Чай расслабил Лушу, привёл в порядок скачущие мысли, успокоил мятущуюся душу. То, что рассказал дед Аким, уже не стало казаться таким диким, наоборот, ей показалось вдруг, что она знала это давно, просто забыла, или боялась вспомнить. Многое вдруг встало на место, даже то, что оставалось непонятным - из детства, из юности, да и позже.
Дед Аким тоже отдохнул, раскраснелся, откинулся на стуле, посмотрел на своих девчонок пытливо, ласково.
-Ну что, синицы, готовы слушать дальше? Я буду говорить, а ты Маринка, не в встревай. Потом тебе сестра расскажет, что ты пропустила.
Маринка вылупила чёрные глаза, открыла рот, но сказать ничего не рискнула, так и замерла, и вправду, как испуганная птица.
- Рожала Акулина легко, спокойно, рано утром, ещё и заря не занялась. Даже не пикнула, только лежала навзничь, волосы свои ведьмачьи, вороные разметав, да губы чуть покусывала. Я бабку вашу выгнал, больно впечатлительная была покойница, сердчишко слабое, трепетное, да первенькую и принял. Маленькая, чёрная, на паучка похожая, ручки-ножки тонкие, пальчики в разные стороны, пузо круглое, пупok торчком. В пелёнку её замотал, а глянул на Акульку, аж обмер. Она уж второго рожает - это как я, знахарь, врачеватель, двойню не распознал, один бес знает, до сих пор понять не могу. А Акулька лежит, смеётся. Давай, говорит, бери, папаня, внучку вторую. Стыдно, наверное, стоишь столбом. Да ладно, не стыдись, не твоя вина. Я тебе глаза отвела. Прости уж.
-Луша напряжённо слушала, у неё колотилось сердце, снова пересохло в груди, застучало в висках. А Аким продолжал.
- Я второе дитё, как увидел, челюсть отвисла. Столько всего повидал, а такого не встречалось. Чтоб двойняхи разные такие были, ну не знает природа такого, не делает. Лежит у меня на руках принцесса - кожа белоснежная, вроде, как не из чрева материнского вышла, а из воды хрустальной, глаза небесные - ангельское дитя. Я матери вас подношу, а Маринка сразу в cиcьky вцепилась, как волчонок, а ты, Лукерья, смотришь вокруг себя взором сияющим, голубым, улыбаешься, не спешишь сосать, вроде, как сытая. Да мурчишь котёнком, не плачешь.
Маринка сглотнула слюну, подышала, чтоб в себя придти, потерла онемевшую шею и виски. Плеснула в чашку холодного чая, выпила залпом, закусила подушечкой, вздохнула.
- День мы счастливо прожили, а к вечеру случилась беда. Степка болезни своей не выдержал, а может и ещё чего, с ума съехал совсем, видать. В сарай забежал, там ружье отцовское висело, так он с того ружья полбашки себе снёс. Там и нашла его Настасья, лежал в опилках, холодный уж. Так она это ружье схватила и к нам. В дом ворвалась, страшная, чёрная, волосы клоками, глаза сами, как дула ружейные. "Где ведьма твоя", - орёт, зубы скалит, чисто волчица. Я опомниться не успел, как она в комнату к Акулине рванула, прям прыжками, вроде и весу в ней нет, по воздуху полетела. За ней бросился, а когда догнал, так поздно уж было. Кинул её на пол, скрутил, а она щерится, грызет меня за руку, выкручивается, откуда силы взяла. "И cyчky, ведьмой рождённую порешу, чтоб духу её ведьмачьего в селе не было", орёт, бьётся, пена у рта. А потом раз - затихла, судорогой её свело-смотрю, померла.
Дед Аким сжал руки, костяшки худых, жилистых пальцев побелели, на провалившихся щеках вздулись желваки. Он перевёл дух, сделал предупреждающий жест в сторону Маринки, которая уж хотела подскочить, продолжил.
-На кровиночку свою смотрю, а она кpoвью подплыла, аккурат в левый бок тварюга эта попала. Губами шевелит, сказать что-то пытается, да не может, голоса нет. Я к ней, править было начал, тут она вдруг глаза открыла, да так ясно на меня посмотрела, вроде и не случилось ничего. "Пап", - шепчет, -"Оставь. Не сможешь ничего. Все заранее решено было, дело я свое сделала, ухожу. А ты вот что. У меня в сундуке возьмёшь короб. В нем два свёртка и три письма. На твоём написано - Акиму. Его и читай. Там все. Прощай, папа, свидимся".
Маринка с Лушей сидели, затаив дыхание, они уже не хотели встревать, все, что рассказывал дед проносилось перед их глазами, как будто показывали кино.
- Отвернула она голову к стене, вздохнула... Да и все. Не было больше Акулины моей, улетела она на небушко, оставила отца. Вот так - то. Ну, а письмо я прочитал сразу. Хоть и суета началась, фельдшер, милиция приехала, да все оно уж бестолку было. Вас сеструха моя, Стешка, к себе забрала, у неё дитё померло, она молоком исходила. Бабка без памяти лежала, её в больницу, в город повезли. Один я, как сыч остался в доме куковать. Письмецо дочушкино раз сто прочитал. Много она там чего писала, про вас, про то, что сила её младшенькой перешла, чтоб её Лукерьей назвали, да берегли особо, дар в ней, людям непонятный. Да два свертка отдала, для вас, девок. Чтоб каждая его перед свадьбой открыла, да письма её прочитала. Всё прописала, светлая моя, обо всем позаботилась, все знала. Выл, я как пёс, в ту ночь. Да не вернёшь. "
-Дед Аким, как же так? Мама моя мне письмо оставила, она не могла же так, если не родная....
Луша уже не могла больше терпеть эту боль, она выплескивалась наружу, грызла внутренности, аж до хруста в зубах.
-Письма те для вас Акулина писала. Говорю же, ведала она все наперёд, все знала, не только людей, время, как рентгеном просвечивала. Дальше слушайте. До месяца вас Стешка кормила, потом пришла ко мне, села, плачет. Ты, говорит, все равно заберёшь их, знаю, так одну бери. А эту, Лукерьюшку, мне оставь, Богом молю. Родная она мне, кровная, заберёшь, помру я, жить не стану. Аким. Не губи". Да так плачет, на колени встала, головой об пол бьётся, как сбесилась баба. Я её поднял, отдам, говорю. Да я и сам бы отдал, так Акулина в письме прописала - Лукерью в семью отдашь, Марину с собой заберёшь. Так и сделал я. Да наказал - чтоб Луша ведать не ведала, что не родная тебе, собирай манатки с мужиком своим, да подальше и уезжайте. И забудь навеки про меня, про Акульку, не было нас. Лукерью береги ".
Аким замолчал, бессильно сгорбился, обмяк. Потом встал, оперся на Маринкино плечо, вздохнул.
-Стешка не обманула тебя, девочка, она пощадила тебя. А платье Акулина сама шила, много лет, с юности прямо. Да не одно, два таких, как смогла только. У Маринки ведь тоже счастье будет, как без него. Ты, Луша, на мать свою приёмную не обижайся, прости её. Любила она тебя больше жизни.
Аким потихоньку пошёл, ноги у него подкашивались, но он крепко держался за Маринку, покачиваясь.
-Устал я, девки. Остальное потом. Спать пойду. А вы тут потрещите, как сороки, коль уж нашли друг друга.
Можно ещё почитать это
Если пройти по голубой ссылке, то можно простимулировать 😉поддержать и поблагодарить автора
