из своих приятелей.
Наконец, когда никакие утешения уже не действовали и старики окончательно разболелись, старшему Дезе стало жаль их. Он пообещал им отыскать брата, пришел в часть, где тот содержался, по знакомству с полицейским офицером, и добился свидания с арестантом.
Упрекнув брата в поведении его, которое сводит отца и мать в могилу, старший Дезе, ради спасения его в родителей, решился принять вину брата на себя. Братья сговорились, как им действовать, после чего невинность вора и виновность невинного были оформлены. Старший Дезе остался арестованным, и на отсутствие его старики особенно не обратили внимания, радуясь, что любимый сынок с ними.
Когда началось следствие и принявший на себя вину сознался в преступлении, его исключили из службы, а суд приговорил виновного к лишению прав состояния и к ссылке. Зная наперед сущность решения, старший Дезе просил брата повидаться с ним в последний раз и проститься. Осужденного привезли в суд в фургоне; пришел и младший Дезе.
Когда первому объявили решение, то он обратился к брату со словами:
- Не говори обо мне ни слова отцу в матери, а я за тебя страдаю.
Младший Дезе отвечал ему на это:
- Что напрасно он хлопотал за него и принимал его вину. Я тоже с провожатым, - продолжал он и показал на полицейского солдата с книжкой, - вот уже две недели отсиживаю в части, не знаю только когда перешлют в тюрьму. А о родителях тебе беспокоиться нечего, они уже успокоились, Господь их призрел.
Нужно было видеть, что сделалось с осужденным: он зашатался, заскрежетал зубами, и когда ему подали стакан воды, он с такой жадностью схватил его, что раздавил стакан. Придя в себя, осужденный бодро вошел в присутствие и объявил, что он взял на себя клевету в искуплении брата, ради спасения жизни отца и матери.
Тем не менее, молодой человек не избег наказания: за ложное пред судом показание его приговорили к заключению в тюрьме на три месяца. Тюремная жизнь и этот случай с ним вредно повлияли на его нравственность, по выходе из тюрьмы, он пошел по стопам брата.
***
В первый день Нового 1847 года, на углу Невского проспекта и Троицкого переулка, в доме Дидло, найдены были убитыми в своих кроватях две молодых девушки, проживавшие без прислуги и принадлежавшие к известной профессии терпимости. На полу виден был кровавый след мужских сапог из одной комнаты в другую. Вынутые из комодов платья и белье раскиданы были по полу.
При врачебно-полицейском осмотре найдено было, что головы убитых проломлены в нескольких местах и что убийство совершено тупым, шарообразным орудием, в диаметре около вершка; наконец, что смерть этих жертв последовала дня за два до составления акта. По обстоятельствам можно было заключить, что убийство совершено с целью захвата денег и ценных вещей, которых в квартире убитых вовсе не оказалось.
Первоначально подозрение в убийстве этом упадало на дворника дома, который почти ежедневно приносил жилицам дрова и воду, и, по всей вероятности, обходя жильцов с поздравлениями, не преминул зайти в квартиру убитых утром, но объявил о происшествии только поздним вечером.
Более двух месяцев вся петербургская полиция неутомимо действовала к открытию следов преступления, но все ее поиски не имели ни малейшего успеха, не взирая и на то, что кровавое происшествие это случилось в квартале знаменитого в свое время сыщика Шерстобитова, по настоянию которого, в числе других принятых им мер, вытребован был к следствию один фельдъегерь, который, в помоченных в чернила сапогах, должен был пройти рядом с кровавым следом, оставленным убийцей, но и эта проба и все принятые следователями меры в совокупности не привели в раскрытию преступления.
По прошествии 70-ти дней происшествия в доме Дидло, и именно 11-го марта 1847 года, в участке того же Шерстобитова, по Стремянной улице, к дому полковника Тишенинова, подвезен был и выкинут у ворот в бесчувственном положении, с проломленной в нескольких местах головой, проживавший в этом доме и за несколько дней пред тем женившийся секретарь городской Думы.
По приезде туда местного полицмейстера, он нашел нескольких врачей, обмывавших и перевязывавших раны больного, который, придя на некоторое время в сознание, произнес несколько несвязных слов, из которых можно было догадаться, кто именно и при каких обстоятельствах покушался на его жизнь, которая, по заключению медиков, была в большой опасности. При этом найдено, что и раны новой жертвы произведены таким же точно тупим орудием, как и убийство женщин в доме Дидло.
При дальнейшем дознании, мать и жена пострадавшего предъявили полученную им утром того же дня, по городской почте, записку неизвестного лица, которое, в дружеских выражениях, приглашало его, в полдень, в ближайшую к думе ресторацию, для личного объяснения по делу о приисканной новобрачному, согласно его желанию, должности управляющего домом на Васильевском острову.
Этим путем обнаружен был автор записки, 19-летний молодой человек Я-лев, сын чиновника, занимавшего казенную квартиру в доме, принадлежащем государственному банку.
На другой же день отыскана была Шерстобитовым одна близкая молодому человеку девушка, получившая от него в новый год золотые серьги и колечко, признанные знакомыми убитых женщин принадлежавшими одной из них.
Самого Я-лева схватили в лесу за Невской заставой. Это был смотревший исподлобья, тучный, сильный, приземистый молодой человек, с растрепанными волосами и распухшим лицом, на котором выражалось необыкновенное зверство. По наружности ему было около 25 лет, а в действительности только 19. Он не только скоро сознался Шерстобитову в обоих преступлениях и указал, где найти остальные из украденных им в доме Дидло вещей, но объяснил весь задуманный план нового убийства.
- Зная, что приятель мой, - сказал преступник, - получил за женой порядочное приданое, заключавшееся, кроме мебели и одежды, в серебряных и золотых вещах, я решился воспользоваться ими, рассчитывая, в отсутствие хозяина, убить мать, жену и служанку, но чтобы успех задуманного предприятия был вернее, я намеревался убить сначала главу семейства, а потому, из предосторожности, написал ему каракулями пригласительную записку, не подписав своего имени, чтобы со смертью его окончательно скрыть всякий след к поискам.
Далее преступник объяснил, что, заманив к себе после сытного завтрака и доброй выпивки свою жертву, он несколькими ударами кистеня надеялся повалить ее и, разрезав на части, разложить в три парусинные мешка, для непромокаемости выкрашенные снаружи и внутри масляной краской.
Наполненные человечиной мешки убийца рассчитывал постепенно вынести, побросать в прорубь соседнего с казенной квартирой Екатерининского канала и потом уже, когда смеркнется, смело идти в Стремянную на более легкое предприятие и, разбогатев золотом и серебром, для окончательного сокрытия следов преступления, задумал поджечь квартиру и скрыться!
Но едва только успел он приглашенному им гостю нанести несколько ударов (после которых он имел еще столько силы, что выскочил в кухню и, захрапев, упал), как неожиданно вошла возвратившаяся с откуда-то кухарка, которая, не поняв сначала, в чем дело, помогла ему вытащить полумертвого и усадить на извозчика. Сбросив умирающего у ворот, Я-лев побрел, куда глаза глядят, и очутился за городом, где скрывался около двух суток, опасаясь воротиться домой. Я-лев посажен был в крепость, где умер, не дождавшись решения суда.
***
К известному петербургскому банкиру явился молодой человек, назвавшийся камердинером одного из иностранных принцев, и объявил, что приехавший на несколько часов из лагерей под Красным Селом и остановившийся в одном из аристократических отелей принц, просит банкира пожаловать к нему по нетерпящему отлагательства делу и для выигрыша времени прислал за ним свой экипаж.
Банкир, спросив номер, в котором остановился принц, обещал тотчас приехать, но в своем экипаже.
При входе в первую комнату, банкир нашел ее пустой, но едва заглянул в другую, как мнимый камердинер принца и два его товарища, стремительно бросилась на него и принялись душить, но он успел одного из них сильно ударить в грудь и еще сильнее закричать о помощи. К счастью, крик был услышан прислугой, при появлении которой мошенники, оставив свою жертву, успели скрыться другим ходом, который за собой заперли.
Оказалось, что трое финляндцев, привезя большой и тяжелый чемодан, заняли на один день дорогой номер отеля для какого-то принца.
При осмотре оставленного злоумышленниками чемодана, в нем найдены были завернутые в рогоже кирпичи, грязные тряпки и пара старых, никуда не годных сапог. Из совокупности обстоятельств можно было с достоверностью заключить, что мошенники, наняв экипаж, посланный с одним из них за банкиром, рассчитывали, что банкир, отправляясь к принцу, захватит с собой почтенную сумму денег, которой можно будет воспользоваться ценой его жизни.
Так или иначе, но полиции предстояла трудная задача доискаться, кто были эти злоумышленники? При положительном отсутствии каких-либо данных, задача была действительно нелегкая. Над нею долго ломала голову и билась местная полиция, но совершенно безуспешно. Так прошло несколько дней.
Наконец обер-полицмейстер, генерал-адъютант А. П. Галахов, долго не решавшийся обойти местного пристава (подполковник Горбунов, служивший прежде лейб-гвардии в егерском полку) посылает за Шерстобитовым, поручает ему съездить в 1-ю адмиралтейскую часть, внимательно осмотреть оставленные мошенниками вещи и попытаться, не найдет ли он какого-нибудь ключа к разрешению задачи?
При появлении Шерстобитова, местные полицейские чиновники открыто подтрунивали над ним, пока он рассматривал чемодан, каждый кирпич, в нем найденный, и стоптанные донельзя сапоги. Наконец он берет перочинный ножик и разрезает голенище одного сапога до самого каблука.
Насмешки усилились, но Шерстобитов, не обращая на них внимания, берет разрезанный сапог, раскланивается и уезжает.
Шерстобитов исчез, но через три дня привозит к Галахову арестованных им и доведенных до чистосердечного раскаяния всех троих злоумышленников.
Торжество Галахова и Шерстобитова было полное! Государь пожаловал Шерстобитову орден, а банкир при любезном письме прислал ему тысячу рублей, но он их не принял, отзываясь, что хотя обнаружением людей, покушавшихся на его жизнь, он исполнил только свою обязанность, но не откажется от пособия, если на это будет испрошено высочайшее соизволение.
Оно последовало с добавлением, чтобы такая же сумма была выдана Шерстобитову из государственного казначейства.
Штука Шерстобитова не заключала в себе ничего чрезвычайного, кроме находчивости и примерного терпения. Дело в том, что ему посчастливилось найти в нижней части голенища почти совершенно стертое от времени клеймо мастера и на нем что-то похожее на букву «Ф». Выписав из адресного стола всех сапожных мастеров, фамилия которых начинались этой буквой, он объездил весь город и добился, что один из мастеров признал сапог за свою работу и в старой записной книге заказов отыскал фамилию заказчика.
Обратясь снова в адресный стол, Шерстобитов узнал, что бывший владелец изношенного сапога проживает на Васильевском острове, у одной немки, отдающей уголки нескольким постояльцам. Первое, что бросилось ему в глаза при входе к этой женщине, был "чемодан-близнец" найденному в отеле. Оказалось, что тут проживали три финляндца, не имевшие определенных занятий и, по описанию наружности, весьма сходные с приметами отыскиваемых. Далее узнано было, что к ним никогда никто не заходил, кроме одного земляка, служащего провизором в аптеке, у Калинкина моста.
Шерстобитов поскакал к Калинкину мосту за провизором, но, не успев войти в аптеку, встретил выходящего оттуда рыжего мужчину. Он быстро и, конечно, наудачу, хватает его за ворот и спрашивает:
- Где твои два товарища?
- Тут, на мосту, - отвечал оторопевший арестант.
С помощью торгующих на мосту калачников схвачены и остальные. Все они тут же сознались.
Если бы, кроме описанных здесь двух случаев, припоминать и другие, более или менее выдающееся факты из полицейской службы Карпа Леонтьевича Шерстобитова, в них нашлось бы много поучительного и для нынешних, более его образованных, молодых людей, имеющих признак к честной деятельности на этом почтенном и трудном поприще службы. Во всяком случае личность Шерстобитова, этого знаменитого в свое время сыщика, этого русского Фуше, как величал его покойный А. П. Галахов, заслуживает, чтобы сказать о нем несколько слов.
К. Л. Шерстобитов происходил из солдатских детей и, прослужив 20 лет в звании фельдшера Кронштадтского морского госпиталя, уволен был с производством в коллежские регистраторы (1841). По наружности Шерстобитова, по отсутствию в нем угловатости, по его мягким и благородным приемам, он более похож был на приличного светского господина, чем на бывшего кантониста.
По рекомендации бывшего брандмайора О. С. Орловского, С. А. Кокошкин (санкт-петербургский обер-полицмейстер) охотно принял Шерстобитова на службу со званием помощника квартального надзирателя. В этом звании он прослужил не более года и сделан был старшим помощником, а вслед затем получил квартал, или, участок.
Не было примера, чтобы Шерстобитов не сумел дать обстоятельного отчета о ком-либо из домовладельцев или порядочных обывателей вверенного ему квартала. Кроме доброго, дельного и всеми любимого полицейского офицера, Шерстобитов вскоре заявил себя самым искусным, осторожным, находчивым, вкрадчивым и терпеливым сыщиком, а потому, кроме прямых обязанностей по участку, на него весьма часто возлагались поручения, а иногда и командировки по преследованию скрывавшихся преступников. Тогда не было не железных дорог, ни телеграфов, при помощи которых во стократ удобнее преследовать злодеев, но, невзирая на все это, не было примера, чтобы Шерстобитов не выполнил поручения к пользе службы.
Заслуги Шерстобитова не только выдвинули его из толпы, но и привлекли на себя милостивое внимание Государя, удостоившего его в течение трех лет следующих наград: св. Станислава и св. Анны 3-х степеней, св. Владимира 4-й ст. и св. Станислава 2-го класса, а с ними и потомственного дворянства.
Кокошкин и Галахов дорожили Шерстобитовым, но что побудило его оставить службу после увольнения Галахова неизвестно.
#librapress
