Избранные места из дневника Н. П. Литвинова, помощника воспитателя великих князей Александра Александровича (18 лет) и Владимира Александровича (16 лет).
5 апреля 1865 г., понедельник (кончина Никса)
Великий князь Владимир Александрович обедал сегодня с государем у великой княгини Елены Павловны. Я поехал за ним в 6-30 часов, и уже застал его на подъезде в ожидании меня. Меня удивило то, что он так рано был готов, тогда как у Елены Павловны засиживались обыкновенно довольно долго; но мое удивление обратилось в испуг, когда я увидел, что на Владимире Александровиче, как говорится, лица не было.
Он встретил меня словами: какую телеграмму мы только что получили: Никс (наследник Николай Александрович) опасно заболел воспалением в мозгу (туберкулезный менингит), и неизвестно, приведет ли еще Бог застать его в живых. Завтра в 11 часов утра мы едем в Ниццу.
Это меня, как громом, поразило; многие давно беспокоились за его здоровье, но мне никогда и в голову не приходило, что эта болезнь может кончиться так ужасно... Владимир Александрович был сильно потрясен, он сидел у себя в комнате над молитвенником и заливался слезами.
6 апреля утром был молебен о здравии милого нашего Николая Александровича, много слез было пролито присутствующими. Часа в два государь ездил с Владимиром Александровичем в Казанский собор приложиться к иконам (Александр Александрович уехал в Ниццу 4 апреля, с графом Б. А. Перовским). Весь остаток дня проведен был в укладывании вещей и приготовлениях к отъезду. В 11 часов вечера поезд двинулся. Мы летели с ужасной быстротой и в три дня и четыре ночи достигли цели путешествия. В Берлине нас встретил король (Вильгельм I).
Во время дороги получали беспрерывно депеши с известием о состоянии здоровья наследника цесаревича; так как человек хватается в опасности за соломинку, то некоторые из них казались нам утешительными. В особенности доктор Каррель много придавал нам надежд своими толкованиями докторских донесений. В Париже встретил нас Наполеон (III). С нашим государем (Александр Николаевич) обменялись визитами - государь вышел к нему на дебаркадер, а потом Наполеон вошел в вагон. Лицо его выражало скорбное участие, но каждый инстинктивно сознавал, что тут было больше соблюдение приличий, нежели истинного сочувствия.
10 апреля, в субботу, мы прибыли в Ниццу к 5 часам. Множество русских встретили государя. Все были с заплаканными глазами или очень печальными лицами, что составляло поразительный контраст с блестящими нарядами тех же плачущих дам и шитыми мундирами печальных мужчин. Первым государя встретил Александр Александрович; он был очень бледен и худ, глаза красны и распухли.
На дебаркадере была такая тишина, как будто рядом лежал трудный больной. Все говорили шепотом и на всех устах было имя наследника. Я забыл прибавить, что по дороге, а именно в Дижоне, к нам присоединилась королева датская с принцессой Дагмарой (будущая императрица Мария Федоровна). У нее премилое лицо, и хотя на всех портретах она очень недурна собой, но, в действительности, она гораздо лучше. Опять обращаюсь к Ницце.
Бедный Александр Александрович, приехавший сюда третьего дня, не видел еще своего брата; он целый день сидит в соседней комнате, слышит его голос, видит его кровать и ноги, но в комнату его не пускают; боятся растревожить больного.
Императрица (Мария Александровна) все время не отходила от Николая Александровича. Когда государь (Александр Николаевич) приехал, то она, желая приготовить Николая, сказала ему, что государя ожидают с часа на час; бедный наследник с какою-то особенною чуткостью, необыкновенно резвившейся в последние дни болезни, сразу отгадал в чем дело и объявил, что папа здесь, в другой комнате, пусть он войдет. Тут же вошел и Александр Александрович. Наследник очень обрадовался, всех узнал и всех перецеловал.
Он часто впадал в забытье, но большею частью был в памяти. К тому же, как я сказал, у него развилась замечательная чуткость, нечто вроде двойного зрения; так, например, не поворачивая головы в сторону вошедшего, он сейчас узнавал, кто входит. От него не ускользало ничего, что делалось кругом.
Когда Здекауэр (Николай Фёдорович, лейб-медик) сидел подле него, то, думая, что больной уснул, он вышел в другую комнату и, вместо фрака, надел черный пиджак, который впотьмах решительно нельзя было отличить от фрака. Как только он вернулся, наследник, не поворачивая головы, сказал: "а, вы переоделись и надели пиджак".
Потом, пользуясь минутным спокойствием наследника, Здекауэр вышел немного покурить. Когда вошел обратно в комнату, наследник сказал: - А, вы курили папиросы, отчего же не сигары? Попробуйте мои сигары, кажутся ли они вам крепки?
Еще замечателен у него был бред. Раз ему показалось, что ему представляется депутация, и он произнес, обращаясь к ней, такую речь, что хоть сейчас в печать. Доктор Рехберг, сидевший подле, очень жалел, что не успел ее записать; в ней был смысл весьма правильный, и хороший слог.
Другой раз он вдруг обращается к тем, которые были в его комнате, и спрашивает громким голосом, "как нравятся им черногорцы"? Потом прибавил, что "это прекрасный народ, что они стоят того, чтобы на них обратили внимание".
По мере того, как он слабел, бред его становился менее связным и, уже вместо длинных фраз, он произносил отрывистые командные слова, воображая себя перед строем. Так, он произнес довольно громко, но отрывисто "вперед, за мною, честь". Последнее его слово в бреду было морское; он скомандовал: "навались".
Но, как я уже сказал, он гораздо более был в памяти, и в эти светлые минуты то, что он говорил, было поистине трогательно и непременно утешительно хорошим родителям-христианам, таковым, как наши государь и императрица. Говорят, что еще в первый день болезни, в понедельник, когда мы еще были в Петербурге и когда императрица предложила цесаревичу приобщиться Св. Тайн, то он на исповеди сказал, что чувствует за собой один важный грех - недостаток терпения.
Бедняжка так много страдал физически и нравственно, что нужно удивляться, как он мало стеснял окружающих видом своих страданий. Когда к больному жениху подошла принцесса Дагмар, то лицо Николая Александровича просияло радостью, он громко засмеялся от удовольствия, поцеловал у нее руку и, обращаясь к государю, сказал: - Не правда ли, как она мила, папа?
Здекауэр и Пирогов (Николай Иванович) подавали еще надежды и говорили, что стоит ему только хорошенько заснуть и можно будет надеяться на выздоровление. У кровати больного назначено было сидеть по очереди одному из докторов и по одному из свиты наследника; в число этих последних вошли великие князья Александр Александрович и Николай Максимилианович, которые показали себя в эти дни как нужные братья и самые искрение друзья.
В субботу вечером, в 11 часу, в день рождения Владимира Александровича, мы разошлись по своим комнатам, унося с собою слабый луч надежды, которому суждено было недолго ласкать нас.
В 5-30 утра, 11 апреля, на нашей вилле Verdier послышались тревожные шаги, и нас разбудили страшными словами, что Николай Александрович кончается. Граф Перовский побежал немытый и небритый, еле накинув на себя платье. Я тоже скоро после него прибежал на виллу Пелион.
В ночь Николаю Александровичу сделалось гораздо хуже и перемена была такая быстрая, что все ожидали близкой кончины. В 7 часов послали за принцессой Дагмар. Наследник всех еще узнавал и со всеми поздоровался. В 12 часу ему предложили приобщиться Св. Тайн, что он исполнил с полным сознанием. По окончании священного обряда, он начал со всеми прощаться.
Он каждого присутствующего называл по имени и говорил по два раза: прощай, прощай. Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой принцесса Дагмар; наследник все время держал их за руки; принцесса часто становилась на колени и впивалась в левую руку умирающего жениха.
Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах; таким образом, отец и мать как будто уступали первенство подле больного его другу и его невесте. Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно.
Так, после минутного забытья, он открыл широко глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к государю, сказал: - Папа, береги Сашу; это такой честный, хороший человек. В забытьи он часто поминал его имя. Вообще, он очень любил Александра Александровича; он часто говорил императрице, что он никому не пишет таких нежных писем, как Саше, и даже, что он не может дать себе отчета, кого он больше любит Сашу или Дагмар.
Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмар. Тут язык у него стал значительно слабеть и скоро он произнес последнюю фразу, сказанную с полным сознанием, а именно, взяв за руку императрицу и указывая на нее Гартману, сказал: - Soignez... la... bien (Позаботьтесь... о ней... хорошо).
После этого он ничего больше не говорил связного; это было в 4 часа, и с этого времени до самой кончины он только бормотал что-то в нос, или произносил: "бра, бра, бра". В этот день великие князья почти ничего не ели с утра; в шесть часов они пришли к столу, приготовленному подле виллы Пелион для кавалеров, и, проглотив немного пищи, снова побежали к больному брату. За исключением этого, Александр Александрович не отходил от постели.
Целый вечер сидели мы в томительном ожидании в комнатах, смежных со спальней наследника. Доктора беспрестанно собирались в консилиум, толкуя о том, сколько осталось жить больному и какого рода болезнью он болен. Доктор Опольцер (Иоганн фон Оппольцер), приехавший из Вены сегодня утром, прежде нежели быть допущенным к наследнику, приглашен был на совещание докторов.
Говорят, что первое его слово было: господа, разумеется, нам, прежде всего, нужно быть согласными во мнениях. Затем, увидев больного, он объявил, что мнение Здекауэра было справедливо и что у Николая Александровича действительно meningitis cerebro-spinalis (спинномозговой менингит), но к этому прибавил еще tuberculosa.
Он сказал, что это такая болезнь, которой симптомы обнаруживаются всегда поздно и когда уже нет спасения больному. Сам Опольцер знает только 7 примеров такой болезни, и то, по истории медицины, а на практике еще никогда не видал подобных больных.
Николаю Александровичу беспрестанно давали мускус по настоянию Пирогова, который, со свойственной ему энергией, утверждал, что доктора не должны терять надежды до тех пор, пока в больном не перестанет биться сердце. Однако мускус только мучил больного. В 4 часа у него началась икота, и его не переставая рвало мускусом.
Бедная принцесса Дагмар, стоя на коленях перед умирающим женихом, все время вытирала ему рот и подбородок. Часов в 8 я пошел на виллу Verdier, чтобы напиться чаю, и вдруг встречаю принца Николая Петровича Ольденбургского (внук великой княгини Екатерины Павловны, член Императорского Дома, женился морганистическим браком, чем вызвал недовольство императора).
Он хотел войти в комнаты с тем, чтобы дождаться конца агонии. Не считая себя вправе быть допущенным к государю, он только хотел вмешаться в толпу придворных. Этого ему, конечно, никто не мог бы запретить, и его пригласили войти в покои наследника. Владимир Александрович вышел ему навстречу и ввел в комнаты. После чаю, разумеется, мы снова пошли на виллу Бермон. Наследник час от часу был слабее и слабее; разумеется, всякая надежда пропала даже у самых упорных.
Все разошлись по маленьким комнатам виллы и расположились группами. У всех, конечно, был один и тот же нескончаемый разговор о наследнике и его болезни. Крайнее напряжете сил с 5 часов утра так утомило всех, что всех клонило ко сну; действительно, часу в первом ночи все, которые были со мною в комнате, в том числе и я, задремали, каждый в том положении, как разговаривали.
Вдруг дверь с шумом отворяется и граф Строганов с палкой в руках выходит из комнаты наследника и произносит: "все кончено", и затем быстро скрывается. Мы все вскочили и перекрестились; я посмотрел на часы - было без 10 минут час ночи, следовательно, 12 числа апреля или 24 по новому стилю. Все, бывшие на вилле, без всякого разрешения, хлынули в комнату, где лежал наследник; оттуда неслись раздирающие душу стоны и рыдания.
Громче всех плакал Владимир Александрович, меньше всех императрица; она была очень тверда. Принцессу Дагмар насилу оттащили от трупа и вынесли на руках. На бедного Александра Александровича было жалко смотреть. Через час стали омывать тело; Александр Александрович все время при этом присутствовал и сам надевал чистое белье на покойника.
12 апреля, в 10 утра-панихида. Священник и диакон не могли от слёз начать службы. Все плакали навзрыд. Великие князья пожелали войти в очередь дежурных флигель-адъютантов при теле покойника.
