Нельзя забывать прошлое. Полные скорби и боли страницы Русской истории. Это боль наших отцов! Это и наша боль! Трагедия революции, опрокинувшая Русский Мир, останется невосполнимой потерей для многих поколений… Камни можно восстановить, но невозможно вернуть русского человека глубокого, богатого духовно, хранящего в душе святую Русь… Всё больше и больше молодых людей заново переосмысливают Русскую историю, находя в ней удивительные примеры любви народной к родному Отечеству и к святой Русской земле…
Рассказ одного художника.
РАЗОРЕННЫЙ ХРАМ
Я родился в другом государстве и в другой стране. Страна эта называлась Советский Союз. Ещё с детских лет в школе нам говорили, что русский народ сверг ненавистный царизм и освободил крестьян от векового ига помещиков. И теперь мы живем и работаем в самой лучшей стране мира, свободной от гнета капиталистов и поработителей трудового народа. И в кинотеатре с белого экрана на нас смотрели счастливые лица советских колхозниц, смеющихся и поющих о счастливой жизни в цветущей стране.
Школу я не любил, училка больно била меня по рукам деревянной линейкой, драла за уши и ставила в угол на весь урок. А иногда просто выгоняла из класса и я слонялся по пустым школьным коридорам. По дороге из школы я каждый раз проходил мимо разоренного храма с большим, погнутым крестом. Рассказывали, что двое местных мужиков пытались его сбить, но сорвались с высокой кровли и разбились насмерть. Так крест и остался на прежнем месте. Я останавливался и подолгу смотрел на церковь, но войти не решался.
И вот однажды я всё таки решился зайти. Кованные ворота открыты настежь, в разбитые окна залетают птицы, громко стуча крыльями, под потолком гнёзда. Красивые кафельные полы завалены мусором. Всё разорено и искорёжено. Прежде всего, меня поразил огромный золотой иконостас, который поднимался до самого свода. Ярус за ярусом, ступенька за ступенькой. На самом верху остались образа. Я подошел поближе и увидел, что на узкой резной двери сохранилась икона. Икона была так темна от копоти и пыли, что ничего нельзя было разобрать. Я протер её ладонью и увидел красивое лицо. Но красота эта была не земная, не человеческая, а какая-то другая. Красота это была ангельская!
Я пришел домой и весь вечер думал о церкви и о той иконе. На следующий день я снова зашел в церковь. Долго ходил, любовался иконостасом и рылся в куче мусора, где нашел небольшую иконку. Вечерело. Розовые лучи сверкали дивными огнями на позолоте. Храм наполнился таинственным полумраком и мне показалось, что вот-вот медленно откроются царские врата и торжественный хор запоет херувимскую песнь. Я сунул иконку за пазуху и побежал домой.
Пришла весна. По дороге домой я заходил в церковь и вот, однажды, подходя к храму, услышал пение. Немало удивившись, я прислушался. Да, так и есть, в церкви кто-то поет. Я зашел и увидел пожилую женщину, которая стояла у той самой иконы на двери и пела молитвы. В руках она держала зажжённую свечу. Заслышав мои шаги, женщина оглянулась и сказала: «Вот Господь раба Божьего прислал! Помолиться пришел?» Я испугался и убежал.
ПАСХА
Близилась Пасха. Мать, хоть и не была сильно верующей, но в канун великого праздника красила яйца и освящала куличи. Церковь находилась далеко, в деревне, Женщины ходили туда ночью, чтобы никто не видел. Дорога шла открытым полем. На ледяном ветру десять километров туда и десять километров обратно. Возвращались только под утро счастливые, окоченевшие с красными лицами и с белыми узелками в руках. Мне исполнилось двенадцать лет и в этот раз я просился пойти с матерью. Просился, просился и мать согласилась, только велела одеть большой отцовский тулуп. Меня закутали, закрутили и мы отправились в путь.
Мело невыносимо, продувало насквозь, но жаловаться было нельзя и я, наклонившись навстречу ветру, мужественно шел вперед. Уже подходя к месту, метель вдруг стихла и в ярком свете луны там, далеко впереди я увидел высокий, величественный храм, мирно сияющий куполами в морозном, ночном небе.
В теплой церкви пахло ладаном, я запомнил этот дух на всю жизнь. Во всю длину стояли столы, на которые ставили куличи и пасхи. Поставили и мы. Мать пошла подавать записки, а я остался у своих куличей. Храм этот был больше нашей разбитой церкви. Электричества здесь не было и в золотистой полутьме был слышен шепот молитв и потрескивание восковых свечей. Люди всё пребывали. И вдруг я увидел ту женщину из церкви. С багровым, замерзшим лицом она разворачивала узелок с пасхой, обложенной крашенными яйцами. Это была Люба, к ней подошла мать и что-то сказала. Люба посмотрела на меня, но вскоре снова погрузилась в глубокую молитву. Вышел священник, началась служба.
Обратно мы шли вместе. Метели уже не было, мороз заметно спал и над нами плыла большая, белая луна. Дома мне мать строго-настрого наказала ни- кому об этом не говорить. В те безбожные времена за посещение храма, крещение ребенка или венчание могли лишить работы и крупно испортить жизнь, потому что при социализме не было места ре-лигии и мы жили в атеистическом государстве. Все боялись и скрывали веру, кто как мог. Ездили в другие села, а то и в другие города.
ЛЮБА
Однажды мать мне сказала: «Иди проведай Любовь Александровну, отнеси ей гостинец. Соседка сказала, что она приболела.» Я взял авоську с пирогом и яблоками, и отправился. Идти надо было на самый конец города.
У Любы пахло ладаном, как в церкви. В маленькой комнатке размещался большой киот, кафельная печь с конфоркой, кровать и круглый стол. – Проходи, проходи, милый человек, располагайся!
-Сейчас будем чай пить. Люба занялась чайником, а я стал рассматривать её каморку. В резном, дубовом киоте, украшенным бумажными цветами стояли три иконы – Спас Вседержитель, Казанская и Николай угодник. Иконы эти были ровного, хорошего письма и относились к разряду дорогих. Люба заметила моё внимание и сказала – Вот и всё моё сокровище. Ничего я не нажила, а иконы от дедушки остались. Дедушка вел жизнь богобоязненную…
- Богобоязненную? – переспросил я.
- Да, это когда Бога боятся. Боится тот, кто любит. Вот мы любим близкого человека и боимся его потерять. Так и тот, кто любит Бога, боится его любви лишиться, боится Его разгневать и огорчить. Люба разрезала пирог и пододвинула мне чашку горячего чая – Кушай, не стесняйся!
- Если в сердце нет Бога, то сердце бесы занимают!
- Бесы? С недоумением посмотрел я на Любу.
– Да, бесы – это злые духи! Они невидимы и многие считают, что их нет. В том и заключается коварство и хитрость злых духов, что, ни о чем не подозревая, люди исполняют их волю. Каждый день, всю жизнь. А бес сидит тихонько, подсказывает и посмеивается…
Тут Люба взглянула в окно и спохватилась – Вечереет, дружок, пора тебе и до дому собираться. Я попрощался и пошел домой по вечернему городу. В синих сумерках зажигались окна, желтые, красные, зеленые. А окно Любы светилось спокойным розовым светом, как церковная лампада.
С раннего детства я начал рисовать, но родители не видели во мне большого художника и принимали моё увлечение за детское чудачество. Подрастая, я сам нашел студию и приступил к постижению великого искусства. Всё, что я видел вокруг мне не нравилось – портреты трактористов, колхозниц, целинников. Я уважал этих людей, но искал искусства великого, большого и однажды в книжной лавке увидел книгу на немецком языке с репродукциями Рафаэля Санти. О, Боже мой, что со мной случилось! Разве бывает такая красота? Разве возможна такая возвышенность? Такая проникновенность? Такое вдохновение? Хороших книг в то время не было и не было у меня 30 рублей, чтобы купить книгу. Я каждый день ходил в лавку и так надоел продавцу, что он стал ругаться и Рафаэля мне больше не показывал.
Продолжение следует...
Флор Известный "Иконописец", публикуется по изданию 2015 года (С)
