13 апреля 1904 года при взрыве броненосца «Петропавловск» на внешнем рейде Порт-Артура погиб Василий Верещагин — главный военный художник того времени, и, что парадоксально, главный противник войны в любом её виде. Убеждённым пацифистом выпускника Морского кадетского корпуса сделала одна жаркая неделя в июне 1868 года.
«Я представлял себе... что война — это своего рода парад, с музыкой и развевающимися султанами. Со знаменами и грохотом пушек, с галопирующими конями, с большой пышностью и незначительной опасностью: для обстановки, конечно, несколько умирающих...», — иронизировал над молодым собой Василий Верещагин в поздних воспоминаниях.
Шанс посмотреть на этот парад представился Василию Васильевичу в августе 1867 года. Туркестанский генерал-губернатор Константин фон Кауфман позвал его к себе на службу художником в чине прапорщика. Россия тогда вела войну с Бухарским эмиратом (государством на территории нынешних Узбекистана, Таджикистана и части Туркмении).
В конце мая 1868 года Кауфман с войском вошёл в Самарканд, крупнейший город эмирата. И тут же двинул дальше, оставив в цитадели завоёванного города небольшой гарнизон: 660 штыков, две пушки и военного художника Василия.
Это была ошибка. Часть войска бухарского эмира тут же вернулась. «Массы неприятеля обложили крепость и через день пошли на штурм, — вспоминал Верещагин. — Я, как услышал выстрелы и крики „Ура!“ на стенах, так бросил недопитый чай (который получилось допить только через три дня), схватил револьвер и побежал в самое опасное место».
Бухарцы, пользуясь численным преимуществом, атаковали почти непрерывно: пытались пробить ворота (и пробили в конце концов), карабкались по стенам, используя железные «кошки». «Я поспевал везде, несколько раз схватывался врукопашную, и только вовремя подоспевшие солдаты выручали от верной смерти, так как накидывалось на меня по несколько человек», — пишет Верещагин.
«Около меня на второй день штурма было убито 40 человек, из которых некоторые залили кровью мое пальто. Я получил страшный удар камнем, которые сыпались на нас градом из-за саклей; крови вытекло немало, но я стыдился показать себя раненным камнем».
Многие эпизоды той обороны стали потом картинами. Например, художник писал: «Проклятая крепость, в три версты в окружности, везде обваливалась, везде можно было пройти в нее. <...>
— Ваше высокоблагородие, пожалуйте, наступают!
Мы опять бегом. Сильный шум, но ничего еще нет, шум все увеличивается, слышны уже крики отдельных голосов: очевидно, они направляются к пролому невдалеке от нас; мы перешли туда, притаились у стены, ждем.
— Пойдем на стену, встретим их там, — шепчу я Назарову, наскучив ожиданием.
— Тсс, — отвечает он мне, — пусть войдут».
Вот этот момент, «У крепостной стены» (1871 год). Что было в следующий момент? «Вот крики над самыми нашими головами, смельчаки показываются на гребне — грянуло „ура!“ с нашей стороны и такая пальба открылась, что снова для штыков работы не осталось, все отхлынуло от пуль».
8 июня на выручку гарнизону Самарканда пришли основные силы русских. Город отстояли: наши потери составили 49 человек убитыми и 172 ранеными. «В воздаяние за отличие, оказанное во время обороны цитадели г. Самарканда» Василий Верещагин получил орден Св. Георгия IV степени — и настроение бороться с войной каждый день всю оставшуюся жизнь.
Помните про «парад с музыкой и развевающимися султанами»? Теперь у Верещагина были реальные воспоминания о войне: «Когда уставшие солдаты не двигались с места, я нагружал трупы на арбы. Когда трупы убитых людей и лошадей, гнившие под самыми стенами, грозили болезнями и буквально отравляли воздух, почти никто даже из солдат не хотел притронуться к этим трупам, представлявшим какой-то кисель, — я втыкал штык и проталкивал мертвечину со стен».
Согласитесь, только художник с таким опытом имел право написать «Апофеоз войны». На раме картины Верещагин вывел: «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим».
Весной 1874 года Верещагин показал свой «Туркестанский цикл» на выставке в Петербурге. Публика была восхищена, шокирована, возмущена. «Едва ли найдется юноша, который, увидев эти дышащие правдой сюжеты, будет еще восторженно носиться с воинским героизмом», — рыдала патриотическая газета «Голос».
Великий князь Александр Александрович (будущий Александр III) писал приятелю: «...всегдашние его тенденциозности, противные национальному самолюбию, и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек!».
Генерал Кауфман требовал от художника признания в том, что сюжет картины «Забытый» является художественным вымыслом, так как «ни один русский солдат не остался не похороненным». Верещагин вынул картину из рамы и сжёг её, но опровержения не дал.
И на следующую войну (русско-турецкую 1877-1878 годов) художник отправился без сомнений. Получил тяжелое ранение в бедро и выпустил «Балканскую серию», ещё больше поссорившую его с правящим домом. А когда в 1904 году на Дальнем Востоке замаячила драка с японцами — тоже поехал, несмотря на почтенный возраст.
«Дать обществу картину настоящей неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому <...> участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, болезни, раны. Нужно не бояться жертвовать своей кровью, своим мясом, иначе картины мои будут не то», — говорил он.
Утром 13 апреля Василий Васильевич Верещагин был на капитанском мостике броненосца «Петропавловск» со своим другом, адмиралом Степаном Осиповичем Макаровым. В 09:35 от взрыва мины корабль раскололся надвое; один из матросов «Петропавловска» видел, как взрывной волной Макарова и Верещагина буквально снесло с мостика за борт. Их тела так и не нашли.
