- Что ты топчешься, Марин, на пороге? Заходи. Я сейчас.
Луша с удивлением глянула на Буяна, который жался к ногам девушки. В жизни такого не было - хороших людей он привечал, конечно, но так, на расстоянии, достойно. А тут сам подбежал, башку подставил, чтоб его потрепали и не отходит. Хороший человек, видно, Маринка эта, раз пёс так льнет, животину, её не обманешь.
Луша обмяла тесто, вытерла руки, сняла фартук, и, подтащив Маринку к столу, поставила чайник, насыпала в заварник цветов душицы и лист кипрея, чёрный от долгого томления, достала банку с янтарными райскими яблочками, мед, масло, сбитое вчера, да тонюсенькие белые сухарики с маком, любимое лакомство Андрея, которое у неё никогда не переводилось, пекла и сушила сама.
-Как дед? Что врачи говорят?
-Да хорошо, вроде, на поправку пошёл. К выходным выпишут, спасибо тебе. Вот, пришла в ножки поклониться, подарок тебе принесла. От меня, да от папани. Только не отказывайся. грех это. От души. Да и папаня велел.
Маринка развернула бумажку, и Луша вздрогнула. Такая серёжка - большое, тонкое кольцо у неё уже есть, лежит в сундучке, как память о бабушке. Бабка перед смертью сунула ей его в руку, прошелестела почти не слышно, уже оттуда : "Береги его, не теряй. Найдёшь второе, силу свою найдёшь настоящую. И кровь родную свою найдёшь, а кровь - не водица. Помни".
Осторожно взяв серьгу в руки, Луша тихонько погладила её пальцем по гладкому, тонкому краю - тёплый металл ласкал кожу. Маринка улыбалась, смотрела светло, радостно.
-Это настоящая. Золотая. Потом вторую сделаешь, тебе пойдёт, ты сама вон, как золотая, светишься. Красиво будет.
-А у тебя откуда она?
-Так папаня сказал, где взять. Она у него давно хранилась, все берег кому-то. Вот и отдал. Может, тебе и берег?
Луша кивнула, не в силах возражать, взяла подарок, приложила серёжку к уху, потом достала свою, вдела обе.
-Ты просто красавица, Луша. Как тебе здорово. Носи. На здоровье.
Когда Маринка ушла, Луша долго, задумчиво разглядывала себя в зеркало. И что-то мелькало в его зыбком мареве, знакомое, странное. То ли бабкино лицо, то ли ещё чье-то - узкое, и тёмное и светлое одновременно. И когда Машулька закапризничала, запыхтела, жарко ей стало в кроватке у печки, то, вглядевшись в её чёрные глазки Луша поняла, почему ей так знакомы Маринкины. Она смотрела на Лушу глазами её дочери.
...
Лукерья! Слышь! Открой калитку, Наденка это. Открой, прошу.
Луша с трудом удержала напружинившегося, готового к прыжку Буяна, загнала его в сени, плотно закрыла дверь на задвижку, туго затянула узел платка и толкнув ногой калитку, отошла в сторону. Наденка влетела фурией, волосы торчали, как у ежа, шапка сползла на затылок, нос покраснел, а на лбу, несмотря на холодный, мартовский ветер, выступили крупные капли пота.
-Нинка рожает. Да что-то плохо ей, прям никак. Я к фельдшеру, а он в район уехал, мать свою повёз, помирает она. Что делать-то? С району только через час доедут, да метель вон находит. Заметет. Неужто откажешь? Дитё ведь.
Луша молча повернулась и пошла в дом. На крыльце обернулась, бросила Наденке через плечо
-Не откажу. Жди. Да в район ещё раз звони, что я. Если плохо, не помогу.
-Да звоню я, звоню. Звонить - то, на станцию бежать надо. Я побегу, а ты иди. А?
Луша отодвинула взмокшую Наденку с дороги, и быстро пошла по улице, с трудом сопротивляясь усиливающемуся ветру.
...
Нинка стояла посреди неубранной комнаты, прямо на грязном полу на карачках и ревела, как раненый зверь. Она выгибала тощую спину колесом, а потом прогибалась так, что острый живот доставал почти до пола, худое лицо было даже не белым, голубым и, если бы не бешеный рев, то можно было подумать, что она не человек, а странный механизм - кукла. Луша бросилась к Нинке, толчком свалила её на бок, потом развернула на спину, стараясь разжать, сведенные судорогой руки.
-Хватит орать. Руки разожми. Ноги поставь на пол. Дыши. Дыши сказала!!!
От Нинки несло caмoгоном, она ощерила шучьи зубы и хотела было перевернуться снова, но Луша, не понимая откуда в ней взялись силы, прижала Нинкины плечи к полу и свободной рукой изо всех сил дала ей оплеуху, да так, что у той что-то квакнуло в челюсти, и брызнули слюни, горячие, как кипяток. Разом у неё обмякло лицо, разжались руки, и она, почти понимающим взглядом, окинув Лушу, вдруг подчинилась, расслабилась, легла, как сказали.
-А теперь слушай меня. И делай, то, что я тебе говорю.
А ты!
Луша обернулась к Наденке, влетевшей в комнату.
-Быстро за дедом. Тем, Маринкиным, знаешь? И бегом. Не справлюсь я.
Если пройти по голубой ссылке, то можно поддержать и поблагодарить автора
