А может быть, все это началось с Гете, когда он назвал художника равным Богу? Высшей ценностью объявили творческую способность, и стали полагать ее не причиной, а следствием; не божественной искрой, а просто – божественной; не Божьм даром, но признаком Бога. Искусство больше не элемент, сближающий человека и Творца, оно удостоверяет, что человек и есть Творец. Он теперь не копирует реальность, а создает "равноценные" ей объекты. Дырка в холсте – это "мыслеформа". Пятна на стене – вещь в себе. Графические каракули выражают невыразимое, нефтяные лужицы определяют смысл бессмыслицы, тканевые аппликации
утверждают материальность материи.
Бог ведь не может рисовать по-человечески. От Бога требуется большая изобретательность. Приходится создавать музыку, которая не является музыкой; писать стихи, не имеющие отношения к поэзии, делать картины, не относящиеся к живописи, – творить квазисакральный предмет. Тут
не годятся обычные средства. Здесь нужен дриппинг, информель и блевотина, тогда можно утверждать собственный миф, символ, мистерию, религию, ибо ты демиург, ты пересоздаешь сущее, и про твою выставку
пишут, что она вместила в себя грандиозную и непостижимую идею мира.
Однако среди аплодисментов и безналичных платежей творец чувствует тоску и бессилие. Быть Богом почетно, но трудно. Попытки стать вровень с Богом никогда не заканчивались для человека ничем хорошим. Искусствоведы не в состоянии его обмануть. Он знает, что взялся сотворить целый мир, переменить небеса, моря и реки – и не смог. Поэтому содержанием новых "мифов" и "мистерий" становятся отчаяние и
безумие, хаос и пустота, выраженные в совершенной зацикленности на своем Я: "Я сам себе знаю, как мне хотеть, и я сам себе хочу, как мне самому себе знать – ибо я хочу свои хотения, так как я хочу абсолютно".
Но хотя Богом быть до безнадежности тяжело, попытки отменить Его еще более деструктивны, поскольку в этом случае рушится уже всякая система, теряются всякие связи между явлениями и событиями, – такие связи и ранее были скрыты от человека, но он, по крайней мере, знал, что они есть, поскольку существует Тот, Кто все ведает, и своим всеведеньем он увязывает сущее, упорядочивает его, заключает в систему. Ему известно, зачем началась война, к чему оборвалась веревка, на которой
сохло белье, почему родился мальчик, для чего убежала собака... Он проницает совокупность и созерцает картину целиком. Устранить из общей схемы Бога означает превратить мир в мириады неуправляемых частиц, а среди них вьются обрывки уже ничто не связующих нитей.
Смерть безраздельно господствует в таком мире, становится имманентной ему – и тому, во что превращается человеческое
искусство. (Эпигон "Смерть на вилле")
