Сейчас старший сын стоял перед ним и несколько надменно посматривал на отца, такими же черными и бархатными, как у его матери глаза. Впервые он обратил внимание, что шехзаде сильно растолстел. У него заметно увеличилась талия в объеме. Видимо, спокойная жизнь в дальнем санджаке дает о себе знать.
Жаль, конечно,что седина на висках и морщины ума не прибавили. Вот и сейчас на его холеном лице явственно читалось — ну, зачем зазря побеспокоили?! Мустафа скучающе посмотрел на повелителя.
Возможно, если бы за его спиной не стояли в два ряда восемь янычар, султан вновь простил сына, ибо чувствовал перед ним свою вину из-за того, что всегда был к нему недостаточно внимателен. Он даже был готов признать, принца оговорили, а печать подделали, ибо такое вполне могло быть. Хотя с другой стороны — а кому это было надо? Ведь в случае провала заговора против шехзаде, зачинщики были бы жестоко наказаны. Падишах никого бы не пощадил, даже любимую Настасю, окажись в их числе…
И она это всегда знала, потому старалась никогда не выступать против старшего наследника, более того, порой даже останавливала султана. Твердила, что жаль мальчика, у которого такая вздорная матушка. Только однажды, как Мехмеда не стало, промолвила жестко:
— Мустафа своего добился…
Что она тогда хотела сказать, Сулейман не понял, но про себя твердо решил — в Манису сын Махидевран больше не поедет — и отправил его в дальний санджак. Хотя тот был уверен — после смерти шехзаде Мехмеда все вернется на круги своя.
Однако время показало, если, кто и расстроился от такого решения, то только Махидевран. Ей стало сложнее общаться с двором и собирать новости. Сын же не особо огорчился. Он сразу сообразил: находясь далеко от глаз повелителя, может вести себя, как ему пожелается.
Кроме того, Мустафа, видимо, по совету своих черкесских дядей, умело заигрывал со своими поданными, и они ему платили любовью, что тоже не нравилось султану. Ибо он прекрасно понимал — ситуация может развиваться не предсказуемо. В стране всегда найдутся недовольные, и его государство в этом плане не исключение.
Присутствие вооруженной до зубов охраны, которая сопровождала принца, показалось султану Сулейману возмутительным. Его верные бостанджи мгновенно все поняли и копьями оттеснили воинов на приличное расстояние от шатра. Надо было видеть, с каким недовольным видом последние выполнили приказ, но высказывать открытое сопротивление побоялись. Силы были слишком не равны. Потом султан с удовлетворением отметил, как Великий визирь Рустем-паша отдал приказ верным ему янычарам плотной стеной окружить шатер. Можно было быть спокойным — теперь его жизни ничего не угрожает…
Султан достал письма за подписью Мустафы и приказал пояснить, что это значит. Он до последнего надеялся — сын даст разумные разъяснения. Однако шехзаде просто пожал плечами и, вместо ожидаемых оправданий, пошел в атаку. По уже ставшей ему привычной тактике, принялся твердить, что повелитель никогда не любил его и его мать, а они всегда верно ему служили.
— Настолько верно, — заметил султан, — что даже вели переговоры с австрийским послом за моей спиной!
Шехзаде довольно нагло ухмыльнулся и тут же среагировал: это был просто разговор, не более… Разве это преступление? Спорить сил не имелось. Он так устал бороться с наследником. С его огромными тратами на содержание двора и огромного гарема, с постоянными жалобам на хасеки и ее детей… Но больше всего, даже пожалуй сильнее, чем необдуманные поступки и связь с Барбароссой, возмущали письма послов, которые на все голоса расхваливали Мустафу и не скрывали надежд — с этим султаном, который открыто поглядывает на Европу и слушает иностранных правителей, будет проще договориться…
Сулейман понял — либо сейчас, либо никогда. И поднял руку, отдавая приказ. Один Аллах знает, как это было трудно сделать, но выхода не имелось. Ибо с детства знал железное правило: иль шах убивает, иль сам он убит…
Публикация по теме: Меч Османа. Книга третья, часть 23
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке