«Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал...» Это слова Сильвио, отправившегося вершить свою, как ему представляется, праведную месть.
Что же из этого вышло? Вроде бы, Сильвио полностью удовлетворён: «Я доволен: я видел твоё смятение, твою робость, я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести» . Но что стоит за этим?
Во второй части повести мы слышим историю продолжения дуэли уже от графа и поэтому можем понять его чувства. При виде Сильвио он «почувствовал, как волоса стали вдруг на нём дыбом». А вот затем… Сильвио медлит. Вероятно, он был прав, сказав: «Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного». Возможно, что уже сейчас он понимает, что не сможет застрелить безоружного человека («Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела…» ), и именно поэтому предложит «начать сызнова».
Но давайте посмотрим на состояние графа: «Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась», «Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута!» Отметим: граф больше всего страшится не смерти, а того, что будет убит в присутствии жены. Да, наверное, его можно упрекнуть в том, что он согласился тянуть жребий («Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался»), даже нужно - что согласился выстрелить («Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил»). В этот момент, без сомнения, он выглядит слабым.
Однако в последующей сцене, мне кажется, «сильный» Сильвио уже не вызывает никакой симпатии. Если граф, которому присутствие жены «возвратило всю бодрость », сейчас снова думает только о ней, пытаясь, представив всё происходящее как шутку, удалить её из комнаты, то Сильвио, издевательски заявляя: «Он всегда шутит, графиня; однажды дал он мне шутя пощёчину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...» - готов тут же в противника «прицелиться... при ней!»
Не знаю, что могут здесь сказать ревнители чести и достоинства, но, по-моему, добиться того, что «Маша бросилась к его ногам», заставить мучиться женщину, виноватую лишь тем, что она любит его противника, - не самое достойное поведение для мужчины. И здесь проигрывает уже Сильвио.
Нас нисколько не удивит, что граф закричит «в бешенстве»: «Встань, Маша, стыдно! а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?»
Сильвио не выстрелит. Он, по его мнению, унизил своего противника. Он оставит ему память: «Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь [вспомним, «картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую »], и скрылся».
Да, своей цели Сильвио достиг: ведь и спустя пять лет граф говорит о нём «с видом чрезвычайно расстроенным» , а графиня при рассказе об этом «была бледнее своего платка». Но достойна ли благородного человека такая месть?
Отметим, кстати, что представляют собой граф и его жена. Даже озлобленный Сильвио, вспоминая о прошлых событиях, признаёт лучшие качества своего противника; рассказчик же поведает нам, как «свободным и любезным» разговором, «видом открытым и дружелюбным» граф завоюет его симпатию, как супруги будут обходиться с ним «как с добрым соседом и без церемонии». Наверное, нужно только радоваться, что эти люди обрели спокойствие и счастье.
А как же Сильвио? Наверное, он победил в этом поединке, но не графа - победил самого себя, своё мстительное чувство… Может быть, и к нему относится это «предаю тебя твоей совести»? В финале повести ему будет уделено лишь несколько строк: «С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами».
О сражении под Скулянами, завершившемся полным поражением восставших, и тем не менее считающемся одним из важнейших эпизодов в борьбе Греции за независимость, Пушкин написал в повести «Кирджали»: «Сражение было жестоко. Резались ятаганами». Кстати, битва эта произошла 17 июня 1821 года на турецком берегу реки Прут, за ней наблюдали многие жители Кишинёва, а может быть – кто знает? - и сам Александр Сергеевич… Видимо, умер Сильвио достойнее, чем жил.
Естественно, многих волнует вопрос, был ли у Сильвио реальный прообраз. Некоторые авторы статей называют лицейского товарища Пушкина С.Ф.Броглио, но, думается, ошибочно (о Броглио я писала здесь).
Чаще всего вспоминают имя Ивана Петровича Липранди, довольно загадочного человека, которого журнал «Военное обозрение» назовёт «лучшим российским разведчиком XIX века», прямо указав: «Александр Сергеевич увековечил образ Липранди в литературе, списав со своего лучшего друга периода кишинёвской ссылки образ загадочного Сильвио в повести “Выстрел”». Липранди подозревали и в подготовке восстания декабристов, и, наоборот, в том, что он, войдя в Южное общество, собирал необходимые сведения для властей (арестованный по обвинению в причастности к декабристам, он был освобождён уже 19 февраля 1826 года с оправдательным аттестатом). Липранди прожил долгую жизнь (почти 90 лет), дослужился до звания генерал-майора, оставил воспоминания (в том числе и о Пушкине). Так что в этом прототипом Сильвио вряд ли мог быть, хотя… «Выстрел», согласно свидетельству издателя, был рассказан Белкину «подполковником И. Л. П.» - почему именно эти инициалы? И, может быть, намекает на деятельность Липранди вот эта деталь: «Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police [полицейская шапка]»? Может быть, и за Пушкиным в Кишинёве Липранди следил? Вопросы, ответы на которые мы найти не можем..
*************
В 1966 году «Выстрел» был экранизирован. Что можно сказать об этом фильме? На мой взгляд, главное его достоинство – прекрасный подбор исполнителей (очень не люблю новомодное словечко «кастинг»). Вместе с тем, авторы фильма, вынужденные приспосабливать к экрану лаконичнейшую пушкинскую прозу, неизбежно должны были что-то досочинить. Что-то принять можно (так, на мой взгляд, достаточно удачно получилась на экране история несостоявшейся дуэли с молодым офицером, хотя финал этой истории – игнорирование прощального обеда – повести не соответствует). Несколько странно выглядит (я об этом уже писала) замена рассказчика. И совершенно неожиданно – появившийся неизвестно откуда эпизод встречи Сильвио с безымянным «полковником из Тульчина». Сценарист фильма Н.А.Коварский так выписал диалоги, имитируя пушкинский стиль, что мне не раз приходилось говорить с людьми, в общем-то достаточно образованными и начитанными, которые искренне считали, что «так у Пушкина». Поэтому полагаю необходимым этот эпизод разобрать.
На почтовой станции Сильвио, торопящийся осуществить своё мщение, неожиданно встречается с «полковником, адъютантом командующего», едущим по служебным делам и оказавшимся его старым боевым товарищем, – они вспоминают о встречах под Дрезденом, при Кульме, под Лейпцигом, под Парижем (прославленные битвы Заграничного похода русской армии!). Военная биография полковника, его упоминание о Тульчине и Кишинёве, то, что он едет собирать сведения о готовящемся греческом восстании, - всё чётко указывает на того, чьё имя скрыто: это страницы жизни П.И.Пестеля. Явно о нём говорит в фильме и Белкин (непонятно только, как он узнал об этой встрече), напоминая о судьбе «многих офицеров» после «недавних событий», в том числе и о казни. Сам же он вспоминает: «Имел я честь быть представленным этому умнейшему и достойнейшему офицеру» (сравните с пушкинской оценкой Пестеля: «Умный человек во всём смысле этого слова» ).
Именно полковник, что-то слышавший об истории Сильвио, пытается внушить ему, что «гусарство хорошо только в молодости», а «нынче перед каждым честным человеком», особенно перед теми, кто «воевал с тиранией Наполеона», стоят иные задачи, рассказывает ему о готовящемся выступлении, о невозможности открыто помочь грекам: «Не от армии сие зависит, а при дворе разные ветры дуют»…
Сцена очень хороша сама по себе (и прекрасно сыграна), но она весьма способствует, как мне уже написали в комментарии к предыдущей статье, существенному смещению акцентов в пользу Сильвио (кстати, и какие-то намёки на социальное неравенство героев к повести отношения не имеют: граф и Сильвио, несомненно, люди одного круга, несмотря на «громкое имя» «любимца счастия»).
Наверное, под влиянием встречи с полковником, уезжая от графа, Сильвио приказывает ехать «на Кишинёв» (до этого был диалог: «Где вас искать?» - «В Кишинёве»), и сама гибель Сильвио представлена несколько иначе: он погибает, прикрывая переправляющийся через реку отряд повстанцев.
И заканчивается фильм ответом Белкина на фразу графа о «странной судьбе» Сильвио: «А я, ваше сиятельство, этой судьбе завидую».
… Как говорится, каждый понимает произведение по-своему, и это, конечно, далеко не худшее воплощение повести…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
