До реформы римского календаря Юлием Цезарем февраль был последним месяцем года, который традиционно посвящался подземным богам и самим усопшим. Поэтому в этот период проводились очистительные обряды — фебралии, а сам месяц получил имя Фебрууса, этрусского владыки загробного мира и богатства.
Как и его коллеги — греческий Аид и скандинавская богиня Хель — он был не только хозяином умерших, но и символически отвечал за все богатства, скрытые в недрах земли. Поэтому такие боги обладали двойственной натурой. С одной стороны, они внушали естественный страх, как и сама смерть, с другой стороны, казались людям подателями благ и даже урожая. Кстати, именно поэтому древние считали золото металлом загробного мира.
Римляне после знакомства с греческой мифологией объединили Фебрууса и Аида в Плутона, неумолимого и гостеприимного бога — в том смысле, что ни один человек не избежит приглашения в его обитель. Но в отличие от христианского дьявола, ни Фебруус, ни Аид не считались злыми божествами, ведь смерть воспринималась как нейтральная стихия, неизбежный удел всех живущих.
Если о Фебруусе, как и о других богах этрусков, нам мало что известно, то об Аиде осталось больше информации, хотя, разумеется, популярностью у жизнелюбивых греков он не пользовался.
Само его имя означает «незримый». Старший сын Кроноса и Реи, он, как и Зевс, обычно изображался могучим бородатым мужчиной в шлеме, который делал своего владельца невидимым, двузубцем (символом жизни и смерти) в одной руке и рогом изобилия в другой. Впрочем, ваятели и художники редко вдохновлялись его образом, а в древности греки считали, что изображать бога смерти вообще нельзя.
Любимым питомцем Аида был трехголовый пес Кербер, страж загробного мира. Он почти не появлялся на поверхности земли, предпочитая оставаться в своих владениях.
Но в исключительных случаях он выезжал в свет на золотой колеснице, запряженной четверкой вороных коней.
Например, в таком виде он предстал перед Персефоной, дочерью Деметры и Зевса, которую он похитил и сделал своей женой с согласия брата. За счет дочери Зевс компенсировал Аиду не совсем справедливый раздел мира, ведь ему и Посейдону достались лучшие части вселенной. Мнением самих богинь никто не поинтересовался.
Достоверно известно лишь об одном храме Аида в Элиде (северо-запад Пелопоннеса), который открывали только раз в году — ведь умирал человек лишь однажды. Но и тогда в храм могли войти только его жрецы. По понятным причинам Аида почитали некроманты (весьма уважаемая профессия в античности), которые обычно совершали жертвоприношения возле пещер и расщелин, считавшихся входами в подземный мир. Ему приносили в жертву черный скот — быков, коз и овец.
Для некоторые своих гостей Аид придумывал особые наказания в зависимости от тяжести проступков. Например, Данаиды вечно наполняли дырявый сосуд, Тантал страдал от голода и жажды, а Сизиф катил на вершину горы камень за попытку обмануть смерть. Наглеца Пирифоя, пожелавшего украсть у него жену, Аид приковал к каменному трону. Впрочем, иногда он делал исключение для смертных гостей.
Он позволил Орфею забрать свою жену Эвридику, растроганный его печальной игрой на лире. Но музыкант не выполнил условие бога и оглянулся в самый последний момент, в результате чего душа Эвридики упорхнула обратно.
Для остальных душ пребывание в царстве Аида не грозило ничем, кроме вечной скуки. Одни пили из Леты, реки забвения, и после этого бродили без сожалений и радостей по лугам, заросшим асфоделями. Другие находили реку Мнемозины, богини памяти, и как будто могли обрести всеведение, но тогда им предстояло бесконечно вспоминать прошлое и сожалеть о том, что ничего нельзя вернуть. Были в царстве Аида и другие речки.
Например, на востоке был огненный Пирифлегетон, где в пылающих водах мучились души убийц, посягнувших на жизнь родителей. А на западе — Коцит, река плача. Границей между мирами живых и мертвых была река Стикс, через которую старик Харон с горящими глазами перевозил души умерших. Получить обратный билет было невозможно.
Разумеется, чертоги Аида были пристанищем для чудовищ всех мастей, вроде людоедки Гелло или Эмпусы, кровожадного призрака с ослиными ногами. Она могли принять любой облик, охотилась и на молодежь, и на детей.
Кроме того, судить мертвых Аиду помогали первые владыки Крита, Минос и Радаманф.
Если греки предпочитали по возможности игнорировать Аида, то римляне весьма неожиданно объединили своего Фебрууса не только с ним, но и с Фавном, вещим богом лесов и гор, защитником домашнего скота от волков. Отождествление произошло из-за луперкалий, праздника очищения, который отмечался как раз в феврале. Очевидно, Фавн стал восприниматься как ипостась и Фебрууса, и Плутона.
Ритуалы луперкалий, вероятно, смутили бы современного наблюдателя. Торжества начинались с жертвоприношения собак и коз, после чего избранных юношей отмечали их кровью. Во время очищения молоком они должны были смеяться. После трапезы юноши надевали козлиные шкуры и носились по округе, пытаясь ударить ремнями всех встречных. Впрочем, женщины считали, что такой ритуал облегчит им родовые муки и обеспечит множество здоровых детей.
Разнузданный характер праздника объясняется его глубокой древностью, а название (lupus означает «волк») намекает распространенный среди людей еще каменного века культ зверей и, в частности, волков. Видимо, первоначально таким образом пытались защитить стада от хищников, а потом это просто вошло в привычку.
Последний месяц года или зимы — февраль призывал римлян к memento mori — то есть помнить о смерти, неизбежном уходе в иной мир. Но после февраля наступала весна — время обновления, детства и юности, и, в конечном итоге, воскресения. Так смерть и жизнь связывались воедино как уроборос — змей, кусающий собственный хвост, намекая на вечный круговорот этих явлений.
