231,7 тыс подписчиков

Альбигойцы

24 февраля 202124 фев 2021

11,4 тыс

7 мин

В купе поезда ехали четверо мужчин. Основательный дядя с тяжелым взглядом, суетливый вихлястый мужичонка, молодой «ботан» с идиотской бородкой и седой спокойный мужчина.

Познакомились. Выпили. Разговорились.

С политики и погоды, с вялого обсуждения бабского племени разговор перекинулся на проблему возмездия, а поводом послужил сюжет из интернета. Разъяренная толпа пыталась разорвать педофила, и только полиция вырвала предполагаемого преступника из жадных рук народной фемиды. Возмущенные комментаторы требовали незамедлительной и публичной казни нелюдя.

-- Давить их надо. Всех. Сам бы, своими руками передушил, -- весомо бросал Дядя. Глядя на его кулачищи, верилось легко.

-- Это точно. Только так. В тему, как говорится, -- охотно поддакивал Мужичонка, подскакивая на месте от возбуждения.

Ботан напряженно молчал.

Вступил Седой.

-- Вас не смущает то, что вина мужчины не доказана? Это ведь только «предполагаемый преступник». Вполне может быть, что он ни при чем.

-- Брось, -- тяжело пыхнул Дядя. --Дыма без огня не бывает. Этот … недаром убогий был, с людьми общаться не хотел, за десять лет стакана ни с кем из соседей не раздавил. Значит, нутро гнилое. Только так, стрелять и вешать, не виноват, -- повезло, прямиком в рай.

-- Альбигойцы, -- вдруг непонятно встрял Ботан.

Все посмотрели на него с недоумением.

До этого молодой вел себя тихо, терзал планшет и собственного мнения не обнаруживал.

-- Поясни, -- потребовал Дядя.

-- В средние века были такие, альбигойцы, в Бога верили не по Канону. Вот Папа Римский и повелел истребить еретиков, -- слегка дрожавшим от волнения голосом пояснил юноша.

-- Ну, повелел и повелел. Мы тут каким боком?

-- Когда спросили, как отличить еретика от примерного христианина, Папа ответил: «Убивайте всех. Бог разберет, где свои», -- твердым голосом закончил Ботан.

-- Ну, хоть и Римский, а правильно рассудил. За это надо выпить.

-- Хорошо бы, -- обрадовался вихлястый.

Но тут Седой громко кашлянул, ударил ребром ладони по столику и выдал:

-- Так. Не могу, припекло. Слушайте мою историю.

«Было мне лет пять — шесть, в школу еще не ходил. Повезла меня матушка на юг, к тетке на яблоки и виноград. Денег у нас в обрез было, поэтому путешествовали плацкартом. Вагон довоенный, еле живой, перегородки унылого цвета. Я стенки потихоньку колупал, да пассажиров рассматривал. А рассматривать было что: вагон под завязку. В то время мало кто в купе ездил, все больше плацкартом обходились. И поодиночке, и семьями, детей полно разнокалиберных, одни сиську просят, другие постарше, выпендриваются.

Девочка мне одна понравилась, косы вокруг головы, шея гордая и смеялась ласково. Я с детства почему-то на смех западаю, если он приятный -- значит и человек хороший. Девочка эта уже большенькая была, лет тринадцати, с какой-то врожденной учительской жилкой. Собирала она нас, ребятишек, и игры устраивала, истории занятные рассказывала. Так у нее все ловко, да интересно выходило, всем хорошо: ребятишки заняты, родители довольны. Во всех отсеках собирались по очереди, с нашего и начали.

Ехали в нашем дядя Сема и тетя Поля, муж с женой. Дядя Сема весь какой-то гладкий: плечи большие, круглые, как у борцов, бритая голова как мяч, живот шаром выпирал. Любил дядя Сема во всем порядок: постель свою по струнке заправлял, за чай рассчитывался — копейки помнил, ел — все крошки со стола соберет и в рот, чтоб добро не пропало. Понравился он мне поначалу.

-- Ну, здравствуй, коли не шутишь, -- сказал.

И руку как взрослому подал.

Никто со мной еще так не здоровался, по настоящему. Лестно показалось мне это.

Дальше — больше.

Широкой души оказался попутчик. Угощал нас вкуснятиной разной, шоколадом, да сервелатом. Я такого и слова никогда не слыхал,«сервелат», мы дома все на картошку, да капусту налегали.

А дядя Сема стол накроет и ласково приглашает:

-- Пожалуйте за компанию, попутчики дорогие.

Меня по плечу похлопает, матушку мимоходом по руке погладит. Хороший дядя. Правда, родительнице моей он не глЯнулся, и угощения такие она не поощряла. А тетя Поля почему-то все косилась на матушку, да губы кривила.

Так вот.

Стал я просить матушку, чтоб ребятишки у нас собрались, а она к дяде Семе, согласны, мол?

Кисло глянул дядя Сема на нас, малышню, но тут девочка вмешалась:

-- Мы тихонько, мешать не будем, сказки порассказываем и все.

Дядя Сема и разулыбался, растекся медово:

-- Ну, если такая барышня симпатичная просит, как откажешь?

Одним словом, добряк.

Ехать долго пришлось, несколько суток. И случилось в этой поездке страшное происшествие, которое всю жизнь мою дальнейшую определило.

Накануне прибыл на боковушку пассажир, необычный с виду: высокий, верста верстой, руки-ноги тощие, а уж глаза совсем жуткие: огромные, навыкате, вот- вот из глазниц выпрыгнут.

Зашел, поздоровался вежливо и больше слова не сказал.

Неприятным он мне показался, необычным, страшным.

И дядя Сема его сразу невзлюбил. Пассажир этот, казалось, всем своим видом порядок нарушал.

-- Это не человек, а Рыбий Глаз какой-то,-- отметил дядя Сема, когда новый попутчик в тамбур подался, -- смотрите, не случилось бы чего.

Вечер, помню, странный выдался: тишина вагон накрыла, нам, ребятишкам, не игралось, девочка наша приуныла, и за окном закат полыхал тревожный, все нутро своим видом выворачивал.

А утром проснулся я от жуткого звука. Женщина кричала, да так страшно, что трудно было поверить, что это человек кричит, а не зверь воет утробно. Я вскочил и к матушке, а она схватила меня, обняла и уши зажала.

-- Не слушай, не слушай, -- шепчет, а у самой руки как лед.

Ни дядя Семы, ни Рыбьего Глаза не было, одна тетя Поля в проход шею вытянула, вслушивалась, да всматривалась.

Крик смешался со странным гулом, все нараставшим и разбухавшим. Казалось, надвигается огромная волна, оглушая и поглощая все на своем пути. И двигалась она в нашу сторону.

Откуда-то прибежал дядя Сема, запыхавшийся, в поту.

Женщины стали его пытать :

-- Что, что случилось?

А он, отдышавшись, ответил:

-- Рыбий Глаз еще тот подлюка оказался, снасильничал, девочку нашу попортил. Чуяло мое сердце недоброе. Ну ничего, сейчас его научат уму-разуму.

И бритую голову платком промокнул.

Понял я, что с подружкой нашей неладное стряслось, вырвался из матушкиных рук и рванул в сторону гула. Да гул вместе с толпой людской сам к нам в купе явился.

Впереди толпы Рыбий Глаз плелся, пинками, да тычками подгоняемый. Как его били! Как его терзали! Лицо распухшее в крови, ухо надорвано, рука как плеть повисла! И сам он уже был не страшный, а жалкий, как пугало огородное сломанное. Только губы шевелились:

-- За что, за что?

А вокруг крик, мат, жадные руки тянутся страшную отметину на человеке оставить.

Задрожал я, закричал :

-- Мамочка!

А сам к дяде Семе за помощью, ведь только он, такой сильный и добрый мог остановить происходящее.

И добрый дядя Сема навел порядок. Обстоятельно, деловито нанес он хорошо выверенный удар в глаз избиваемому. Глаз лопнул и потек страшным месивом, а несчастный качнулся, ударился об угол полки и упал. Встать ему уже не пришлось.»

Седой замолчал. Молчали и попутчики. Затем Ботан спросил:

-- А что было дальше?

-- Дальше? -- задумчиво переспросил рассказчик, -- дальше не помню. Потерял я сознание и дней пять пролежал в бреду. Потом несколько лет не разговаривал. Матушка много со мной горя претерпела, оттого и умерла рано. Не пришлось ей увидеть как сын выздоровел, выучился, адвокатом стал.

Опять помолчали. Выпили. Дядя бросил:

-- Да, детишкам такие сцены противопоказаны, спорить не буду. Зато наказание свершилось без нудятины и проволочек, вполне справедливо.

-- Справедливо, говоришь? -- от волнения Седой перешел на «ты», -- а как тебе тот факт, что Рыбий Глаз не виноват оказался? Довелось мне все подробности дела того узнать, больной он был, физически не мог подобное совершить.

-- Не виноват говоришь...Ну и что? Бог разберет. Зато другим наука будет, тем, кто еще пошалить захочет.

-- Как? ...

Седой поперхнулся словами. Горячая волна возмущения захлестнула его и заставила замолчать. Ему хотелось сказать очень много правильных и справедливых слов. Что стремление к возмездию может оказаться поводом для звериной потехи. Что самосуд походя ломает множество жизней и калечит невинные души. Что следователи нашли настоящего насильника, и тот оказался виновен в двойном преступлении. Много чего мог сказать Седой.

Но он наткнулся на взгляд Дяди, уверенный и насмешливый, и не сказал ничего.

Нахлынула вязкая усталость, закружилась голова, и Седой подумал:

-- Эх, разговорился я, старый дурак. Зря. Что и кому хотел доказать?

За окном поплыли островки домов, закружились дороги, весело мчались автомобили. Поезд подъезжал к большому городу. Седой засобирался, снял чемодан с полки.

И вдруг Ботан, волнуясь, и оттого срываясь на нелепый фальцет, обратился к Дяде:

-- А ведь я понял, кто вы. Конечно, не Папа Римский. Вы хуже, вы ...

-- Ну, и кто я ?-- лениво поинтересовался Дядя, -- кто? Боишься сказать?

Седой резко обернулся к юноше:

-- Брось, Андрей, тема закрыта. Ты говорил, что выходишь на этой станции?

Значит, нам с тобой по пути. Собирай вещички.

Он дождался Ботана, кивнул :

-- Бывайте, мужики.

И они с молодым вместе вышли из вагона.

Источник: http://litclubbs.ru/articles/27725-gorshok-lyubvi.html

Подписывайтесь на Telegram-канал Бумажного слона.

Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.