Стоя у бесконечной витрины с парфюмами, я поймала наконец это чувство: раньше было лучше.
Раньше — это в безденежном студенчестве, когда парфюм из масс-маркета был настоящим праздником. Можно было выбирать тот самый аромат целый год — и заодно копить на него деньги. А потом каждый (клянусь, каждый!) раз при нанесении ощущать это покалывающее чувство, которое так точно поймали нейромаркетологи известного напитка, что создали песню «Праздник к нам приходит».
Сегодня в одном блоге обсуждали запах того самого Сникерса, который тридцать лет назад был символом недоступной, нездешней жизни. Это сейчас мы знаем, что декорации той дольче вита оказались картонными, а заветный батончик каждый день мог бы стать причиной диабета, но уж точно не вечного счастья — презренные простые углеводы плюс дешевый жир и соль давно преданы диетологами анафеме. Но... Тот самый аромат шоколада я помню до сих пор. Тот, да не тот. Раньше было лучше.
С Барби девяностых я тоже как будто закрыла гештальт: купила несколько, включая «ту самую» из детства, ощутила призрачный отголосок восторга маленькой девочки, успокоилась.
Но именно у парфюмерной витрины детали пазла сложились воедино и я поняла вдруг: хватит покупать велосипед тому несчастному ребенку внутри тебя, которому не купили велосипед в далеком детстве.
Такое счастье, которое сваливалось изредка на нас, пятилетних, в эпоху тотального безденежья девяностых, и не снилось нынешним пятилеткам. Я не тоскую по всему, чего у меня не было. Я просто пытаюсь вернуть тот дофаминовый всплеск неискушенного ребенка. И, ясное дело, не могу.
Что это значит? Мне достаточно того парфюма, что у меня уже есть. Я больше не люблю шоколадные батончики. А кукол я, азартный коллекционер, хочу не всех подряд, и эффект новизны стоит сознательно притормаживать, а не хватать все, что вышло в этом месяце.
Так я и не купила новый парфюм. А заодно отменила заказ на новую куклу и новое платье. И — дала себе слово не путать яркие воспоминания детства и шоголический зуд. Такие дела.
