Моя сегодняшняя небольшая публикация - о книге Дмитрия Львовича Быкова "Советская литература. Краткий курс".
Это не обзор книги, не литературно-критическая статья, а только мои эмоции, вызванные несколькими самыми интересными, самыми шикарными, самыми вкусными цитатами. Не прореживала и не процеживала всю книгу от передней до задней обложки, остановилась только на тех, чьё творчество ближе знакомо, кто мне более интересен.
Надеюсь, что ни слова Быкова, ни мои дилетантские комментарии ничьих чувств не оскорбят и ничьих мозгов не вынесут.
1. Максим Горький.
"Его литература воспринималась как обещание сверхчеловечности, именно это, а не банальный социальный пафос, сделало его пророком общеевропейского, а затем и мирового значения. Именно это и предопределило закат его славы сегодня.
Что, в сущности, произошло? Обещанный сверхчеловек явился - сначала в коммунистическом, затем в фашистском варианте; произошла их схватка, одному, к счастью, стоившая жизни, а другого высоко вознёсшая, но и серьёзно надломившая. Один сверхчеловек - коммунистический - был выведен модернистами, отрицавшими все имманентности вроде Родины, нации, даже и пола; другой - фашистский - адептами архаики, превыше всего ставившими эти самые имманентности, "кровь и почву". Оба погибли, и весь XX век в истории оказался скомпрометирован, ибо ушёл на демонстрацию гибельности ложных посылок. Но значит ли это, что мечта о новом человеке - о выведении нового биологического типа, о преодолении самой человеческой природы, мечта Горького и Ницше, Уайльда и Жида, Гамсуна и Стриндберга, Блока и Маяковского, Твена и Хемингуэя - должна забыться как страшный сон? Да нет, разумеется; исчерпанность прежнего мироустройства была очевидна уже современникам молодого Горького..."
...Фашистский (вернее, нацистский) сверхчеловек, эта белокурая бестия, сдох на штыке сверхчеловека коммунистического. А коммунистический сверхчеловек благополучно, тихо-мирно деградировал ещё несколько десятилетий под мажорные песни, "голубые огоньки", портвейн и праздничные речи вождей по бумажке. И тихо сдох в своей постели. А вместе с ним - теория "исчерпанности прежнего мироустройства". И горьковские Буревестник, Данко, его "человек - это звучит гордо" пылятся на дальней полке, превращаются медленно в тлен вместе с жеманницами Мольера, вместе с Роландами и докторами Фаустами, вещими Олегами и Миликтрисами Кирбитьевнами.
2. Сергей Есенин.
"Есенин стал близок народу (точней - наиболее люмпенизированной и самой отвратительной его части), когда деградировал и спился; здорового и действительно очень талантливого Есенина в полном блеске его природного дара в России почти не знают. Владимир Новиков проницательно заметил, что Есенина записали в почвенники, архаисты, представляют стенающим по старине, - тогда как Есенин был радикальным новатором, авангардистом, поэтом великой революционной утопии, и к Маяковскому он куда ближе, нежели к своему демону Клюеву. Но великого Есенина, автора "Инонии", "Сорокоуста" и лирики до 1922 года, автора полных горького разочарования драматических поэм "Пугачёв" и "Страна негодяев", - в России не знают, а в прочем мире он и подавно непонятен. Есенин стал доступен массам только а состоянии нарастающей деменции, не тогда, когда изобрёл свой замечательный дольник (более прозаизированный, разговорный, непосредственный, чем у Маяковского), а тогда, когда принялся упражняться в жанре кабацкого романса, не просто регулярным, а банальным стихом".
Очень показательно увлечение именно поздним Есениным (так и видится мне почему-то Сергей Безруков в его образе...) - тем кабацким гулякой, с "чёрным человеком" - "широких масс трудящихся", а особенно спецконтингента на концертах под транспарантами типа "Помни сам, скажи другому, что честный труд - дорога к дому"...
3. Михаил Шолохов.
"Если пафосом "Войны и мира" было именно пробуждение человеческого в человеке под действием событий экстремальных и подчас чудовищных, то главной мыслью "Тихого Дона" оказывается отсутствие этого самого человеческого."
...Особенно если вспомнить, ЧТО будет дальше...
4. Михаил Булгаков.
"Мастер" действительно льстит среднему советскому читателю, сервируя ему в масскультовом, чрезвычайно упрощённом варианте один из величайших конфликтов в истории мировой культуры - и это не конфликт художника и власти, а, поднимай выше, спор Христа с Пилатом. Место этой книги в одном ряду с двумя другими бесспорными шедеврами, а именно с дилогией об О. Бендере. Этот обаятельный злодей гораздо ближе к Воланду, чем реальный Сатана: проделки Воланда в Москве - именно бендеровские, мелкие, и аналогии тут самые прямые. Свита Бендера - Балаганов, Паниковский и Козлевич - весьма точно накладываются на на свиту Воланда: Азазелло, Бегемот и Коровьев. И то и другое сочинения успешно разошлись на цитаты - "Сижу, никого не трогаю, примус починяю", "Знаете ли вы, что такое гусь?", "Никогда не разговаривайте с неизвестными", "Ключ от квартиры, где деньги лежат"... Тридцатые годы располагали к этакой лёгкой инфернальщине, к мистике летних ночей".
Параллели, конечно же, напрашиваются, и где-то кажутся очевидными, но, как говорится, это не точно. Сходство - да. Родство - не думаю.
...А Зиновий Гердт был бы очень, просто, извините за каламбур, чертовски интересен в роли Воланда...
Советскому читателю первое относительно полное издание "Мастера и Маргариты" 1973 года было интересно в первую очередь не пресловутым "рукописи не горят", не "квартирным вопросом", но интерпретацией евангельского сюжета.
Не ругайтесь, написала ровно то, что думала на этот момент.
