Летом 1904 года здоровье Чехова настолько ухудшилось, что необходимо было срочное лечение за границей. В том же роковом году с великим писателем и драматургом познакомился ученик Валентина Серова Николай Павлович Ульянов — последний из живописцев, имевших возможность писать Чехова с натуры. Правда, при жизни писателя портрет удалось лишь начать.
Увы, не состоялось ни одного полноценного сеанса — ослабевший, измученный одышкой Антон Павлович был не против позировать, но попросил отложить до осени. 15 июля в Баденвейлере Чехова не стало. Отказаться от мысли написать его портрет Ульянов уже не мог, не считал себя вправе бросить начатое дело. "Почти все в портрете было сделано мною по памяти: отсюда те недочеты, которые я сам всегда ясно сознавал и исправить которые я был не в силах... решил изобразить хотя бы некоторые черты, хотя бы намек на тот ускользающий его духовный облик, который волновал меня все время..." — комментировал художник впоследствии.
И действительно, если внимательно вглядеться в полотно, которое Николай Ульянов всё-таки завершил (частично по памяти, частично по фотографиям, а в эстетическом отношении ориентируясь на акварельный набросок кисти Серова, сделанный двумя годами ранее), можно сказать, что перед нами не столько портрет живого человека, сколько символическое изображение, почти бесплотный духовный образ. Краски приглушены, на картине царит полумрак, и знакомое лицо гения проступает как будто сквозь полупрозрачную дымку. Может быть, это взгляд художника затуманен слезами? Или уже ушедший от нас Чехов нет-нет, да и напомнит о себе в тревожных снах, которыми мы забываемся в тяжёлые периоды жизни? В этом необычайно лиричном портрете — не похожем на хрестоматийные, совсем не парадном — будто бы поэтически отразился природный дар Чехова видеть незримое, понимать неуловимое, слышать то, чего не дано расслышать всем нам в суете...
В сумеречном тоне
Ульянов отказался в своей работе от подчёркнуто реалистичной манеры, которая могла бы вывести на первый план болезнь и подступающую смерть. Хотя в то время Чехов уже выглядел безнадёжно умирающим. Навестивший его незадолго до отъезда современник вспоминал, что писатель ужасно сдал, и даже подготовленный заранее визитёр не смог бы не содрогнуться — таким устрашающе худым, изнурённым, сутулым, как будто даже меньше ростом сделался Чехов из-за чахотки.
"Никогда не поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: "...Прощайте. Еду умирать... Поклонитесь от меня товарищам... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся" (Николай Телешов)
Писать портрет достоверно, с натуралистичными подробностями — значило оскорбить память Чехова, да и не нужно это было Ульянову, преследовавшему совсем иную художественную цель. Фигура на его картине действительно принадлежит человеку больному: плечи заострены и печально опущены, кожа на руках мучительно обтягивает суставы пальцев, цвет лица нездоровый, на лбу испарина, одежда сидит неловко, будто чужая... Но вместе с тем цветовая гамма портрета (светло-коричневые, бежевые, оливковые, песочные оттенки), доминирующие в палитре, даёт ощущение гармонии, мягкости и тепла.
Перед нами — прежде всего мудрец, философ, мыслитель за рабочим столом с бумагами. В действительности Антон Павлович уже с зимы 1904 года после премьеры "Вишневого сада" почти ничего не писал, часто был не в силах даже разговаривать и буквально жил на обезболивающих препаратах.
Его облик и правда "ускользающий" — трудно определить, чего в нём больше. Сдержанной грусти? Спокойствия и ясности мысли? Почти неуловимой печальной иронии, застывшей в глазах за стёклами пенсне? Наверное, всё же понимания и принятия жизни во всех её проявлениях, самообладания перед лицом скорой кончины и готовности, несмотря на физическую боль и усталость, мужественно встретить её.
"Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив" (Доктор Эрик Шверер, лечащий врач Чехова)
Мысль изобразить Чехова "в сумеречном тоне" пришла Николаю Ульянову во время беседы о будущих сеансах, когда писатель принял его в комнате со слабым освещением. Художник решил, что такая среда как можно лучше соответствует его модели: никаких ярких красок, отчётливых акцентов, демонстративных резких контрастов. Ульянов был сценографом, отлично знал театр и понимал природу чеховского дара (кстати, именно ему принадлежит авторство знаменитого портрета О. Л. Книппер в роли Раневской в "Вишнёвом саде"). Портрет будто перекликается по своему исполнению с "театром настроения" Станиславского, воплотившим нежную полифонию и музыкальность чеховской драмы.
В незавершённой книге И. А. Бунина есть заметка о том, что думал Чехов о смерти. Не раз "старательно-твёрдо" повторял, что загробный мир — всего лишь суеверие, и нужно выкинуть этот вздор из головы. Но потом, столь же уверенно произносил:
"Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие — факт. Вот погодите, я докажу вам это..."
