Люди, не связанные с наукой о Земле, чаще всего видят в вулкане загадочный источник катастрофы. Представляется, что вулканологи — это бравые парни, которые лезут в самое жерло, чтобы спасти, узнать, когда случится извержение, способствовать эвакуации. Это, без всякого сомнения, верно, но это лишь небольшая составляющая столь захватывающей профессии… Сам по себе вулкан — это предмет разговора о планете и, как выяснилось из интервью с Сергеем Самойленко, учёным-вулканологом, в прошлом — сотрудником Института вулканологии и сейсмологии ДВО РАН в г. Петропавловск-Камчатский, а сегодня — основателем первого на Камчатке научно-популярного интерактивного музея вулканов, разговора очень живого и информативного.
— Чем вулканологи занимаются в нашей стране?
— В России извержение вулкана может привести к сотням километров опустошённой земли, полностью уничтоженному рельефу, но людей это коснётся несильно: непосредственно в опасной близости от вулкана никто в нашей стране не живёт, даже жители Камчатки. В наше время основная задача человечества — узнать, как мы будем жить в ближайшие столетия и как нам жить, чтобы катастрофа не случилась по нашей вине.
Учёный-вулканолог — настоящий счастливчик, ведь он, задавая вопрос природе, имеет все шансы получить своевременный ответ. Процессы, связанные с нашей планетой, протекают в миллионы раз медленнее человеческой жизни, исключение составляет только вулканическая и сейсмическая активность. Когда падает лавовая бомба, она за считаные минуты охлаждается и показывает нам, как формировалась земная кора в течение миллионов лет. Кроме того, наблюдая за вулканами, мы видим процессы восстановления экосистемы в ускоренном режиме.
— Камчатку можно смело назвать краем вулканов. А сколько их там всего?
— Точное число вулканов полуострова определить довольно сложно. За всю геологическую историю их могло существовать гораздо больше, чем известно учёным в начале XXI века. В голоцене — то есть в последние 10–12 тыс. лет — на территории Камчатки проявляли активность, по разным подсчётам, от 108 до 160 вулканов, ещё несколько сотен или даже тысяч были активны в более ранние геологические эпохи.
Определить точное число действующих вулканов так же сложно, как и подсчитать число вулканов в целом. Крупнейшая в мире вулканологическая база данных GVP при Смитсоновском институте США относит к действующим все 109 вулканов Камчатки, которые проявляли активность в голоцене. Советские и российские учёные ограничивают количество действующих вулканов до 29–30, извергавшихся за последние сотни лет. Большинство активных вулканов Камчатки сосредоточены в южной половине полуострова и относятся к молодому Восточно-Камчатскому поясу. Плотность вулканов здесь исключительно велика, некоторые из них расположены на расстоянии не более 20–30 км друг от друга.
Несколько действующих камчатских вулканов относятся к числу самых активных на Земле и извергаются по несколько раз в году: Ключевская Сопка, Безымянный, Карымская Сопка, Толбачик и Шивелуч.
— Можете описать типичный рабочий день вулканолога?
— Это зависит от профиля конкретного специалиста. Полевая работа — это то, из-за чего люди часто приходят: романтика, красота, запах серы, палатки. Но лабораторная работа — то, чем всё заканчивается, — место настоящих открытий.
В структуре Института вулканологии и сейсмологии есть Камчатская группа реагирования на вулканические извержения, которая по спутниковым и сейсмическим данным мониторит поведение вулканов и часто за пару недель может сказать, когда следует ожидать извержение. Тогда лаборатория активного вулканизма отправляется в поле, чтобы отобрать пеплы или бомбы. Отобранное вещество по составу даёт понять, что именно будет происходить дальше. Если в пепле обнаруживается магма, кусочки стекла или он богат кремнием — нас ожидает мощное интересное извержение.
Отдельная группа вулканологов занимается исследованиями постмагматических процессов. Благодаря этим специалистам на Камчатке было открыто с полсотни новых минералов, которые рождаются прямо из горячих газов и могут исчезнуть, как только проконтактируют с кислородом.
Если речь идёт о вулканологе-тефрохронологе, то для него не так важны текущие извержения, как прошедшие — он работает с уже накопленной в земле информацией. Во время полевых работ он копает яму (шурф), что звучит не очень увлекательно, но только не для вулканолога. Каждый новый штык лопаты открывает разноцветные горизонты пепла, которые рассказывают, что тут происходило последние 9–12 тыс. лет.
Кроме того, есть гляциологи, которые занимаются взаимодействием льда и вулканизма, минералоги и петрологи, которые рассматривают образцы в петрологический микроскоп. Наверное, самая мирная профессия, связанная с нашей отраслью, — геоэколог. Его задача — наблюдать, как восстанавливается природа после извержения и как влияют сейсмические процессы на биосферу.
Современная вулканология — это не только молоток и компас, это точные приборы, работа с сейсмостанциями на Камчатке и во всём мире, с точными аналитическими комплексами, GPS-системами и т.д.
— Как сегодня в России можно стать вулканологом?
— Вулканология — наука не о вулкане, а о процессах, происходящих в Земле, поэтому достаточно иметь хорошую эрудицию и понимать, какие вопросы можно задать вулкану. А на каком это будет языке — неважно. Главное, чтобы в арсенале будущего специалиста были естественные науки от математики до геологии. МГУ в 2021 году впервые выпустит специалистов, у которых в дипломе будет написано слово "вулканолог". Остальные мы все — геологи, географы, геохимики и геофизики, петрографы, физики, биологи и экологи, ботаники и почвоведы.
Школьник, мечтающий посетить все вулканы мира, может начать делать это прямо сейчас из дома. Мониторы международных сейсмостанций работают в режиме реального времени. Наблюдая за ними, будет легче понять, что из этого удивительного разнообразия интересно, а дальше — учиться качественно и со смыслом. Будучи студентом, приезжать на практику в наш институт, где можно впервые попасть в поле, на вулкан.
— Чтобы быть вулканологом, жить на Камчатке обязательно?
— Если уж и заниматься вулканологией, то либо на приятных тёплых Гавайях, либо во вкусной Италии, а ещё лучше — на Камчатке. На Гавайях представлен один-единственный тип вулканизма, в Италии постоянно действуют всего два вулкана. А у нас — практически всё, что можно встретить на планете. Прямо сегодня, например, произошло 20 землетрясений. Это нормальная жизнь Камчатки, она всегда даёт информацию. Но жить здесь совсем не обязательно, можно работать из любого другого научного института в любом другом регионе России, который занимается изучением схожих вопросов, например Институт земной коры в Иркутске или Институт физики Земли в Москве.
— Научный институт — проторённая тропа. А другие способы "подружиться" с вулканом возможны?
— В общем, да. В этом случае вулканология превращается из науки в увлекательное приключение, что совсем неплохо. Можно заниматься научной журналистикой, фотографией. Фотографов, которые знают, чтó и зачем они фотографируют, немного. Ещё один путь — развитие "зелёных" экономик, завязанных на партнёрстве человека с природой. Вулканы позволяют "примерить" идеи такого плана на свою чуткую и насыщенную процессами природу экологам, экономистам, экоактивистам. Не стоит забывать и про более локальные виды деятельности, например музейную (в частности, Сергей Борисович открыл два музея естественных наук в Петропавловске-Камчатском: "Интересариум" и "Вулканариум" — прим. автора) . Так что путь может быть самым разным.
Чтобы заглянуть в жерло вулкана, достаточно быть туристом, фотографом, блогером, журналистом или просто любопытным человеком…
— А каков ваш путь в вулканологию?
— У меня он нетипичный, хоть и предсказуемый. Я — потомственный вулканолог. Мой отец изучал сначала океан, потом подводные вулканы, вулканические озёра и в конце концов стал сотрудником института. С раннего детства он брал меня с собой в экспедиции и разжигал интерес к этой профессии. Вроде бы всё понятно: чем я ещё мог заняться? Но к тому времени, когда пришла пора поступать в университет, меня захватила физика. Я чётко понимал, что эта наука даёт универсальный инструмент, который позволяет отвечать на любые вопросы, и, когда я оканчивал физфак, вулканы временно отошли на второй план. Когда, поработав какое-то время за границей, я понял, что хочу вернуться на Камчатку, меня ждал Институт вулканологии.
Там я стал заниматься изучением физики вулканического процесса, исследовать процесс извержения в деталях. Я был частью лаборатории активного вулканизма — это те ребята, которые в случае извержения первыми оказываются на месте, поэтому и романтика тоже была в наличии. За эти 20 лет мне удалось исследовать извержения 15 вулканов. Первое настоящее извержение, на котором я работал, произошло в студенчестве. Было по-настоящему страшно, когда мы попали в грозу: в полутора километрах грохочет вулкан, гремит гром, с неба льётся грязь. В этот момент осознаёшь, что попал в то место, где человеку делать нечего.
— Каково это — находиться у жерла вулкана и видеть, как из него вытекает магма?
— Ну, это здорово. Не на каждом извержении находишься близко к кратеру, бывают такие, от которых лучше стоять километров за десять и в каске. Если же ситуация позволяет, то картина примерно следующая: перед вами течёт лава, которая имеет температуру 700–800 градусов, от неё пышет жар, как от камина, но при этом на Камчатке вам в спину дует мощный холодный ветер, который может сбить с ног. Это уникальные запахи и звуки. Лава, хоть и течёт, твёрдая, хрупкая и пластичная. Она может ломаться, скручиваться, крошиться, что сопровождается звуком ломающегося стекла. Когда происходят взрывы, то это грохот, ударная волна, плащ бомб вокруг.
А ещё всегда ловишь себя на мысли, что хочешь увидеть катастрофу. Всякий раз, смотря на конус вулкана, я представляю, как вот-вот начнётся крупный обвальный процесс. У вулканологов даже есть тост, который родился ещё полвека назад: "Да пошлёт нам Бог кошмарное извержение". Это такая профдеформация. Исследовать вулкан, который извергался в прошлом, безумно интересно, но этого мало: надо видеть, как этот исполин приходит в движение на твоих глазах.
— Есть ли неприятные сюрпризы в такой захватывающей профессии?
— Есть такая шутка: не так страшен вулкан, как пьющие сотрудники под вулканом, что, безусловно, имеет место быть в любой полевой работе. Рад сказать, что поколение за поколением эта проблема уходит на второй план, и остаются объективные вещи. Например, наше здоровье. На некоторых вулканах пеплы очень тонкие и мелкие. Они легко попадают в технику, от чего выходят из строя механические часы, скрипит камера, и ты понимаешь, что то же самое происходит в твоих лёгких.
Частички пепла — это маленькие осколки стекла, в конце концов приводящие к микротравмам. И хотя среди исследователей, отдавших свою жизнь изучению вулканов, трагических случаев по этой причине не было, очевидно, что это неполезно. Надышаться пылью, галогенами (фтором, хлором), сернистыми соединениями, которые вызывают стойкий кашель, — профессиональный риск, и элементарная система безопасности действительно необходимая вещь. В остальном же опасность в своём деле мы заменяем на профессионализм.
Однажды, ещё в студенчестве, мне пришлось спускаться на верёвке с вертолёта. Это очень киношная атрибутика, но ради неё, наверное, всё и затевалось.
— Сергей Борисович, а что насчёт дальнейших свершений? Сомневаюсь, что вы остановитесь на Камчатке.
— Да, Земля такая большая, и там столько всего интересного! Я видел все вулканы Камчатки, но не могу похвастаться, что видел много вулканов за её пределами. Меня ждут и Филиппины, и Япония, и Анды, и я хорошо подготовлен, чтобы с ними встретиться. Как только улучшится эпидемиологическая обстановка, я собираюсь в экспедицию в Индонезию, причём не как вулканолог-учёный, а как вулканолог-рассказчик.
Хочу путешествовать по миру, уже не просто рассматривая его, а делясь тем, что у меня есть: эрудиция, умение быть интересным рассказчиком, а самое главное — любопытство. Как только я узнаю что-нибудь новенькое, всегда пытаюсь это впитать и передать, поделиться своим восторгом. Я посвятил много времени и любви Камчатке и теперь, думаю, ближайшие лет десять с удовольствием посвящу нашей планете.
Беседовала Елизавета Шаимбаева
