Сегодня, как я вчера и обещал, выкладываю свой разговор с художником Любаровым. Он необычен!
Одни говорят, что он в своих картинах издевается над русским народом, другие считают, что он просто высвечивает подлинное нутро народа и нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Зеркало в данном случае – это художник Владимир Любаров. А рожа – это народ. И она кривая. Я пришел к Любарову от кривого лица всего народа, чтобы потребовать у художника ответа.
- Товарищ художник! Почему у вас на картинах русские люди такие уродские? Вместо головы - яичко. И рожи какие-то дебильные. Вы что, смеетесь над народом-богоносцем?
- Я не нарочно! Это получается само собой.
- Кроме того, все ваши россияне имеют неимоверное количество мелких зубов. Это тоже случайно получается?
- Знаете, все художники ошибаются. Но самые умные потом повторяют свои ошибки, и это становится их фирменным стилем. Однажды я ошибся и нарисовал очень много зубов. Теперь все мои герои такие.
- А вас не обидит, если я назову вас карикатуристом, а не художником?
- Нет. Я вообще к себе отношусь без пиетета и называю свои работы картинками. Рисуя картинки, я себя развлекаю. Очень мне это нравится!
- С другой стороны, я не могу отделаться от ощущения, что лики у вас получаются иконописные. Такие, знаете ли… одутловатые.
- Да? А я и не подозревал.
- Мамой клянусь! Вы просто Рублев какой-то… Даже хуже!
- Возможно, это потому, что на иконах чуть застывшая пластика, и у меня чуть застывшая. Люди у меня на картинках как будто слегка позируют…
- Точно!.. А вот этих уродцев, которых вы рисуете, интеллигентная публика любит или ненавидит? Или презирает? Или просто смеется над ними?
- Сегодня на выставке ко мне подошли люди и сказали: у вас потрясающие работы, но как же это все грустно! Как это все тяжело!.. Вот такое впечатление. Они восприняли все мною нарисованное, как жизнь на дне. Им, наверное, было жалко нарисованных мною людей, которые так живут.
- А вы сами-то хотели бы жить в мире своих картин?
- У Матисса однажды спросили, как он относится к тем женщинам, которых рисует. Хотелось бы ему обнять такую женщину или переспать с ней? Матисс ответил: если бы эти женщины ожили, я бы убежал в ужасе. Нужно разделять жизнь и картины. А вот многие люди этого не понимают. Критикуют мои картины. Я нарисовал женщину, загорающую на пляже в одежде, а мне объясняют, что так не бывает, что загорать на пляже в одежде неприлично. А мне нравится! Да, я бы хотел жить в мире моих картин.
…К счастью, мне удалось выяснить, что наложило столь неизгладимый отпечаток на творчество Любарова. Оказывается, когда-то в прошлой жизни он работал главным художником журнала «Химия и жизнь». Несмотря на страшное название, журнал был очень популярен в позднесоветском обществе и даже слыл слегка диссидентским.
- Мы балансировали на острие ножа. Нас то пытались закрыть, то гнобили выговорами. Однажды мы опубликовали статью про аминокислоты… И к этой статье художник Басыров нарисовал картинку: за рулем грузовика едет баран, рядом с ним сидит свинья, а в кузове лежат мешки с аминокислотами. Баран был похож на Брежнева, свинья – на Хрущева, но это получилось совершенно случайно. Но самое ужасное было в том, что под картинкой значилось название рубрики, под которой проходил материал – «Навстречу съезду». Журнал попал к кому-то в ЦК, и был страшный скандал. А как не быть, если навстречу съезду партии едут Брежнев-баран и Хрущев-свинья!.. Я получил строгий выговор.
- А почему Главлит пропустил?
- Главлит крамолы не заметил. Но в ЦК-то работают опытные люди!.. Тираж журнала был полмиллиона. И нам пришлось из всего тиража выдирать эту страницу и вклеивать новую. Работали более полумесяца, причем, вкалывали все – художники, доктора наук, академики. Журнал-то принадлежал Академии наук!
- Как же можно, вырвав страницу из журнала, незаметно вклеить туда новую?
- Технику вклейки точно не знаю, вклеивать мне не доверили. Я выдирал… Удивительное было время! Однажды нам завернули даже рассказ Бредбери с формулировкой «очень пессимистично»… Картинки часто снимали неблагонадежные. Например, потому что художник нарисовал шестиконечные звезды на небе… Не нужно читать Кафку, нужно пожить в СССР, чтобы почувствовать невероятный сюрреализм эпохи.
- Я вижу, эта инъекция сюрреализма не пропал для вас даром. До сих пор он в ваших картинах.
- Конечно! Я тут нескольким молодым художникам, которые любят рисовать облепленные стены и прочие атрибуты той эпохи, сказал: ребята, вы всего этого толком не видели, а я это впитал с молоком матери – всю эту эстетику кривых заборов. Поэтому у вас получается картонно, ненатурально. Не беритесь за то, о чем представления не имеете вы – дети евроремонтов…
…Все великие художники - большие эксцентрики. Любаров велик. Но того, что он отчубучил в середине жизни, от него не ожидал никто. Если Ван Гог всего-навсего отрезал себе ухо, то Любаров выкинул финт похлеще – он бросил Москву и уехал жить в деревню. В дом без канализации. Без водопровода. Без центрального отопления... История отъезда проста и вместе с тем трагично-непонятна. После перестройки Любаров, Стругацкий, Веллер и Войнович организовали первое частное издательство. Дело пошло на лад, ребята раскрутились. И вдруг на самом взлете Любаров бросил все и уехал в глушь, в деревню Перемилово во владимирских лесах. Право, лучше бы он отрезал себе ухо или что-нибудь еще ненужное!
- Не страшно было бросать налаженный бизнес, ломать жизнь? Чай, не мальчик уже! Под полтинник вам было.
- Точно так же я ранее бросил свой любимый журнал «Химия и жизнь». Просто я всего уже там достиг, чего хотел, сформировал законченный образ издания, тираж журнала вырос в десять раз. Дальше работать стало уже не интересно. Мне всегда скучно почивать на лаврах и пожинать плоды. Поэтому я купил недоделанный дом в глуши и начал его отстраивать. И прижился. И так мне там понравилось! Воздух свежий… Вот вы же не знаете, что такое воздух свежий!
- Я слышал про такое.
- А я дышал им!.. И еще в деревне я сразу успокоился и стал рисовать. А в Москве был дерганым, спал по 4-5 часов, крутился. Разве для художника такая жизнь? Нужно было резко оборвать все это! И я оборвал. Иначе художник бы во мне закончился. Из художника я превратился бы в Главного художника… Конечно, скажи мне кто, когда мне было 30 лет, что я уеду в деревню и мне там понравится, не поверил бы. А вы знаете, какая зима там?!. Чистый снег скрипит, оденешь валеночки и идешь. А ночью небо ясное-ясное и на нем звездочки такие большие.
- Шестиконечные… А в туалет по холоду? Можно ведь и задницу отморозить напрочь.
- Не-ет. Я все быстро очень делаю, не успеваю ничего отморозить… А люди там какие хорошие живут - добрые, хоть и пьющие.
- А почему вас в этой деревне не зарезали по пьяни наши простые и добрые деревенские люди, похожие на деградантов?
- Меня деревня приняла, потому что я не смотрел на них сверху вниз. Люди там искренние, хотя могут, конечно, и в морду дать. Но так чтобы, как в Москве – расскажут в глаза, что ты замечательный, а за глаза разнесут потом, какой ты плохой – такого там нет. Подлости никакой в деревне нет. Я многому научился от деревенских. Как они воспринимают жизнь, например. Они не сопротивляются ей, а принимают ее. У меня есть серия «Наводнение». Их залило, а они не обращают внимания, ходят по воде друг другу в гости. И нам бы неплохо так по-честному к миру относиться…
- Нам-то зачем? Мы же в городе живем…
- А знаете, какие они трудолюбивые! По 70 лет людям, а они работают с утра до ночи. Кстати, труд – это единственное, чего я не отразил в своих картинках, иначе я был бы не примитивист, а соцреалист.
- О чем вы вообще с ними говорили, я ума не приложу!
- Они всегда говорят об одном – ругают начальство. В начале девяностых ругали коммунистов и председателя колхоза. Теперь ругают демократов и председателя колхоза. Сейчас, правда, о политике говорят меньше. И пьют уже не так: повымирали все.
- Ну, и слава богу…
…До 70% от площади любаровских картин занимают женщины. На втором месте – небо. А на третьем - мусор, старые велосипеды и мужчины. Есть мнение (у меня), что женщины в жизни Любарова играют не последнюю и даже не предпоследнюю роль.
- Говорят, ваша жена чуть не на 60 лет моложе вас.
- Ложь! Всего на 13! Просто она молодо выглядит, а я выгляжу старо. Это моя третья жена, и я женат на ней уже примерно тридцать лет. Да, точно!.. Тридцать лет назад мы познакомились. И мне тоже тогда было чуть за тридцать. Значит, полжизни назад… Ехал я в метро, и вдруг увидел двух девушек. Одна что-то рассказывала, а другая заразительно смеялась. И мне очень понравилось, как она смеется! Ей тогда еще двадцати лет не было, между прочим.
- Сопля еще.
- Сопля… Я вообще-то в метро никогда не знакомился. И она, как потом выяснилось, тоже. И я даже не могу воспроизвести, что ей тогда говорил. Не знаю! Не помню! Наверное, какую-нибудь чушь. В такие минуты… Но, видимо, она тоже почувствовала, что это ее судьба. И дала мне свой телефон. Я смотрел на эти цифры и думал: а может мне не звонить, ведь это гибель моя - уж больно красивая девочка, стройная, явно не моя. И для нее это тоже был тяжелый возраст, когда еще не знаешь, как любить, как строить отношения… Но все у нас получилось. Я ей несколько раз позвонил, она сначала отказывала, но не так, чтобы сразу отрубить концы. И в какой-то момент мы все-таки встретились. И начали встречаться. И стали нужны друг другу. А потом она переехала ко мне.
- Вы сказали, жена ваша стройная, а на картинах ваших одни толстые тетки.
- Я люблю толстых женщин. И жена у меня толстая. Это раньше она была худая, когда мы только познакомились, но каждый год жизни со мной приносил ей по килограмму веса.
- Что-то вы путаетесь в показаниях. Если человек женится на худой женщине, значит, он не любит толстых. Вкусы с возрастом не меняются.
- Меняются. Я называю это динамикой эстетических предпочтений. К тому же я уже тогда понимал, что ее будет разносить! Я чувствовал это! Всегда видно, если человек предрасположен к полноте. Есть люди, которые могут кушать и пить все, что угодно, но они не толстеют – вот как я. А есть люди, у которых каждый кусок на боку откладывается. От спокойной размеренной жизни их разносит. А с худыми женщинами жить тяжелее, вы знаете... Они нервные. А я сам нервный. Поэтому мне нужен покой: чтобы я пришел домой – как на зеленую травку сел. Но покой может быть только с толстыми женщинами. Вы меня не поймете! Вы не любите толстых!
- А за что их любить? Толстая женщина избыточна.
- В моей послевоенной юности худая женщина считалась некрасивой. Моя мать была худой. И все ее жалели, потому что в моде была крупная, дородная женщина с большим тазом. И за Западе тогда тоже ценилась женщина чуть-чуть в теле – чтобы ляжечки были, икры бутылкообразные. Вот это считалось красиво!
- Крестьянский тип. Чтобы была крепкая и молоко давала. Может быть, это следствие тоталитаризма? И Сталин, и Гитлер оба любили задастых.
- Но ведь и в Америке в моде были не тростиночки, а тетеньки вполне округлых форм! Мэрилин Монро, например. Это сейчас мода изменилась в сторону большей худобы, хотя в целом человечество потолстело.
- А мужики почему на ваших картинах не толстые?
- Такова правда жизни: у нас в деревне Перемилово все женщины толстые, от них спокойствием веет, а мужики все худые. И пропитые.
- Мы много жили, скажите мне, что главное в русской женщине?
- Ее толсто-российское обаяние! И то, что она помогает нашему сухонькому российскому мужику. Это мужчины слабый пол, а не женщины. Толстая женщина бережет нас, худых и немощных. Дай ей бог здоровья…
Когда-то эта беседа с Любаровым не вошла в мою книгу "Сливки общества..." и была опубликована в блоге издательства "Книга против жизни": https://book-vs-life.livejournal.com/91321.html
