Итак, гость прибывает в усадьбу Натальи Павловны – и вот тут-то и начинается собственно пародия на Шекспира.
К Лукреции Тарквиний новый
Отправился, на всё готовый…
Не знаю, будет ли это интересно моим читателям, но обойтись без сравнения двух произведений никак не могу. Оговорюсь сразу: Шекспира цитирую по переводу, как сообщает издание, «под редакцией А.А.Смирнова», сделанному в 1949 году и, естественно, Пушкиным не читанному. Очень надеюсь, опираясь на всё, что знаю об одном из крупнейших шекспироведов, что перевод точен.
Дело в том, что в поэме Пушкина, которая (отметим между прочим) намного короче шекспировской, какие-то моменты откровенно цитируются. В силу своей кошачьей природы не могу не привести такой пример. Шекспир описывает Тарквиния, охваченного преступным намерением:
Но хищнику пощада незнакома;
Он рвётся к цели, похотью влекомый…
…Играя, мышь злосчастную когтит
Он, гнусный, по ночам бродящий кот…
А вот описание пушкинское:
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идёт,
Полузажмурясь подступает,
Свернётся в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
У Шекспира – страшный хищник (я бы сказала, кот, выросший до размеров тигра), у Пушкина – совершенно обыденная картина, как-то сразу настраивающая на несерьёзный лад. И сразу указывающая, что трагедии не будет.
У Шекспира Тарквиний будет вспоминать встречу с Лукрецией:
…За руку меня своей
Рукой взяла и мне в глаза впилась
Тревожным взором, роковых вестей
О Коллатине дорогом страшась…
…О, как дрожала тонкая рука
Лукреции, в моей заключена!
А вот воспоминания пушкинского героя:
Он помнит: точно, точно так,
Она ему рукой небрежной
Пожала руку; он дурак,
Он должен бы остаться с нею…
Основаны же его воспоминания и надежды на одной, весьма кокетливой и изящно описанной сцене:
Полувлюблённый, нежный граф
Целует руку ей. И что же?
Куда кокетство не ведёт?
Проказница прости ей, Боже! —
Тихонько графу руку жмёт.
Заметим также, что Наталья Павловна о «муже дорогом» не страшилась. Очевидно, к его охотничьим «опустошительным набегам» она давно привыкла. Вспомните описание отъезда:
…жена
Сердито смотрит из окна
На сбор, на псарную тревогу...
Вот мужу подвели коня;
Он холку хвать и в стремя ногу,
Кричит жене: не жди меня!
И выезжает на дорогу.
Шекспир патетичен в передаче переживаний Тарквиния перед дверью, ведущей к Лукреции, и при входе в её спальню:
Вот, наконец, стоит у двери он,
Что дум его сокрыла небосвод;
Но путь затвором слабым преграждён
К той, чья краса его мечты влечёт.
И так силён над ним нечестья гнёт,
Что об удаче молится преступник,
Как будто небо - грешному заступник
В нем будит ярость жертвы грустный вид;
Все поглотить готов водоворот.
Её мольба до сердца не дойдёт.
Дожди пророют в камне след глубокий,
Но плач не трогает груди жестокой.
И изумительные, комично-иронические пушкинские строки:
Влюблённый граф в потёмках бродит,
Дорогу ощупью находит.
Желаньем пламенным томим,
Едва дыханье переводит,
Трепещет, если пол под ним
Вдруг заскрыпит... вот он подходит
К заветной двери и слегка
Жмёт ручку медную замка;
Дверь тихо, тихо уступает;
Он смотрит: лампа чуть горит
И бледно спальню освещает;
Хозяйка мирно почивает
Иль притворяется, что спит.
Наверное, достаточно, чтобы оценить и тонкую пушкинскую иронию, и изящество стиха… и ту самую лаконичность, которая, как известно, сестра таланта (у Шекспира описание красот спящей Лукреции занимает девяносто – 90! – строк). Поэтому перейдём прямо к решительному моменту. У Шекспира около ста восьмидесяти строк посвящено диалогу героев, угрозам, сопротивлению – и злодейству.
У Пушкина – всего одна строфа:
Она, открыв глаза большие,
Глядит на графа — наш герой
Ей сыплет чувства выписные
И дерзновенною рукой
Коснуться хочет одеяла,
Совсем смутив её сначала...
Но тут опомнилась она,
И, гнева гордого полна,
А впрочем, может быть, и страха,
Она Тарквинию с размаха
Дает — пощёчину, да, да,
Пощёчину, да ведь какую!
Наверное, излишни какие-либо комментарии. Вместо трагедии – комедия, заставляющая смеяться уже не одно поколение читателей.
Впрочем, первые критики поэмы были очень строги и оценивали её весьма низко (однако надо заметить, что «высочайший цензор» поэта Николай I заметил, что «прочёл поэму с удовольствием», хотя при печати велел заменить две строки, по тем временам, «чересчур смелые»: «Порою с барином шалит» и «Коснуться хочет одеяла»). Уже помянутый мной Н.И.Надеждин назвал «Графа Нулина» «прыщиком на лице вдовствующей нашей литературы» и возмущался: «И у меня по сию пору мерещится в глазах этот бедный Нулин, облизнувшийся как лысый бес, и отдаётся в ушах эта звонкая пощёчина, разбудившая даже косматого Шпица и верную Парашу. Чудаки покачивают головою и говорят сквозь зубы: "всё это так! всё это правда! всё это верный снимок с натуры!... Да с какой натуры?... Вот тут-то и закавычка!... Мало ли в натуре есть вещей, которые совсем не идут для показу?... Дай себе волю... пожалуй, залетит и - Бог весть! - куда! - от спальни недалеко до девичьей; от девичьей - до передней; от передней - до сеней; от сеней - дальше и дальше!... Мало ли есть мест и предметов, ещё более вдохновительных, могущих представить новое неразработанное и неистощимое поле для трудолюбивых делателей!... Немудрено дождаться, что нас поведут и туда со временем!» Бедный критик! Почитал бы он современных авторов!..
Однако, наверное, нужно поговорить и о характере того, кого автор назовёт «новым Тарквинием». Но – в следующий раз
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
