Петухов Михаил Александрович - ученик ремесленного училища № 1, г. Молотов, бригадир комсомольско-молодежной фронтовой бригады имени Героя Советского Союза Ю. Смирнова, главный архитектор г. Кирова, главный архитектор института «Гипромашпром», г. Пермь.
Откликаясь на просьбу архива, постараюсь зафиксировать то, что сохранилось в памяти о тех трудных годах, сознавая, что и фрагменты истории желательно сохранить, пока это еще возможно, пока живы свидетели реальных событий периода войны.
Я, Петухов Михаил Александрович, проживал тогда в коммунальной квартире на ул. Советской, 32, а учился в школе № 2, не в новом здании, а ещё в старом здании на углу ул. Советской и Комсомольского проспекта. Обыкновенный «дворовый» мальчишка.
Первые дни войны я не запомнил, зато помню, как по улицам шли колонны танков и автомашин, а в небе пролетали эскадрильи самолетов, и все на запад. По железной дороге шли эшелоны с продукцией Мотовилихи, которая зачехленная стояла на платформах с надписью «сельскохозяйственные орудия». А в противоположном направлении, хоть и реже, но шли эшелоны с ранеными, размещаемыми во вновь организованных госпиталях.
Вот уже вышел приказ: заклеить окна крест на крест бумажными лентами и организовать затемнение. На всех пустырях: на Городских горках, перед заводом им. Сталина (ныне «Моторостроитель»), а позже в каждом дворе (в нашем тоже) вырыли «щели» - простейшие бомбоубежища. Доходили слухи, что немцы уже бомбили Горький (Нижний Новгород) и до г. Кирова самолеты-разведчики долетали.
До Перми (в те годы это г. Молотов был) не добрались. Однако уже в 1941 г. была совершена диверсия (надо полагать) - сгорел дотла старый речной вокзал. Мы, пацаны, бродили по пожарищу и видели размокшие буханки хлеба, вздутые банки с крабами, расплавленный самовар. Голод тогда еще «не взял за горло». По настоящему поняли, что война предстоит трудная, когда пошли с мамой к проходной паровозоремонтного завода (ныне им. Шпагина), где толпа людей ожидала выдачи продовольственных и промтоварных карточек.
Начали «уплотнять» коммуналки и прочее жилье, подселяли на высвобождаемую жилплощадь эвакуированных. Эвакуация шла в основном с северо-запада (Ленинград, Калинин и другие города). Так, в залах краеведческого музея разместились фонды Государственного Русского музея, в здании оперного театра обосновался ленинградский академический театр оперы и балета им. Кирова (Мариинский), артистов которого заселили в гостиницу, «семиэтажку». По случаю, и мне лично довелось «подвизаться» на подмостках этого театра в качестве статиста (не всех же эвакуировали), а роли были для меня в «Пиковой даме» - «барчук» в первом акте и «арапчонок» в третьем, да еще и «оруженосца» в опере «Дочь кардинала». Даже платила нам по 9 руб. 50 коп. за выход, но это уже в зиму 1941-42 гг. А летом...
Летом 1941 года тоже события были. Ведь была объявлена всеобщая мобилизация от 17 до 55 лет. В тылу оставались, в основном, невоеннообязанные по инвалидности, пенсионеры, да незаменимые работники по «броне», да женщины (хотя их ряды тоже поредели с уходом многих из них на фронт). Потребовались дополнительные рабочие руки для замены ушедших на фронт. Потому и нас, двенадцатилетних, посадили на пароход и привезли, кажется, в Осинский район. Там, в забытой по названию, деревне и колхозе поручили нам что-то пропалывать от осота и других колючек. Мне повезло: через несколько дней сенокос подоспел. Посадили меня, городского, на неоседланную лошадь и поручили копны сена доставлять на волокушах к стогам. Особенно приятно было на обед лихо скакать. Сохранились еще в колхозе продукты, и кормили нас по полному рациону: мясом, молоком, яйцами и хлебом.
Особо на всю жизнь врезались в память две цифры (видимо, уже тогда я мог анализировать существенное), узнанные при расчете за работу (а работали мы всего-то дней) - 2 руб. 11 коп - это я проел за 8 дней всего, т.к. кормили нас в счет госпоставок по заготовительным ценам; и 2 руб. 88 коп. - это мой заработок за трудодни, так что я еще и на руки получил 77 коп. Для сравнения нельзя не вспомнить цены на хлеб в магазинах: ржаной - 95 коп. за кг, «пшеничный» - 1 руб. 10 коп., «белый» - 1 руб. 90 коп. и «ситный» - 2 руб. 90 коп. за кг. Из сравнения видно сколь мало платило государство колхозам за сданную продукцию и сколь мало платили за колхозный труд с утра до вечера. И столь строгое было время, что за собранные в поле колоски судили, как за воровство. Да и на заводах судили за 20 минут опоздания, как за прогул. Очень «строгое» было время.
Позволю себе вспомнить глупый эпизод, который мог обернуться серьезными для меня последствиями. Как-то я, любитель поплавать и понырять, достал со дна Камы трансформатор, распотрошил его, а из пластинки сердечника выгнул подобие совочка. Совочком этим подбирал щепочки ли, афишу ли на заборе подцеплял. Так, недоумок, подцепил и обращение Сталина к народу. Бдительные пешеходы подхватили меня и сдали милиционеру. Тот, оставив свой пост, повел меня в отделение милиции. Реву я, обещаю больше не хулиганить, и милиционер понял, что ведет не «контру», а глупыша-мальчиша, и отпустил меня. Век благодарен я этому милиционеру.
В это время установили 12-часовой рабочий день. Над городом круглосуточный шум от испытываемых на стендах сталинского завода авиадвигателей, да систематически ухали пушки и гаубицы Мотовилихи, отправляя в закамские леса «чушки» без взрывателей и взрывчатки. Начинали работать эвакуированные электромеханический завод, цеха завода из Конотопа (паровозоремонтного), велозавод, завод им. Калинина и др. Все жили по строгому закону: «Все для фронта, все для победы».
Горе, порожденное войной, не прошло стороной ни одну семью. Только в нашей семье «пропали без вести» родной дядя Кирилл, крестный мой дядя Яша, а двоюродный дядя Леня погиб под Москвой. В тылу не было лекарств, и умерли от воспаления легких две мои сестренки, а брата родного не удалось уберечь от полиомиелита.
Умер от голода дедушка мой, а отец, не пригодный к службе, уже опухал от голода. Шла самая тяжкая для нас и для страны зима 1941-42 гг., выживали, как придется. По карточкам полагалось хлеба для рабочих 800 гр. (позднее 700 гр.), для служащих - 600 гр. (позднее 500 гр.), иждивенцам 400 гр. (позднее 300 гр.). Продовольственные карточки отоваривали не полностью или, зачастую компенсировали заменителями (на мясные талоны - грибы сушеные, на жиры - сало-лярд, вместо сахара - помадка чуть сладкая, на крупу - макароны - не помню что). И если кто-то терял хлебные карточки, - это было равносильно смерти. Ели какие-то корешки, жевали листья, почки и плодики липы и т.п. Мама моя принесла как-то из заводской столовой картофельные очистки да немного олифы (она в литейном цехе работала, так «сэкономила») и поджарила очистки на олифе - съели за милую душу. Добавлю еще, что зимы в ту пору морозные были - до 40° - норма.
Но, хоть и с потерями, одолели эту зиму. Еще деталь: собрали родители из скромного «гардероба» что-то носительное и на санках в пригород, где за этот мешок шмоток выменяли ведро картошки. А из картофеля вырезали глазки для планируемой посадки, сердцевину же съели. Началась какая-никакая весна 1942 года. Зелень появилась.
По примеру блокадного Ленинграда, где скверы и бульвары превратились в огороды, и пермякам было предложено использовать свободные участки земли под огороды. Нам достался кусочек над Егошихой, где сейчас воинское кладбище у «Скорбящей». Вскопали, запасенные с зимы «глазки», посадили, но другие заботы заслонили в памяти количество урожая.
Наш школьный класс направили в помощь Верхнемуллинскому совхозу. Все лето мы трудились на прополке, прореживании и уборке овощей (турнепс, лук и др.). К осени я получил заработанное - 50 кг моркови, сколько-то лука и немного капусты. Хорошее подспорье. Лишь в редкие выходные удавалось выбраться домой через поселок Красный Октябрь или через Верхние Муллы. Нам даже маленькие лапоточки выдали, но очень уж много на них жирного чернозема налипало, пришлось отказаться.
Новый учебный год для меня, тринадцатилетнего, начался в 7-ом классе. Кстати, иностранный язык нам достался немецкий, ненавистный, как все немецкое. И плакала наша «немка», глядя на нас, игнорирующих уроки, доходящих до хулиганства. Не повезло нам с инязом, что позднее отрицательно сказалось.
По случайному совпадению именно в мой день рождения, 19 ноября 1942
г., соединились войска Юго-западного и Донского фронтов, замкнув кольцо окружения немцев под Сталинградом.
На фоне этих событий состоялся перелом в моей судьбе. Направили наш класс на медицинскую комиссию, которая меня, маленького заморыша, признала «годным для работы в дневную смену». Теперь в районо за направлением. А там и не поверили, что мне уже 14 лет. С уязвленным самолюбием принес я из дома метрики и доказал-таки, что мне уже три недели как 14 исполнилось. Ну, тогда вручили мобилизационное предписание в ремесленное училище № 1 (ныне лицей № 1). Там сформировали группу токарей, в основном из девчонок, скромных - из Частинского района и шустрых - из города Калинина, да нескольких парней. Так началась моя «боевая» жизнь.
Хиленький физически был «боец», но шустрый и смекалистый. Без напряжения выполняя сменное за 8 часов задание - 360 деталей, имел я немало свободного времени (просто не успевали смежники подготовить мне деталей до полной загрузки), так что изредка работал во вторую (вечернюю) смену, успевал урывками задание свое выполнять, да еще на 2-ой этаж в клуб бегать кино смотреть, которое по частям демонстрировали. На «два фронта» успевал. А еще и ан соседних станках присматривался да «пробовал». Так я быстро усвоил изготовление любой детали «узла М-13», а это в сборе была свеча зажигания для знаменитой «Катюши». Когда много позднее, обучаясь в Ленинграде, я посетил Артиллерийский музей, то увидел эту свечу на месте в середине снаряда «Катюши», которая вся-то называлась «М-13». Как знать, может та свеча моими руками частично изготовлена или в моей бригаде.
Могу честно погордиться, что уже в июле 1943 г. на конференции Трудовых резервов при вручении мне нагрудного знака «Отличник государственных трудовых резервов» генерал А.Г. Солдатов, тогдашний директор сталинского завода, ручонку мою пожал. А в августе 1943 года в областной газете «Звезда» появился фотоснимок, на котором я, мальчишечка в тюбетеечке, за револьверным станком стою, а к фото стихотворение под заголовком «Стахановец Петухов». А в мои 15 лет меня «произвели» в бригадиры комсомольско-молодежной фронтовой бригады им. Героя Советского Союза Юрия Смирнова.
Учитывая непредвиденный голод зимой 1941-42 гг., весной 1942 года стали горожанам выделять участки свободной земли. Нам досталась вырубка в 4-х километрах от ст. Сылва, на которой мы пни корчевали и выжигали да на плодородной целине картошку посадили. Маме моей, имеющей отношение к железной дороге, льгота досталась - проездной бесплатный билет до Сылвы. Вот благо, и на «огород» свой, и за грибами-ягодами ездить можно стало. Так и вторую военную зиму перебедовали. Пободрее народ себя почувствовал и охотнее подписывался на госзаймы, а то и просто - в «Фонд обороны». Впрочем, и деньги тогда ничтожную цену имели.
Среднего заработка рабочего, около 400 рублей, хватало на то, чтобы отварить картошечки, а рынок был недоступен. Спекулятивные цены доходили до: хлеб -150 рублей за кг, спичечный коробок табака и одна «беломорина» - 5 руб., спички - до 15 руб., водка - аж до 500 рублей. Остальное не запомнил, ибо покупать не приходилось.
Меня-то в ремесленном, хоть и не очень жирным, но 3 раза в день потчевали. К слову, за свою стахановскую работу я премии чуть ли не каждый месяц получал, но не деньгами, а вещами (брюки или гимнастерка х/б, белье нательное и др., но такого размера, что я из него «выпадывал», а потому все доставалось отцу). Для училища тоже где-то за «Липовой горой» участок под подсобное хозяйство выделили, так что и там довелось целину поднимать, ночуя в землянке. Однако и забота о нас, голодающих проявлялась: сняли в какой-то деревне избу и организовали там «дом отдыха». И мне недельку или две довелось там подкормиться. Тут я практичность проявил - грибы собирал да в сельпо сдавал для засолки, а расплату получал спичкам: 55 коробок домой привез - до конца войны хватило.
Зима 1943-44 гг. для меня ничем особо не примечательна. Привыкли, должно быть, и к хорошим сводкам с фронтов, и к упорной работе в цехе. Да и жить стало легче - все же своя картошка, вытащенная на «горбах» наших с сылвенского огорода, грибы-ягоды и прочая подножная зелень, - чем не жизнь! К тому же на шпагинском заводе собрали с рабочих деньжат, кто сколько может, да и отправили в освобожденный Конотон за продуктами. Привезли не только картошку, но и кукурузу и разноцветную фасоль, чего мы еще не видели.
Эвакуированные возвращались в освобожденные родные места. Уехали в Ленинград и трое ребят, использовавшихся художниками-оформителями в нашем РУ № 1. А так как я еще и находил время для занятий в кружке рисования, где и был замечен, то предложили мне заменить этих ребят. Так, вместо карьеры станочника, вступил на стезю искусства. Это к слову пришлось, но ведь все тогда делалось для войны или того, что сопутствовало ей, проклятой.
Девятое мая осталось навсегда в памяти поколений, переживших войну. У меня растерянность - то ли в рабочей одежде идти на работу, то ли в выходной. Какая там работа, когда к семи часам утра на стенах домов, на заборах мелом крупно: «Ура, победа!».
Первый день мира для меня - это картина всеобщего ликования с обниманиями и целованиями и, хоть мало видными слезами на глазах о тех, кто не дожил до этого светлого дня. Пустырь перед проходными сталинского завода, РУ № 1 и фабрикой-кухней, на котором всю войну функционировал «хитров рынок» весь день был территорией радости и стихийных ракет.
# пермские истории # история перми
Воспоминания Михаила Петухова опубликованы в сборнике "Война глазами женщин и детей" (Пермь,2004).
