Директор и главврач дома ребенка заявили, что наше направление на малышку — ошибка работников опеки. Такой больной ребенок, как эта девочка, вообще не должен предлагаться на усыновление.
Я была в ступоре, муж потом рассказывал, что я просто молчала и хлопала глазами. А мне, и правда, нечего было сказать. Мне и сейчас сложно понять, почему некоторые дети, по мнению руководства дома ребенка, не могут быть устроены в семью ВООБЩЕ, а должны быть обречены все свое детство провести в сиротских учреждениях без мамы и папы.
Нас провели в комнату, похожую на зал заседаний, посадили за большой стол. Главврач открыла документы и начала читать список медицинских диагнозов. Хоть в Школе приемных родителей нам объясняли некоторые диагнозы, рассказывали какие диагнозы могут быть сняты впоследствии, а какие нет, в тот момент я не помнила ни один из них. Поняла только, что главный диагноз — по сердечку.
Главврач объясняла, что порок сердца очень сложный, ребенок «синюшный», малышке уже сделали одну операцию и непонятно, сколько еще нужно сделать. Утверждала, что девочка, возможно, никогда не будет ходить, а я всю жизнь с ней буду лежать в стационарах и мотаться по больницам – «и зачем вам это молодым-красивым?» А потом спросила: «Ну что, смотреть будете?» По-моему, я смогла только кивнуть.
Нянечка принесла сверток и положила прямо на стол заседаний среди бумаг. Главврач развернула одеяло. Из одеялка на меня смотрел маленький синий лягушонок. Дочка была очень маленькая, по виду — максимум три месяца, хотя ей было уже пять.
Голова большая, а тельце маленькое. Синева действительно была, но не такая, как нам только что объясняли. Скорее, это был голубовато-оливковый оттенок кожи, а может, я мало видела розовощеких детишек? Девочка красивая, с большущими глазами, и, как мне тогда показалось, похожая на меня как две капли воды. (А сейчас все говорят, что дочь невероятно похожа на меня:).
Муж взял ее за малюсенькую голубоватую ручку. Малышка не улыбалась, не плакала, никак не реагировала, просто смотрела на всех. «Теперь- то вы понимаете, что это за ребенок?» — констатировала главврач. Внешний вид малышки меня не напугал, пугали слова людей, которым доверена жизнь этого маленького человечка. И которые не видели в этой жизни даже малейшего оттенка надежды, только беспросветную болезнь. Крошку быстро завернули обратно в одеяло и унесли. Нам сообщили, что у нас есть 10 дней на принятие решения. А также добавили, что думать тут нечего, пишите отказ.
Мы уехали в смятении. Точнее так: я была в смятении, а муж был полон решимости. Как только мы сели в машину, он сказал: «Если мы ее не заберем, она всю жизнь проведет в детдоме. Ты сможешь с этим жить?»
