Ибрагим паша и шехзаде Мустафа – кто из них натворил на большее количество статей УК Османской империи?
По старшинству начнем с Ибрагима. Основной криминал Великого визиря состоял в том, что он пытался отбросить тень на уже существующую тень Аллаха на Земле.
Ибрагим состоял в дружеских отношениях с султаном Сулейманом, пользовался его неограниченным доверием. Это было обосновано – паша обладал всеми качествами второго лица государства. Сто раз говорено о том, что он был выдающейся личностью своего времени.
Беда в том, что Ибрагим хотел невозможного – стать первым, но так, чтобы первый не знал об этом. У паши не было намерения смещать повелителя. Он не раз спасал его от смерти. Паша не замышлял покушений или иных пакостей против Сулеймана.
Вина Ибрагима в том, что он обманул доверие своего покровителя, стал занимать больше пространства, чем ему полагалось. Мечтал о собственном величии наравне с султаном. Хотел организовать анклав внутри Османской империи. Хотеть не вредно, но без разрешения повелителя даже нового санджака нельзя образовать.
Все, что можно инкриминировать Ибрагиму, связано более с поведением этого паши, его замыслами, мечтами и представлением о собственном величии и значимости. Активных действий по низвержению действующей власти паша не предпринимал даже в страшных снах. С ревОльвером за Сулейманом не гонялся. Тем не менее, он был опасен для трона и совершенно справедливо казнен.
За время своего пребывания у власти паша вырастил себе смену в лице шехзаде Мустафы. Старший султаненок обладал лишь одним преимуществом перед братьями – первенством по рождению.
Никаких выдающихся достоинств у Мустафы не было, особенно в сравнении с его воспитателем. Ибрагим видел, что мальчонка растет с вывертами, он буквально на пальцах объяснял Мустафе, чего ему не следует делать и по какой причине.
Даже замечательная идея завести дружбу с братьями и покорить их сердца принадлежала не Мустафе, а Ибрагиму. При жизни сенсея Мустафа худо-бедно справлялся со своими обязанностями, хотя лодку уже тогда пытался раскачать.
Периодически заводился диалог яйца с курицей о том, что птица не может позволить себе уничтожить собственное яйцо. По мнению Мустафы птица не имела на это права даже в случае некондиции своего плода. Яичко и треснуло и потекло, но папа обязан его холить и лелеять.
Если Ибрагим понимал справедливость предъявляемых ему претензий и старался красиво манипулировал дружескими чувствами, чтобы избежать гнева повелителя, то с Мустафой все обстояло хуже.
Шехзаде не желал понимать того, что он уже не ребенок, а папа - повелитель. Мустафа не принимал и другую истину – действия, направленные против падишаха, рассматриваются, как измена и соответственно караются. Теоретически он это знал, но в отношении себя считал такое поведение повелителя недопустимым.
Отсюда вылезли сначала нарушения правил проживания шехзаде, позже - демарши в сопровождении янычар и прочие гадости. Всякий раз гнев повелителя был воспринят уже взрослым мужчиной, как детская обида на несправедливость отца и выражался в бесконечных истериках Мустафы.
Как ни поощрялась такая истерия родственницами и сторонниками шехзаде, выглядела она очень глупо. Но, вся эта музыка если и тянула на статью, то с большой натяжкой.
Не прикормил бы Мустафа янычар, это мог сделать тот же Селим с подачи Нурбану. Все умные кого-то кормили. Вопрос в том, как собирались использовать тех же янычар. Если для криков «УРА!», то на здоровье, пусть себе орут. А участие вооруженных сил империи в бунте – уже совсем другое дело.
Группа поддержки из тетушек тоже не была сильно опасна для трона. Мустафа ошибочно приписывал себе все прыжки и кульбиты своих сторонников. Сам шехзаде был вторичен, работала не столько любовь к нему, сколько ненависть к Хюррем.
Вот создание вооруженной группировки, ставившей целью устранение султана, было уже преступлением. Мустафа в ней активно участвовал, всячески поддерживал бунтовщиков, в том числе и янычар. За это одно шехзаде, как и любой другой подданный падишаха, был достоин казни.
То, что сам Мустафа свернул с тропы войны, говорит лишь о его нерешительности и о желании загрести жар чужими руками. Весьма примитивный выход из игры: «Я передумал убивать отца». В таких серьезных мероприятиях участников не волнует, кто и что думает.
Факт заговора с целью свержения падишаха уже светил высшей мерой наказания. Переписка с Тахмаспом не играла в этом случае особой роли, она стала лишь ускорителем казни Мустафы.
Разумеется, вина шехзаде была более тяжкой, нежели деяния его учителя. Если Ибрагим только тень отбрасывал и считал себя дрессировщиком льва, то Мустафа намеревался устранить повелителя и занять его место.
Справедливости ради замечу, что шехзаде Баязид превзошел своего брата. Он затеял уже открытый бунт с военными действиями, переходом границы и прочей атрибутикой переворота.
