-Гань, смотри, как тебе? Васька с Карая меня вчера целый вечер танцевать приглашал, а потом сказал, что я похожа на ведьму. Только красивую. И что у нас все ведьмы, а я самая - самая.
Агнесса поставила на подставку утюг, с трудом разогнулась, (здорово натрудила спину сегодня - резала зелень на сушку, варила повидло, теперь вот глажка), глянула на Акулину, снова, очередной раз удивилась - как же изменилась девчонка. Росточком она, конечно, не удалась, осталась невиличкой, но зато тоненькая, как статуэтка, фигурка точеная, негустые, но гладкие, атласные, чёрные, как вороново крыло, волосы, а главное - нереальной красоты колдовские, действительно ведьмачьи глаза, останавливали на себе взгляд, не давали равнодушно пройти мимо. Люди заглядывались, вроде ничего особенного, а глаз не оторвать. Сейчас она меряла новую курточку, отец привёз в подарок, и в ней, светлой, чуть прикрывающей стройные бедра, затянутые новомодными джинсами, с капюшоном, окантованным белым пушистым мехом, она казалась совсем взрослой и немного чужой.
-Здорово, Акуль. Ты просто красавица. Взрослая совсем. А тому Ваське передай. - будет тебя обхаживать, я его поганой метлой, да по хребтине. Ишь ты. Девке пятнадцать, а он туда же. Охламон.
-А я ему вчера рыло уже начистил. Чтоб неповадно было. И козе этой по заду надаю. Разоделась, глянь. А по химии тройбан схлопотала вчера. Студентка фигова.
Акулина подпрыгнула, правда, как коза, в воздухе развернулась, зашипела на брата
-Молчи уж. Сам об фельдшерову Аньку глаза протёр. А туда же. Жалобщик.
Аким смущенно отмахнулся от сестры, легко, как будто тот был картонный, подхватил здоровенный колун, толкнул плечом дверь и исчез во дворе. Агнесса снова взяла утюг, вздохнула
-Ругаетесь все. Тоже мне, близнецы. Ты, Акуль, тетрадь мою прочла? Спрашивать буду. И что у тебя там с химией?
Акулина забрала волосы в резинку, превратив их в высокий хвостик, скинула куртку, отняла у Агнессы утюг.
-Сядь, посиди. Все топчешься, а пузо вон, пухнет. Не читала я твою тетрадку и не буду. Бабкины эти методы не признаю. А химию подучу, на пять сдам. Я знаешь, кем хочу быть?
Агнесса села на лавку, вытянула гудяшие ноги, положила руку на живот, замерла
-Тшш, Акуль. Смотри. Толкается. Так кем быть-то решила?
-Только никому не говори. Паталогоанатомом!!!
…
Начало сентября выдалось дождливым. Непривычная для этих мест сырость ползла сначала по лугам и оврагам прямо с туманного утра после дождливой ночи, потом пробиралась на улицы, хлюпала по бесконечным лужам, вползала на крылечки, заносилась с грязной обувью в сени и проникала в дома. И так же дождливо было в душе у Агнессы, смурно, пасмурно и одиноко.
-Агнесса, что Андрей? Не пишет? Может к нему разговор заказать, через начальство. Можно ведь так, я слышала.
Алла с беспокойством смотрела на бледное лицо дочери, Агнесса хоть и старалась не подавать виду, но ведь такую тоску не скроешь, чем-нибудь да выдаст себя.
-Не пишет, мам. Месяц уж. А звонить? Звонила я, разговаривала. Говорят, все в порядке, служит. Все хорошо у него. И знаешь что? Я чувствую, что он не хочет возвращаться ко мне. Домой...
Алла присела рядом с дочерью, обняла её, прижала к себе, поцеловала в висок.
-Не может быть, дочка. Это какое-то недоразумение, все обойдётся, не плачь. Может, давай съездим к нему, не так уж далеко, полтора суток всего. А? Поедем?
Агнесса неопределённо кивнула головой, смахнула слезы и ушла к себе.
…
Огромная корзина ярко - янтарных яблок еле помещалась на столе в сенях, и аромат от неё был такой, что даже щипало в носу. На лавке сидел Николай и был похож на водяного - с насквозь промокшей кепки струями стекала вода, вокруг длинных, как лыжи ботинок собрались целые лужи грязной воды, а лицо - бледное и растерянное казалось инородным в такой нездешней внешности. Агнесса взяла яблоко, понюхала его, чуть куснула.
-Сладкие. Просто мед. Хотел что, дядь Коль? Проходи, не стесняйся. Выкладывай.
Николай, сгорбившись, как будто ему мешали широкие плечи, прошёл в зал, но садиться не стал, остановился у стола, выпрямился, руки по швам, как пионер на торжественной линейке. Помолчал, потом решился, загудел встревоженным шмелем.
-Гань. Делать с Татьяной чего-то надо. Помогать ей пора, сбесилась совсем. К бабкам каким-то ездит, записки пишет, жжет их в сарае. Дочку скоро сумасшедшей сделает, та и так ни с кем общаться не желает, к Андрею чуть не каждую неделю мотается. Со мной молчком, вроде я враг ей. Помоги, дочка. Жить невмочь.
Агнесса молчала. Она понимала - вмешиваться в это можно только тогда, когда почувствуешь силы. Иначе нельзя, наломаешь дров. А вот сил - то у неё как раз и не было. Выжата, полностью, душа, как тоненькая ленточка на ветру.
-Хорошо, дядь Коль. Я подумаю.
-Подумай, Гань. Только быстрее, если сможешь. Что-то у меня сердце не на месте. Не за нее, шиш с ней, дурой. За детей страшно. Да и вот за них…
Он украдкой глянул на живот Агнессы, порозовел, улыбнулся ласково и смущенно.
-За внуков…
Ночью Агнесса не могла сомкнуть глаз. Нудный, осенний дождь не успокаивал, наоборот, он навязчиво и беспокойно колотил по крыше, и от этого звука болело сердце. Искрутившись в горячей постели, поминутно успокаивая беспокоившееся дитя, к утру она поняла однозначно - к Татьяне надо идти. Только сначала набраться сил.
