Зачем Драйзер ездил в Тулу?

– Господин Драйзер – первый американец, когда‑либо признававший, что он еще не составил определенного представления о нашей стране, – после речи американского гостя во весь голос заявил Владимир Маяковский. – Другие же, проведя несколько дней в Москве, пишут о нашей стране целые книги!
А что писал о нашей стране Драйзер и с кем еще он был знаком?

"Жизнь познаётся из книг и произведений искусства, быть может, ещё в большей мере, чем из самой жизни."

Девятый ребенок Теодор

Начнем с самого начала. В 1844 году Джон Поль Драйзер (ему было 23 года) покинул родную Германию, чтобы избежать призыва на военную службу. Некоторое время он работал в Нью‑Йорке, а после подался на Средний Запад. Во время своих скитаний он встретил красавицу Сару Марию Шёнёб, дочь зажиточных фермеров. Родители Сары, члены небольшой религиозной секты, воспротивились браку дочери с католиком. Семнадцатилетняя девушка в новогоднюю ночь 1851 года сбежала из дома и вышла замуж за Джона Поля Драйзера. Разгневанный отец невесты заявил, что он не желает больше видеть свою дочь, и этого решения не нарушил до конца своей жизни.

Молодожены через какое‑то время перебрались в штат Индиана. Там Драйзеры стали совладельцами шелкопрядильни. Благополучие продолжалось недолго: пожар уничтожил фабрику и запасы шерсти.

Драйзеры – отец, мать и их восьмеро детей – занимали домик в самом бедном районе города.

27 августа 1871 года в семье родился девятый ребенок – мальчик, которому дали имя Герман Теодор. Его окружали бедность и невежество, тяжкий труд. Угрюмый, погруженный в религиозные думы, отец почти не работал, вся тяжесть забот о пропитании детей свалилась на плечи матери.

Дети любили мать и старались помочь ей чем только могли. Пятилетний Теодор вместе с братьями частенько собирал уголь на железной дороге, чтобы в доме было тепло. Когда стал постарше – вместе с сестрой разносил заказчикам пакеты с бельем, которое выстирала и отутюжила их мать. «Как ни был я мал, я все же сознавал страдания, выпавшие на долю моей матери, – писал он впоследствии об этих годах. – Мне вспоминаются долгие, мрачные, серые, холодные дни; скудная еда, состоящая из картошки или чечевицы. Ребенком, в особенности в эти годы, я не однажды бывал голоден…».

"Для того чтобы человек мог получить хоть какую-то радость на отведенном ему коротком отрезке пути, он должен думать и составлять планы, как улучшить положение не только для себя, но и для других, поскольку радость, испытываемая им самим, зависит от того, насколько он радуется за других и насколько другие радуются за него.“

Церковная школа

Отец был против общедоступной школы. Поэтому шестилетнего Теодора отдали в небольшую немецкую католическую школу, расположенную на той же 9‑й улице. В памяти писателя от этих первых ученических лет остались долгие часы тягостных служб, зубрежка катехизиса, недоброжелательные лица церковников. С удовольствием он вспоминал только красочные картинки из букваря да краткие минуты игр со сверстниками. Уже в те годы Теодор понимал, что его семья гораздо беднее других. Он страдал, что его одежда и обувь были намного изношеннее, чем у других школьников, что почти все смотрели на него свысока. Разнося по вечерам пакеты с бельем, он старался выбрать улицы потемнее, чтобы не попадаться на глаза знакомым ребятам.

"В конце концов, главное в жизни — это сама жизнь.“

Вскоре мать и дети оказались вынуждены уехать в другой город в поисках лучшей жизни. Теодор посещал новую церковноприходскую школу, при этом все его существо протестовало против господствовавших в ней начетничества, системы телесных наказаний за малейшую провинность, тупости и жестокости учителей.

Изредка семью навещал отец. В эти свои короткие приезды он совсем не интересовался успехами младших детей в учебе, сколько тем, регулярно ли посещают они церковь. Забота о благополучии семьи по‑прежнему лежала на плечах матери, к которой все дети шли и со своими радостями, и со своими бедами.

Лев Толстой

Благодаря своей любимой учительнице Драйзер поступил в университет (учительница оплатила обучение талантливому юноше).

Осенью 1889 года Теодор становится студентом университета в старинном тихом городе Блумингтон. Он увлекается латинским языком, философией, геометрией, алгеброй, но больше всего его занимает литература и история. Он зачитывается произведениями Льва Толстого, серьезно знакомится с его религиозно‑философскими взглядами, изучает теорию происхождения видов Чарлза Дарвина, интересуется книгами Спенсера, Гексли, Драйпера, стремившегося примирить науку с религией, работами других философов.

Ошеломительное влияние произвела на Драйзера статья Льва Толстого «Так что же нам делать?».

— Кухарки? Да я не умею хлебы-то печь, — сказала она и засмеялась. Она сказала, что не умеет, но я видел по выражению ее лица, что она и не хочет быть кухаркой, что она считает положение и звание кухарки низкими. Женщина эта, самым простым образом пожертвовавшая, как евангельская вдова, всем, что у ней было, для больной, вместе с тем, так же как и другие ее товарки, считает положение рабочего человека низким и достойным презрения. Она воспиталась так, чтобы жить не работая, а тою жизнью, которая считается для нее естественной ее окружающими.

Американский писатель Уильям Дин Хоуэллс в рецензии на эту статью Толстого отмечал:

«После того как вы прочли ее, вы не можете оставаться тем же человеком, что были до этого; вы или станете лучше, если примете ее правду близко к сердцу, или хуже, если ожесточите свое сердце против нее».

Наблюдательный юноша хорошо понимал, что университетская жизнь направляется по общепринятым моральным и религиозным стандартам, а профессора читают свои лекции с оглядкой на так называемое общественное мнение. В конце года он успешно сдал экзамены, но учебу продолжать не стал, устроился на работу клерком. Огромное значение для него имеет чтение. Лев Толстой по-прежнему является любимым автором Драйзера. Самое сильное впечатление на него производят «Крейцерова соната» и «Смерть Ивана Ильича». Так Теодор Драйзер впервые обдумывал идею посвятить себя литературе, чтобы так же правдиво, как Лев Толстой, описать так хорошо знакомые ему нравы американской жизни.

Путешествие в Россию

Россия давно привлекала внимание Драйзера.

В октябре Драйзер получил официальное приглашение из Москвы принять участие в праздновании десятой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Драйзеру хотелось посмотреть на Волгу, своими глазами увидеть коллективные хозяйства в деревне, восстановленную промышленность, поговорить с простыми гражданами Советской России.

«Форма правительства – это уже идея, – говорил он журналистам. – У России есть мечта… Мне нужны идеалы. И такой я представляю себе Россию. Меня интересует она сама, происшедшие изменения, ее идеалы, ее мечты».

Первая же остановка на советской территории производит на писателя сильное впечатление:.

«Вы сразу же замечаете происшедшую перемену, – записывает он в дневнике. – Все как‑то мягче, более эмоционально, меньше суровой жестокости».

Прибыв в Москву, Драйзер поселился в 112‑м номере гостиницы «Гранд‑Отель», расположенной практически рядом с Красной площадью. Теперь, ему «предстояло самому разобраться в справедливости противоречивых мнений об этой стране, в диаметрально противоположных взглядах, которые высказывались в печати по поводу всего, что происходило в стране, занимающей одну шестую часть земного шара».

Вечером 6 ноября Драйзер смотрел в театре имени Е. Вахтангова пьесу «Виринея» Сейфуллиной. В антракте Драйзер внимательно рассматривал публику, ему показалось, что среди зрителей мало рабочих. «Хотя рабочие здесь являются привилегированным классом, они не носят никаких знаков различия», – ответили ему.

«Ничто в истории человечества – ни безумные авантюры в поисках преходящей славы и власти, ни страшные массовые истребления народов и порабощение их Киром, Дарием, Александром, Цезарем, Атиллой, Мамаем, Чингисханом, Тамерланом, Наполеоном – не может сравниться по своему бессмысленному варварскому разрушению и смертоносности с ничем не оправданным нападением Гитлера на Советскую Россию… Я считаю это – в полном смысле слова – величайшим злодеянием против великой державы. Это хладнокровная и преступная попытка уничтожить свободу человечества и – что еще важнее – уничтожить духовную и социальную справедливость в семье народов, справедливость, которой, кроме как в СССР, не только никогда не достигал, но о которой и не помышлял ни один народ, ни одна раса».

Вскоре состоялась интересная беседа писателя с одним из основателей Московского Художественного театра, К. С. Станиславским. Любопытный Драйзер задавал сотни вопросов: какое влияние оказала революция на творческий процесс? Что из старых театральных форм отброшено и что внесено нового? Созданы ли новые крупные постановки? Имеет ли театр право на эксперимент?

Вечером Драйзер смотрел в театре постановку пьесы М. Булгакова «Дни Турбиных». В другой раз он смотрел в театре Корша спектакль «Цемент» (по роману Ф. Гладкова).

Театр был лишь одним аспектом культурной жизни Москвы, которым интересовался Драйзер. В Третьяковской галерее он с большим интересом рассматривал картины русских художников, внимательно всматривался в творения Ильи Репина. Он побывал и в других московских музеях и картинных галереях, подолгу простаивал у полотен Ван‑Гога, Матисса, Гогена, Пикассо, Ренуара. «Подумать только, – восклицал он, – что я мог бы так и не увидеть всего этого!»

В Москве Драйзер познакомился с известным по кинофильму «Броненосец «Потемкин» кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном. Беседа их в широком смысле касалась роли искусства в современном мире. Выслушав объяснения хозяина, Драйзер заметил: «Иными словами, вы являетесь пропагандистом советской системы. А что бы вы делали с вашими идеями, скажем, в Южной Америке?» – «Я бы приспособил их к местным условиям, – ответил Эйзенштейн. – Возможно, освещал бы колониальную проблему. А в Америке, – добавил он, – занялся бы вашим негритянским вопросом».

– Я предсказываю, – сказал Драйзер Эйзенштейну в конце беседы, – что русский характер сделает Россию через 30 лет ведущей державой мира. В Америке великим стимулом явилось покорение новых земель. Здесь стимулом стало осуществление социальной революции.

Однажды Драйзера пригласил к себе домой на обед Владимир Маяковский. Уставленный закусками обеденный стол вызвал удивление гостя. «Боже мой, в Нью‑Йорке одно это стоило бы по меньшей мере 25 долларов!» – прошептал он, указывая на вазочку с икрой.

Сначала Драйзер чувствовал себя несколько стесненно, но открытая, дружеская манера Маяковского, его доброжелательность быстро нашли отклик у американского гостя, и вскоре он держал себя свободно и непринужденно. Маяковский и Драйзер быстро нашли общий язык.

Американского гостя больше всего интересовала судьба творческой личности в условиях нового государства рабочих и крестьян. Маяковский подробно отвечал на все вопросы Драйзера. Впоследствии он отметил, что советский поэт «нисколько не опасался, что его индивидуальность будет поглощена коммунистической уравнительной программой».

В 17‑ю годовщину смерти Льва Николаевича Толстого Драйзер решает посетить Ясную Поляну. Эта поездка, посещение могилы Льва Николаевича, встреча с его родственниками, беседы с местными крестьянами, завтрак в деревенской избе – все это произвело неизгладимое впечатление на Теодора Драйзера.

По возвращении в Москву он писал 23 ноября своим друзьям в Нью‑Йорк:

«Здешняя жизнь очень интересна для меня – поистине значительно более интересна, чем в большинстве европейских столиц. Увидеть воочию коммунизм в действии – это впечатляюще… Например, Тула – город с 200 тысячами жителей, с электрическим светом, трамваями, огромным железнодорожным вокзалом, автобусами и т. п. Я начинаю видеть, как все здесь меняется, ибо Тула – город более современный, чем Москва, – в действительности он больше похож на города в Америке… Я не променяю мою поездку сюда ни на одно из предыдущих путешествий. Здесь все внове, и я отчетливо увидел определенные вещи, которые невидимы в Америке».

Подумать только, Тула вдохновила Драйзера больше, чем Москва и Ленинград!

Коротко говоря, я проникся глубочайшим уважением к этому великому народу – и я по‑прежнему сохраняю его – к народу, который, насколько я понимаю, желает человечеству выжить и продолжает свое существование на более высоком уровне, чем любой из тех, которые оно знало ранее…»