В этот день в 2016 году умер Умберто Эко, итальянский учёный, философ, специалист по семиотике и средневековой эстетике, теоретик культуры, литературный критик, писатель, публицист. Мы начали издавать книги Умберто Эко еще при его жизни («История красоты» (2005), «История уродства» (2007) , «Vertigo» (2009), «История иллюзий» (2013) – все книги серии стали бестселлерами и выдержали десятки переизданий).
После его ухода из жизни в 2016 году продолжилось издание ранее не публиковавшихся на русском языке эссе, лекций и других публицистических сочинений Эко . Сейчас на сайте издательства можно купить 9 книг "черной серии" книг Эко: от бестселлера "Как путешествовать с лососем" до "О зеркалах и другие истории. Между поэзией и прозой".
Сегодня мы публикуем целиком статью Человек без надежды из одноименного сборника.
Человек без надежды
Несколько строк, которые Лия Куиличи посвятила термину «реакционер» (статья «Притча о добром реакционере», журнал «Эспрессо», № 47, 1971 год), и гражданский протест Вилькока ( аргентинский и итальянский писатель) заставляют задуматься над вопросом, который было бы полезно изучить подробнее. Часто исторические термины, имеющие конкретное значение, используются неправильно — с целью оскорбить противника (пусть даже он и заслуживает оскорблений), и это мешает ясно увидеть, кто же этот противник на самом деле. Например, фашистами сегодня называют людей, придерживающихся столь разных позиций, что этот термин становится размытым, а вместе с ним ускользает и представление о том, как нужно им противостоять. Для меня оказалась очень полезной книга Нерио Минуццо о Греции («Когда приходят полковники»): у автора хватило смелости заявить, что греческий режим не является фашистским. Минуццо отошел от штампов, которые засели в головах добропорядочных демократов, и проанализировал характеристики исторического фашизма и режима, установленного в Афинах.
Этот режим, который не поддерживал народ, не имел своей идеологии и явился не стремлением выходцев из периферии взять реванш, а острой необходимостью социально-экономического развития общества. Так Минуццо показал, что афинский режим гораздо опаснее фашизма и более вероятен даже в такой стране, как наша, уверенной в том, что устранила все архаические условия, порождающие фашизм. Нечто похожее происходит и с реакционерами. Это не злые хозяева, которые морят голодом своих рабочих (скорее, это обычные консерваторы), и не просвещенные господа, которые меняют многое, чтобы все осталось, как раньше (а это неоконсерваторы технологической эпохи).
Кто же такие реакционеры? Я хотел бы пояснить, что означает для меня определение «великий реакционер». Попробуем взять за исторический образец Жозефа де Местра ( 1753-1821) , теоретика легитимного правления.
Он не был палачом: по его мнению, первым распоряжением Реставрации должна была стать всеобщая амнистия. Даже «революционная оргия» с ее иллюзиями по поводу изменения мира была оправдана ходом истории, очередной причудой божественного Провидения. Однако его скептическое отношение к революционной утопии проистекало не столько из убежденности в том, что историей повелевает Господь, сколько из уверенности, что он знает «совесть честного человека, и в ужасе от этого знания». Говоря словами Шекспира, «Жизнь — это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла» (Шекспир У. Макбет), по крайней мере, до тех пор, пока человек считает себя ее главным героем и судьей. Революция? Напрасно ожидать чего-то полезного от инструмента со сломанной пружиной; в любом случае действия всегда запаздывают и никогда не эффективны.
Практический пессимизм реакционера заключается именно в том, что он совершенно ясно видит, что судьбы людей подчиняются вечным законам, которые намного выше их мелкой суеты, а потому он не верит в перемены. «Стремясь к одной цели, люди добиваются другой», — искусство реформировать правительства заключается не в том, чтобы свергать их, а в том, чтобы вернуть их к тем вечным, внутренним, скрытым принципам, которые были открыты еще нашими предками, и не пытаться восставать против них.
Адольфо Омодео (в прекрасной книге о де Местре) возводил этот «машинный инстинкт всякого народа» к «возвращению государей Макиавелли» (знак того, что приметы пессимистического и реакционного умонастроения можно отыскать даже у поборников практики, которая в нашей культуре считается образцом современности). Считать историю кровавой и издевательской загадкой вполне в духе реакционера. Есть ли спасение? Реакционер говорит, что оно заключается в возвращении государей, но втайне верит в другой выход, храня его только для себя самого. Спасение — в способности трезво и беспощадно изучать лабиринт истории со всеми его поворотами. Единственное слово, которое может сказать человек, должно не менять мир, а описывать его.
Это и есть секрет великого реакционера: он безо всяких иллюзий описывает общую картину вещей вместо того, чтобы менять ее, но дарит тому, кто будет читать его описания в другом ключе, такую ясность, которая позволяет увидеть, какие действия необходимо предпринять. Так было с Бальзаком: он не верил в то, что общество можно изменить. Он писал об этом обществе с эпической страстью того, кто любил его во всей его ужасной жестокости. Позднее ясность, с которой Бальзак описал капиталистическое общество, помогла Марксу и Энгельсу при написании исторических трудов. Они хоть и считали своим учителем великого реакционного мыслителя, то есть Гегеля, сами реакционерами не были, поскольку верили в то, что последнее слово, пусть и в надисторическом замысле диалектических механизмов, остается за действием.
Поэтому для того, чтобы быть образцовым реакционером, необязательно грезить о возвращении Давида, танцующего у святого Ковчега, как Данте (величайший реакционер из всех) и в некотором роде Платон, в антидемократической идеологии которого философы должны были воссоздать мир, основанный по образу вечного царства идей. Но если верующие реакционеры, как де Местр, еще могли мечтать об абсурдном возврате к традиционному укладу, то в современном мире появились реакционеры-атеисты, чья единственная религия — изучение лабиринтов истории и их переложение на эстетический образ.
Кого же можно назвать великим реакционером наших дней? Например, Джеймса Джойса, каким он предстает в своих последних работах. В романе «Поминки по Финнегану» говорится о неизменяемой цикличности истории. Все уже было сказано, потому что все содержится во всякой фразе и всяком событии. В общем-то, это то же самое, что повторять вслед за другим великим реакционером, Ницше, что «в каждый миг начинается бытие», «вокруг каждого здесь катится там», «кривая — путь вечности», «центр повсюду» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра). Единственным выходом, который можно посоветовать другим, это amor fati (Любовь к судьбе (лат.). Важное понятие в философии Ницше); для себя же остается гордость от лицезрения Истины и Знания, что множественность мира без центра и без Бога происходит от комбинаторной матрицы — Игры, которую реакционер знает с самого начала и которая никогда больше не может быть изменена. В этом смысле великий Борхес тоже реакционер (и меня не интересует тот факт, что он подвергался преследованиям со стороны фашистов, как не интересует и то, что нацисты любили Ницше: мы не в ответе за чужую глупость). Вселенная Борхеса концентрируется, полностью и навсегда, в одной единственной точке («Алеф»), откуда все видно и все понятно; это сад с раздваивающимися дорожками, место бесконечной Игры, чья матрица предопределена навеки; это огромная Вавилонская библиотека, где все уже написано; это ментальное измерение, где можно в точности воссоздать Дон Кихота, — достаточно принять, как это делает Пьер Менар, amor fati и захотеть стать Сервантесом; это детективный роман «Смерть и буссоль», в котором, как говорил де Местр, люди преследуют одну цель, а добиваются другой. Какое же место остается для реформ и изменений?
Никакого. Об этом знал Борхес, и это подчеркивает Вилькок, когда пишет, что «с опытом понимаешь, как безнадежно думать о будущем». Для реакционера это не безнадежно, а бесполезно, поскольку, комбинируя факты прошлого, как шахматные фигуры на доске или карты в колоде, он и так знает, что может произойти. И то, что произойдет, уже было предсказано в великой книге Игр. Так, реакционер Спиноза советовал отдаться Amor Dei Intellectualis (Познавательной любви к Богу (лат.)), поскольку порядок и связь между вещами повторяют порядок и связь между идеями. Этот добрый, ласковый и преследуемый философ сражался за свободу мысли, но не для того, чтобы из свободных дискуссий рождался новый мир, а для того, чтобы сохранить в человеке многообразие страстей.
Имен, которые я привел, достаточно, чтобы понять мое отношение к великим реакционерам: я считаю, что они обладали поразительной ясностью и трезвостью ума. Их рассуждения нельзя считать истиной в последней инстанции, но тем не менее они могут много рассказать нам об одном из возможных мироустройств. Если читать их с уважением и любовью, они могут помочь нам не стать легкой добычей иллюзий. Однако их учению нельзя следовать слепо, ведь их настоящая миссия заключается в том, чтобы не порождать учеников. Возможно, они правы, но если признать их правоту, колесо мира остановится. Его остановят мелкие глупые людишки, которые не создают ничего по-настоящему нового. В реакционере есть преобразующая сила, которой может напитаться каждый, — при условии, что отринет своего учителя. Реакционеры должны были быть тайной совестью всяких реформ. Заставлять нас придирчиво оценивать любое решение, ведущее к действию и отцеубийству (См.: Фрейд З. Достоевский и отцеубийство).
Напротив, культурные манипуляции, в которых великие реакционеры используются по отдельности для обоснования идеологических операций (например, во Франции издательство « L ’ Herne » пытается возродить интерес к Паунду, Борхесу и Селину), часто являются или консерваторскими, или фашистскими, или наивными. Необходимо отличать реакционеров от мыслителей, чьими учениями они питаются. Они (культурные манипуляции. — Ред.) ничем не отличаются от оргий после приема ЛСД — это приглашение к смерти. Я не буду повторять за Вилькоком, что они находятся ниже «допустимого коэффициента умственных способностей», поскольку часто являются следствием разочарованного ума. Но в любом случае они точно не дотягивают до допустимого уровня жизнеспособности.
Умберто Эко, 1971
