Раз уж упомянул Декарта, то скажу и о Бэконе. Учитывая что упрощающие подходы к нему в учебниках изрядно раздражают. Клише об эмпирике-индуктивисте, конечно, имеет под собой основания, но излишне утрированный подход превращает любого мыслителя в музейную рухлядь, про которую остается лишь рассуждать «похоже/не похоже». Все-таки идеал науки на 300 лет определил именно его подход, поэтому нюансы стоит знать.
Начать хотя бы с его известной идеи про три типа ученых. Бэкон выделил три пути познания, которым сооветствуют ученый-муравей, ученый-паук и ученый-пчела. Самое странное, что раз за разом повторяется идея о том, что, описывая путь паука, он критикует рационалистов (которых еще не существует, ведь до «Рассуждения о методе» Декарта еще 17 лет).
На деле Бэкон критикует университетских ученых-натуралистов, которые пользуются весьма прихотливой системой положений и предпосылок о природе. Паук все-таки получает информацию о мире, но только такую, которая может попасть в его сеть. Так и с ученым: все, что вписалось в его «аристотелевскую парадигму» (например, в объяснение движения с помощью концепции импетуса) он способен описать и даже точно спрогнозировать, но пространство необъяснимых аномалий при этом крайне велико.
У стихийного эмпирика (под которым вероятно Бэкон имел в виду естествоиспытателей-любителей) все намного хуже: «крепкая спина муравья» позволяет собрать много данных, но толку от них нет вообще. Никакой картины мира из его гербариев и куч фактов не создать, в том числе потому что у него вообще нет подходящего языка. В университетский дискурс можно войти и критиковать его изнутри (собственно импетус появился как коррекция Аристотеля, а уже коррекция концепции импетуса приведет к адекватному описанию инерции и импульса). В смесь обыденных и самопридуманных слов любителя – войти проблематично.
Поэтому образ пчелы – это не просто разумный эмпиризм («пчела собирает нектар с разных цветов»), но это также указание на три важных момента. Во-первых, на необходимость первичной гипотезы до исследования (с разных цветов собирается что-то одно – нектар). Во-вторых, на важность единого языка систематизации фактов (стройные соты, хранящие ценный мед). И наконец, в-третьих, на значимость разделения труда в науке: пчелы работают сообща – одни носят, другие строят и печатают соты, третьи решают другие задачи улья (охрана, вентиляция, выращивание и кормление расплода и т.д.).
Вообще немного странно, но у Бэкона не только паук, но и муравей выглядят как индивидуалисты, но ему здесь не до энтомологических тонкостей – он хочет показать, что новая наука (с правильной индукцией) – это такое же производство (знаний) как и любая технологически продуманная мануфактура.
Здесь собственно мы и можем перейти к теории идолов разума. Стоит отметить, что несмотря на критику аристотелевского метода познания, в части онтологии Бэкон – стихийный атомист и перипатетик. Он прямо заявляет, что мир всегда тоньше и сложнее наших описаний мира, поэтому задача науки – это фактически бесконечное приближение познаний к тому «порядку вещей», который заложен в мир. Отсюда важно не только не доверять и перепроверять данные как органов чувств, так и разума, но и знать истоки наших заблуждений.
Собственно, «идолы разума» - на самом деле призраки ума (позднелатинское idola – призрак, видение), то есть кажимости, которые очень сложно игнорировать. Он прямо использует метафору ума как неровного зеркала, намекая на то что оптические эффекты могут производить куда более сильное впечатление, чем реальность. Бэкон выделяет четыре вида идолов разума, два из которых неизбежны и не могут быть превзойдены (их нужно лишь компенсировать своей самокритичностью), другие два – вполне могут быть устранены со временем.
Первые два – идолы рода и идолы пещеры. Первые суть ограничения нашей человеческой природы (свойственны всем людям), вторые – продукт биографии и жизни в обществе (от языка, культуры и воспитания до личных склонностей, привычек и травм). В этих двух пунктах он повторяет рассуждения о тропах скептиков, но есть и новое. В анализе Бэкон показывает себя тонким психологом и знатоком когнитивных ловушек: например, он отмечает, что ум по-разному оценивает наличие и отсутствие данных, визуальные данные предпочитает всем прочим, да и сам опыт обладает инерцией (прежние схожие опыты мешают увидеть новое в последующих). Язык и опыт разобщают, а не ведут к обнаружению универсальных истин – и это стоит учитывать.
Впрочем, у Бэкона и его последователей есть иллюзия в духе «предупрежден – значит вооружен»: хоть он и говорит о том, что превзойти эти идолы нельзя, им кажется, что простое знание о своей субъективности уже позволяет добиться ощутимой объективности ученого (что, конечно, смехотворно).
Более интересны другие два вида идолов – идолы площади и идолы театра.
Идолы площади (которые для удобства зовут идолами рынка) – это проблемы языка сообществ. По мысли Бэкона шум и обман на рыночной площади – это метафора того, как путаница в словах проникает даже в научные дискуссии. Слова имеют свойство накапливать значения, что подобно тому как стирается чеканка на монете от частого хождения по рукам. Поэтому подобно математикам (которые вообще про реальность не говорят) нужно начинать с определений, дающих либо узкое значение прежнему слову, либо вводящих новые научные термины.
Подобное решение имеет свои минусы: со временем язык ученого превращается в «птичий язык», неясный для профанов. Но Бэкон уверен, что это лучше, чем путаница, сводящая на нет крупицы истины, добытые в опыте. И в самом деле, если вспомнить таблицы Бэкона-Милля, то на основе множественных коннотаций (например, слова «теплый») сходства и различия в вещах можно искать до посинения без какого-либо результата.
Идолы театра – это ошибки, идущие от убеждения (когда мы принимаем чужие представления, потому что они идут от авторитета, представляются самоочевидными аксиомами или обладают ярким и эффектным ошибочным доказательством). Метафора театра приравнивает ранее изобретенные философские системы к спектаклям, представляющим вымышленные миры, коих сыграно немало.
Бэкона крайне не удовлетворяет несовременный театр – отсылки к Аристотелю он уподобляет смехотворным постановкам каких-то старых историй с мужиками в хитонах и тогах вместо актуальных проблем и костюмов наших дней. Ответом на эти идолы становится идеал научной критичности. Подлинный ученый должен жить по ту сторону авторитетов, перепроверяя любые данные, на которые он собирается опереться. Яркий пример: Джозеф Пристли, который потратил несколько лет, чтобы перепроверить эксперименты с электричеством и молнией своих предшественников (главным образом Бенджамина Франклина), и только после этого развивал теорию с помощью собственных опытов и расчетов.
Именно так и получился образ настоящего ученого: он критичен к своему личному опыту, не считает человека мерой всех вещей (опора на измерительные приборы), а в своей работе обязан вырабатывать точные научные понятия и перепроверять все данные. В сущности, подобный этос просуществовал более двух веков, но вскоре (с ростом количества ученых, знаний и научных институций) именно последний пункт был выброшен. Стоит, впрочем, отметить, что Бэкон дал ученым метод и образ самих себя, но онтологические основания, ключевую веру и убежденность в осмысленности и результативности науки даст им Декарт.
***
Мой курс по философии публикуется через Патреон ( https://www.patreon.com/user?u=30072241 ). Тексты выходят почти каждую неделю, так что бы можно было без спешки разоберать и основные вопросы и эпохи, и за чужими идеями не потерять из вида личный шаг в философию.
