История эта до сих пор передается из уст в уста в разных гарнизонах бескрайней Матушки-России в различных интерпретациях. Некоторые истории трансформировались в ужастики о лесах и болотах, забирающих жизни охотников и собирателей даров леса. Некоторые в детские сказки-страшилки про непослушных девушек. Часть этой истории даже нашла свое отражение в одном из фильмов про Афганистан, с которым до последнего времени ассоциировалось все самое страшное, что могло случиться с советским человеком.
Эта история облетела весь Советский Союз как раз после смерти Брежнева. Леонид Ильич был не просто главой государства. Это был своеобразный гарант стабильности, как в те времена говорили, застоя. С его уходом посыпались стабильность, размеренность, а главное, уверенность в завтрашнем дне, как тогда было принято говорить.
Страх перед государственными контролирующими органами был настолько повсеместным, что даже личная жизнь членов семей советских граждан могла быть причиной не просто составления общего мнения о человеке, но и отразиться на его карьере и свободе.
Именно в тогда наша семья оказалась по новому месту службы отца в маленьком, запущенном гарнизоне на Юго-Западе Вологодской области бескрайнего СССР. Место это настолько глухое, что я до сих пор не знаю точно, где оно находится, так как добираться до него с вокзала нужно было несколько часов на вездеходе. Секретность этого гарнизона была такова, что это тоже сыграло свою роль в зарождении и распространении самых разных легенд о том, что происходило в этом гарнизоне.
Но когда мы в него приехали, у нас было подавленное состояние из-за того, что вместо Восточной Европы папу отправили в эту дыру. Причем наказание было за благородный поступок. И тем не менее, от греха подальше, его решили припрятать на дальнем гарнизоне, подальше от границ, но под рукой. На всякий случай.
После Харькова эта дыра виделась дырой даже для восьмилетнего ребенка, которым я являлась в ту пору. Унылым было все: и двухэтажные коробки, в которых жили офицерские семьи, и казарма, которая архитектурным решением больше напоминала свиноферму, чем жилье для солдат самой непобедимой армии планеты, и даже клуб, обнесенный таким же унылым заборов в виде вкопанных до середины резиновых шин от ракетоносцев, которые по инструкции должны стоять в специальном гараже, особенно в дневное время суток, но на которых чего только не делали, даже ездили за иголками в город Кадуй белым днем.
Единственным проблеском в этой жуткой скокотище была, как не удивительно, школа, но не гарнизонная, как это бывает обычно в больших воинских частях, а сельская, так как дырища наша была настолько глухая, что даже школы в ней не было. Хотя эта школа внешне была даже хуже, чем солдатская казарма. Казарма хотя бы была построена из белого силикатного кирпича, а школа была старинная, гнилая русская изба, дореволюционных лет постройки, слегка покосившаяся на бок, но еще крепкая. Состояло это чудо традиционного народного зодчества из трех больших комнат, коридора и сеней, которые даже директор, от же физрук, от же трудовик, он же военрук, он же учитель математики, черчения и всех точных наук, очень саркастически называл «хоромы». В одной комнате учились первый, второй и третий классы, во второй четвертый, пятый и седьмой класс, так как в шестом классе учеников не было вовсе, а в третьей комнате были старшеклассники, библиотека и кабинет завуча одновременно, так как завуч была их классной руководительницей. В сенях был кабинет трудовика, кабинет НВП, спортивный зал и мастерская, а также кабинет директора, так как он непрерывно курил. Курил он даже во время уроков поэтому разместиться в сенях ему было очень удобно: там были большие просторные окна с огромными щелями, через которые дым от папирос вытягивался сам сквозняками. и чтобы лишний раз не бегать, , так как
Весь педколлектив состоял из трех человек: Директор школы, он же трудовик, он же военрук, он же физрук, он же учитель математики, черчения и всего того, что нужно было преподавать по программе Министерства Образования СССР, а педагогов по этому предмету не было; Ивановой Степаниды Логовны, 1921 года рождения, фронтовички и ветерана войны, потерявшей правую руку на фронте, освоившей после войны профессию учительницы начальных классов и завуча Доры Львовны, которую за спиной не только все дети, но даже их родители и начальство гарнизона называли Дура Тигровна, как вы понимаете за ее высочайшие интеллектуальные данные, и которая тем не менее вела в школе русский и французский языки, литературу, историю и географию, так как когда-то была замужем за французским коммунистом, которого во время войны расстреляли на всякий случай, а саму Дору Львовну отправили в концлагерь в Лабытнанги. Поезд по пути разбомбили. Дора Львовна чудом выжила. Во время разбора завалов и спасении раненых она не сбежала, как обычно делают арестанты, а прибилась к санитарному поезду, где до самой Победы стирала, готовила, читала раненым Бодлера наизусть на французском и таким образом «искупила свою вину». Начальник санитарного поезда выхлопотал Доре Львовне место в сельской школе подальше от чужих глаз, там у нее через полгода родился сын, вылитая Дора Львовна, об отце которого ничего не было известно, но все были уверены, что это ребенок начальника санитарного поезда. Мальчик вырос, отучился в этой самой школе и умудрился поступить в Ярославский Медицинский Институт. Про это в гарнизоне тоже была сплетня: якобы тот самый начальник санитарного поезда к тому моменту был преподавателем того самого Института и организовал поступление сына в это учебное заведение, совершенно не соответствующее уровню подготовки, которую он мог получить в глухой Кадуйской деревне.
Но это было не так. В этой школе было одно удивительное явление, не свойственное никаким другим школам, в которых мне приходилось учиться: в этой школе очень любили детей. А так как любовь была основным предметом в данном учебном заведении, то и другие дисциплины давались детям легко и просто.
Директор школы на самом деле был Героем Советского Союза, кадровым офицером-артиллеристом, прошедшим Халкин-Гол и все, что последовало потом, потерявшим всю семью под Барановичами. Их всех в первые же дни войны расстреляли как членов семьи красноармейца, возвращаться после войны ему было некуда. Победа застала его в Праге. Он поехал со своим сослуживцем к нему погостить, да так и остался. Сначала нужно было помогать в колхозе, потом начали организовывать школу. Местный районный отдел образования попросил его возглавить ееу хотя бы временно. А когда 1 сентября 1945 года он вошел в класс, один из пацанов закричал «Папка!» …
Степанида Логовна после Победы вернулась в родную деревню без руки. Учителей не хватало и ее отправили сразу же на курсы. Уже через год она вернулась и приступила к работе. Замуж она не вышла, ученики были ее детьми. Именно к ней я попала во второй класс. Во втором классе этой школы я была единственной ученицей. Со мной в комнате занимались две первоклассники, в третьем классе учились целых пять учеников, и три четвероклассника.
Парты стояли в три ряда. В первом ряду у окна на первой парте сидели первоклашки, за ними за второй партой сидела я. Во втором ряду сидели на трех партах третьеклассники. Тут надо уточнить, что настоящих третьеклассников там должно было быть четверо, так как пятый был второгодник. Серега Вышегонцев был второгодник в каждом классе. Скорее всего он был ребенок с расстройством аутического спектра, так как у него было серьезные проблемы с коммуникацией. Поэтому он сидел по два года в каждом классе. К моему приезду Сереге было уже тринадцать лет, но писать он так и не научился. Местное РОНО постоянно норовило отправить его в спецшколу, но Степанида Логовна даже отказывалась разговаривать на эту тему. Серега был очень странный, но очень интересный пацан. При малейшей возможности он убегал в сени к директору и что-то там с ним строгал, пилил, раскрашивал, покрывал лаком. Из-под его рук выходили невероятной красоты вещи, начиная от кухонных досок и заканчивая матрешками, рамками для картин и шахмат. Фантазия у него была настолько невероятной, а чувство прекрасного каким-то волшебным образом было врожденным, что даже Дора Львовна советовалась с ним по поводу сочетания цветов ее нарядов для танцевальных вечеров в Доме офицеров. Серега был высоченный парень, как говорят «косая сажень в плечах», сильный и, как обычно бывает у людей с ограниченными способностями, очень добрый. У Сереги вовсю ломался голос. Он, и без того имеющий проблемы с общением, окончательно замкнулся в себе и старался из сеней не выходить. Степанила Логовна приходила к нему туда заниматься письмом и математикой, читала ему вслух, пока он строгал и красил, всячески пыталась с ним работать, но Сереге это все было очень сложно.
– Вот, – и Серега протянул Степаниде Логовне резную птичку-свистульку, – Берите.
Степанида Логовна взяла в руки поделку, повертела еще.
– Твоя работа?
– Ага!
И Серега расцвел.
– Вам, берите! Только отвяжитеся от меня со своими книжками.
– Он вас либо до тюряги, либо до инфаркта доведет, Степанида Логовна, – возмущалась начальница местного РОНО, – вот увидите! Отправляйте его в интернат, у меня все документы готовы, вам только ходатайство подписать!
– Что вы сгущаете краски! Сереженька – замечательный ребенок, он с особым взглядом на мир…
– Но я предупредила! До первого инцидента! Вот помяните мое слово!
Кроме казармы, похожей на свинарник, был и настоящий свинарник.
С продуктами в СССР было сложно. Я специально употребила это слово. Вообще-то для таких описаний в русском языке существует мат, но в книгах матом ругаться неприлично. Поэтому я буду пытаться это все описать литературными словами.
Строительство коммунизма не предусматривало самого простого момента: кормить строителей было нечем, нужно было параллельно с индустриализацией и электрификацией всей страны самим гражданам думать, чем питаться. Продразверстки и раскулачивание 30-х выкосили крестьянство на корню. Зато превратили всех граждан СССР в крестьян. Практически каждый житель Советского Союза так или иначе был связан с сельским хозяйством. Кусочки земли с крошечными домиками, построенными, зачастую, из строительного мусора, кормили семьи, тратящие на них все выходные, отпуска и здоровье овощами и фруктами, которые в обычных магазинах было не купить вообще.
Другой способ привлечения населения к сельскохозяйственному труду – это отправление студентов, работников предприятий, различных государственных структур «на картошку». Это разновидность бесплатного труда в отрасли сельского хозяйства. Обычно это было осенью. Так как оборудование и сельскохозяйственные машины были дороги, а народу было много выгоднее было отправлять людей собирать картошку, цикорий, арбузы и т.п. Целыми институтами отправляли в деревни инженеров, учителей, врачей, и других представителей рабочего класса и интеллигенции.
В воинских частях было свое ведомство, отвечающее за питание личного состава и членов их семей. Но даже в воинских частях мяса и молока не хватало. Поэтому завести свое личное хозяйство не гнушались даже воинские части космический войск, к которым относился наш гарнизон.
В нашем гарнизоне была свиноферма. Объедки со столовой шли на откорм скотине и начальство так увлеклось разведением свиней, что в столовой готовили настолько безобразно, в надежде, что солдаты не смогут это есть и все содержимое баков уйдет на корм скотине. Но, к сожалению, голод побеждал, и даже то не соленое пойло съедалось. Секрет был прост: солдаты ходили в столовую со своей солью и это становилось более-менее съедобно. К тому же, в военторге все было дороговато для рядовых, а питаться было нужно.
В деревнях кроме работы в так называемых колхозах, советские граждане обрабатывали свои огороды. Они так же сами питались с них, да еще и продавали картошку, соленья, варенья, фрукты на рынках. Отдельным и не менее важным способом прокормиться было собирательство. Советские граждане летом собирали ягоды, осенью – грибы, зимой – шишки. Первобытнообщинный строй в культуре советского человека приобрел свою обрядовость и своеобразную сакральность. Охота, рыбная ловля, собирательство были не просто хобби или элитное времяпровождение, это было реальное добывание пропитания, доход и зачастую единственный способ прокормить семьи. Навыки в выращивании овощей, консервации, хранении урожая были необходимым атрибутом воспитания приличной девушки. Подвалы и кладовые у приличной женщины должны были быть заставлены банками с помидорчиками, огурчиками. Вокзалы, особенно на отдаленных от Москвы и Ленинграда, обязательно должны были содержать пару бабушек с ведрами, наполненными местными дарами леса и подвыпившего мужичишку, торгующего воблой. В Ленинградской области торговали корюшкой и морошкой. А Ярославской – с лисичками и черникой. Вологодская область славится клюквой. За лето можно было ее насобирать рублей на 700-800. Хватит на год. Охотники хвалились не разновидностью загубленной дичи, а на какой вес мясо добыл. Домашние колбасы из медвежатины, тушенка из лося или кабака – это было то богатство, ради которого был смысл платить и за лицензии на оружие, покупать патроны, и платить взятки егерям, которые закрывали глаза на количество загубленных тварей божьих. Но ягода была наиболее массовым мероприятием.
Солдат тоже отправляли за ягодой. Гарнизонное начальство всю собранную солдатами-срочниками ягоду сдавали заготконторы и зарабатывали на этом огромные деньги. Солдаты тоже любили сбор ягод. В это время они сами наедались витаминов, могли подышать свежим воздухом. Чтобы снизить потребление дорогостоящего продукта, их заставляли во время сбора ягод петь строевые песни. Даже лесная ягода была ресурсом, который доставаться солдату должен был в ограниченном количестве.
Наш рассказ не про ягоду. Наш рассказ про девушку, имя которой я не помню. Точнее, я никогда не слышала ее имени, я с первого и до последнего дня слышала только ее прозвище.
Клюква была дочерью заместителя по вооружению полка. Девушка была самая обыкновенная. Если бы не одна ее особенность, никакой бы истории не получилось. Клюква была нимфоманка. Тогда, конечно, таких слов никто про нее не говорил, про нее говорили совершенно другими словами. Каждую ночь, каким-то неведомым образом она пробиралась через специально выставленные посты и кордоны, которым строго настрого было запрещено ее пропускать, и проникала в казарму к солдатам. Ее подтягивали на связанных простынях, проводили через подвальное помещение соседней столовой, от которой в казарму был потайной ход. Весь офицерский состав занимался не обороной страны, а решением задач, каким образом дочь зама по вооружению полка сможет этой ночью проникнуть в казарму и чем можно преградить ей путь. Применение знаний в области тактики и стратегии были бессильны перед тягой Клюквы к плотским радостям. Что бы не делали родители и офицеры, она все равно проникала в казарму. Однажды зимой она возвращалась домой после ночного приключения и капельки крови капали за ней, оставляя на снегу след, похожий на ягоды клюквы. С того дня ее так и стали называть – Клюква.
***
Я должна рассказать моему читателю особенности уклада воинской части в СССР, чтобы вам было весь объём позора, всю глубину трагедии семьи Клюквы.
Сейчас никого не удивишь добрачными отношениями. Никого не удивишь даже групповыми сексуальными развлечениями. Свободные половые отношения стали нормой не только в Европе, но и в большинстве бывших республик Советского Союза.
Но в описываемые мной времена, 80-е годы ХХ века, СССР был пуританской страной. Да, да. Не просто пуританской, а пуританско-ханжеской страной. В идеологии советского человека, полетевшего в космос, бурившего Землю до магмы, понятие достойного поведения женщины оставались на дореволюционном уровне: замуж выходить можно было только девственницей. При всех заслугах советской власти, при доступе к образованию, равной оплате труда за равный труд, чего не было и нет даже в Европе в наши дни, даже в доступе к ДОСААФ, прыжкам с парашютом, массе профессий, о которых не мечтали ни американки, ни европейские женщины, советские гражданки воспитывались и жили в строго патриархальных правилах.
Как вы догадываетесь, поведение Клюквы не только не вписывалось в моральные нормы и правила дочери советского офицера, оно вообще противоречила всем возможным понятиям и нормам. Такого диагноза в психиатрии, как нимфомания официально не существовало и поведение Клюквы расценивалось, как половая распущенность. Ситуация усугублялась тем, что в семье кроме Клюквы, росли еще две девочки и слава о старшей сестре распространялась и в отношении них. Мать была в отчаянии: младшим девочкам было по одиннадцать лет, и они уже все понимали. Клюкве было уже двадцать и никаких шансов выдать ее замуж и спровадить под ответственность мужа не было никакой. Поговаривали, что отец уговорил какого-то пьянчугу из соседней к воинской части деревни женится на ней. Но в последний момент мужик умер от алкогольной интоксикации, видимо потратив все деньги, данные ему за фиктивный брак, сразу.
Мать Клюквы ходила по гарнизону не поднимая глаз, девочки так же, не поднимая глаз, прошмыгивали в свою комнату, где сидел их пятый класс, и даже на прогулки в школьный двор не выходили: там проходили сельчане и спрашивали:
– А Клюквины сестры, когда на промысел выйдут? Мужики уж заждались свежатины. Сестра- то уже истаскалась.
Степанида Логовна на это начинала стыдить прохожих:
– Как вам не стыдно такие вещи детям говорить! А еще советские граждане! – отвечала она через забор, но вызывала не угрызения совести, а бурный смех.
– Клюква в их возрасте на промысел вышла, а эти чем хуже? Одна порода! – и гогоча шли своей дорогой.
В один из дней, Клюква пошла не казарму, а в сельский клуб. Там она очень быстро находила друзей, ее отводили в лес. Но в тот день в клубе оказались не только местные ребята, но и студенты которых привезли на уборку картошки. Некоторые ребята были состоятельные и один из них даже имел собственную машину: Москвич 416. Это сейчас машина вызывает сарказм. А в те времена это была машина, о которой мечтали многие советские автолюбители. Они годами стояли в очереди на покупку этой машины, но получив заветный документ о праве покупки машины, его обычно продавали тем, у кого были на это деньги.
В деревне, о которой идет речь, о такой машине даже не мечтали. Поэтому ребята были короли для всех местных девчонок. Выйти замуж за городского и уехать их деревни хотя бы в Кадуй, не говоря уже о Вологде, была самой сладкой грезой у этих девушек. А появление ребят их Москвы вызвало настоящий фурор.
В тот вечер в клубе были танцы. Румяные девушки, одевшие свои лучшие наряды, стояли вдоль стеночки в клубе, в ожидании приглашения на танцы от московских ребят. Местные по привычке хохмили, шутили, но понимали, что никакого интереса до них нет вообще. В то же время и московские ребята не торопились приглашать «матрешек», как они называли между собой сельских красавиц. Честно говоря, в этом была доля правды. Девушки были одеты в ситцевые платья одинакового кроя, в то время, как не только в Москве, а даже в Ярославле и других городах СССР, на дискотеки ходили в джинсах.
– Тут, наверное, и гармонист играет, – смеялись студенты.
– Хватит ржать, – продолжали другие, – считайте мы на этнографической практике. Где вы еще столько материала наберете про русское средневековье.
– Ну я бы не простив практической работы по русскому средневековью ...
– Тебе как раз потом их отцы практикум по Домострою организуют…
Ребята смеялись и осматривали одинаковых девушек в ситцевых платьях, как в клуб вошла Клюква. Сельские ребята захохотали, каждый похлопал ее по попе. Она улыбалась и не скрывала того, кто она есть. Учитывая, что она приехала на собственном мотоцикле «Ява», что уже само по себе было необычно даже для столичных барышень, Клюква не просто не стеснялась мужского внимания, а наслаждалась им. Сквозь тонкую шелковую блузку, невероятного покроя, возможно, французского, но точно не Ивановской ситцевой фабрики, просматривались ее огромные соски, а узкие джинсы подчеркивали прекрасные формы тела. Кожаная короткая куртка скорее еще больше обнажала тело девушки, чем одевала, а босоножки на высокой платформе удлиняли и без того длинные ноги Клюквы до умопомрачительных размеров.
– Ого! Кто это? – оживились столичные гости, как услышали от одной из «матрешек»:
– Это наша Клюква, местная шалафа, хоть и офицерская дочка.
– Не страшно, такой красавице одной в этой глуши? – начал наступление Толик, желая блеснуть красноречием, но это оказалось совершенно не нужно.
– Поедем? – предложила сама Клюква.
Толик на секунду растерялся. Он никак не ожидал от этой роскошной женщины и явно не простой по социальному статусу, такого быстрого предложения, но сразу взял себя в руки.
– Поедем!
– И ребят своих захвати.
Окончательно обалдевший от предстоящего, Толик махнул рукой ребятам и они ушли за Клюквой.
***
В СССР существует масса анекдотов о том, сколько людей можно запихнуть в Запорожец. В одних анекдотах рассказывают про девять человек, в других – одиннадцать.
В Москвич Толика влезло только семеро человек, так как садясь на пассажирские места она уже сняла с себя джинсы, под которыми не было трусиков.
– Вот это оборот, – воскликнул ошарашенный и видавший всякое Толик.
– Откуда ты взялась такая? – восторженно завопили другие ребята и дверца захлопнулась. Машина дернулась и помчалась в сторону леса.
Утром Клюква домой не вернулась. Никто не удивился этому. Еще вечером весь гарнизон знал, что Клюква укатила с московскими ребятами на машине, а это могло означать, что она не вернется до тех пор, пока не иссякнут силы и интерес к ней у всей приехавшей группы студентов.
Поэтому даже когда Клюква не вернулась на следующий день, никто ее не хватился.
В понедельник утром все студенты вышли на картошку. Звучала музыка, ребята привезли с собой портативный магнитофон. Высоцкий хрипловато ходил в горы, делал утреннюю гимнастику, а ребята собирали картошку, прерывались на перекур, опять укладывали большие коричневые клубни в мешки и закидывали их в грузовик с открытым бортом.
– Толян, привет, ну как у тебя дела? Силы на картошку еще остались? – смеялись вокруг ребята, а девчонки раздраженно делали вид, что не понимают, о чем идет речь.
– Я такого вообще никогда не встречал! Откуда она у вас тут? Это ваши болота так влияют? – Один за другим обсуждали прелести Клюквы ребята.
– А домой ее, когда отпустишь? – поинтересовался водитель грузовика, - Девку хоть помыться отпусти, куда ее мантулить трое суток без перерыва? - как бы заботясь добавил он и сплюнул.
– А мы ее не держим, мы в деревню утром в воскресенье вернулись и не видели ее с вчерашнего дня… – добавил Толик.
– Так вы ее в лесу что ли бросили? – переспросил водитель.
– Так она поди по пути домой кого еще подцепила! – и он заржал, что было силы.
Но водитель почему-то не засмеялся вместе с ним. Он сплюнул еще раз и крикнул:
– Давайте там, шевелитесь, мне надо еще две ходки успеть сегодня сделать.
Через час в штабе гарнизона уже знали, что Клюква не с московскими ребятами, а неизвестно где. Каким бы ни был образ жизни Клюквы, но она после гулянок всегда возвращалась домой. Чем бы не заканчивались ее похождения, но капельки крови в виде клюковки всегда вели к ее подъезду и поднимались на второй этаж, как раз напротив нашей квартиры: мы с семьей зампотыла жили на одной лестничной площадке. Ее мать старалась как можно быстрее потом все следы замыть, но это ж гарнизон! Все всё видят и слышат через стены и запоминают навсегда.
Какой бы ни была Клюква, но она была дочь старшего офицера. Ее бросили в лесу в августе, когда ночами уже прохладно, где стоят охотничьи капканы и даже бродят дикие звери. Если от нее пахнет кровью, то она могла привлечь диких зверей, а если ее бросили без сознания, то ее могли заживо растерзать звери.
Весь личный состав бросился ее искать. По расчет подняли не только солдат, но и ближайшее отделение милиции. Толика и его пятерых друзей задержали.
– Вы совсем там обалдели? Из-за б… сыновей таких уважаемых людей арестовывать? – ворвался в кабинет к начальнику РОВД начальник гарнизона, - мы моей отставки хотите? Вы не знаете, кто она такая?
Все завертелось, закрутилось. Родители студентов оказались один к одному профессора, да чиновники самых разных структур, подняли на уши всю областную милицию. История приобретала очень нехороший оборот, особенно для семьи Клюквы.
– А как так получилось, что у проститутки отец – замначальника секретной части Министерства Обороны СССР? Может мы ее и в космос отправим? – орал по телефону начальник Военного Округа.
А девушки нигде не было. Ни прочесывание леса с собаками, ни облет территории на вертолете, ни подомовой обход ближайших деревень ничего не дали. Работать начали криминалисты, а кинологи начали искать место захоронения или останки, а не живую девушку. То, что Клюкву убили, стало самой реальной версией ее пропажи. Никаких следов девушки нигде не было.
Особенно смущала оперативников пропажа ее мотоцикла. Все свидетели в один голос утверждали, что Клюква села в машину к ребятам, значит мотоцикл должен был быть у клуба. Но мотоцикл тоже испарился. Как сквозь землю провалился.
***
Так как дело было в августе, школа была закрыта. Странноватый Серега не интересовал никого и в школьное время, поэтому никто не заметил, что его тоже несколько дней никто не видел. Жизнь Клюквы и ее приключения были живым реалити-шоу, в котором сами жители принимали непосредственное участие, поэтому ее пропажа была таким же интересным и захватывающим шоу, как и ее ежедневные проникновения в казарму. Даже смерть Клюквы привлекала внимание исключительно из любопытства, а не из сострадания к девушке. Если люди и жалели, то только о том, что больше не будет у них на деревне ничего веселого и интересного, так как вторую такую Клюкву им было бы не найти.
Серега же никогда местных не интересовал. Он и говорить-то толком не мог, с ним нельзя было выпить или подраться, потому что, не смотря на свой юный возраст Серега мог отвесить такого леща, что мало не покажется. Его все сторонились, а он всех сторонился и подавно. Жил Серега на отшибе, в доме своей бабушки, такой же чокнутой, как и ее внук: в годы войны на глазах Марии Степановны, тогда еще юной девушки, сожгли всю ее деревню вместе с малыми детьми. Из Калининской области она пешком пошла на север, где ее подобрали партизаны. Там же в отряде у нее родилась Серегина мать. После войны она приблудилась в этот дом, в который после войны никто не вернулся. Выгонять бабу с дитем на руках никто из соседей не стал. А когда дочь Марии Степановны выросла, как-то само собой, как тараканы за печкой, у нее народился Серега. От кого родился Серега никто не знал, да и не спрашивал. А потом спрашивать стало не у кого: мама Сереги уехала в Кадуй на заработки и пропала. А когда стало очевидно, что Серега немного не в себе, то и подавно разыскивать отца пацана никто не стал. Серега рос, ходил в школу, вырезал свои деревянные поделки, никого не раздражал. Никому не было до него дела.
***
На реке Ворон Серега подналадился ловить щуку. Кругом торфяные болота, вода в середине августа очень теплая и цветет, а вот ближе к концу августа рыбалка замечательная. Только в ловле на хищника нужно ставить крюки и менять места. Какой-то природный инстинкт указывал Сереге, где лучше поставить крюки, куда лучше поставить в следующий раз. Когда он приносил щук, бабушка каждый раз удивлялась:
– Воруешь ты их что ля?
А Серега отмахивался от нее и ждал ухи. Если бы не Серегина рыбалка, есть особенно им было бы нечего. Серегина бабка приторговывала щукой у клуба по выходным дням, оставляя рыбу с пятницы до субботы и именно оттого, что в субботу Серегиной бабки с рыбой у клуба не оказалось, местные хватились Сереги.
– Степановна, а ты че нонче торговать не пришла? Аль хвораешь? Так еще холодов нет. – пошла до ее дома соседка, которая каждую субботу брала у нее щуку.
- Да нет моего рыбака, с понедельника не является.
Так как Серега периодически исчезал на неделю и больше, то саму бабку это не удивило. Она не участвовала в местных сплетнях и историю про Клюкву не слышала.
***
Уже светало, когда Серега отправился на рыбалку. Солнце ласково гладило поверхность воды мягкими лучами. Тишина вокруг обволакивала его своим теплым одеялом. Он сидел на берегу Ворона и пытался каждой клеточной своей кожи ощутить эту небесную благодать. Соловьи заливались. Иногда слышны были всплески на поверхности воды. Вдруг далеко за спиной ему послышался стон…
Слух у Сереги был феноменальный. Он знал все звуки леса, все звуки деревни и он сразу услышал, что это человеческий стон и, скорее всего, женский. Он моментально забыл про щуку и про крючки, и как ищейка бросился в лес на этот звук. Он запомнил направление, откуда доносился стон, но на пути никого вокруг не было. Он присел на корточки, напрягаясь, вслушиваясь в звуки леса.
Опять стон, значительно ближе.
В пролеске, в заросшей черникой и мхом воронке, оставшейся после ковровых бомбардировок времен Второй Мировой, лежала в одной рубашке девушка. Светлые волосы ее растрепались, к ним прилипли листья черники, сосновые иголки. Кроме блузки, задранной выше груди, на ней ничего не было, и она лежала, прекрасная, похожая на ангела, зацепившегося за верхушки сосен крыльями и упавшего с небес. Серега еще никогда не видел обнаженную женщину. Нет, он видел на картинках в книгах, которые ему приносила Степанида Логовна, но это было все не то. Он не знал, кто такая Клюква, потому что никто не общался с ним; он не знал и не мог знать, чем она занималась, и тем более не мог знать, почему она здесь в таком виде. Для него это было видение, то, которое он видел во сне, но смысл которого не понимал. И вот теперь оно было перед ним. Живое и настоящее.
То, что лежало перед ним было настолько невероятно, что Серега одеревенел. Он открыл рот и смотрел. Но снова раздался стон. В то момент он обратил внимание, что на бедрах у девушки видна кровь.
«Она поранилась!» – промелькнуло в голове у Сереги.
Он стремглав бросился к девушке, подхватил ее на руки и побежал с ней на руках домой.
Он прижал ее к себе, сердце Сереги билось так сильно, что он боялся, что оно бьет девушку по голове. От движения, она очнулась.
– Мальчик, мальчик мой, – смогла она произнести, и она обхватила его шею своей рукой.
Серега побежал еще быстрее.
«Да, я твой мальчик! Я твой мальчик!» - подумал Серега, но не смог ничего ответить. Непонятные вещи начали с ним происходить. От прикосновения руки этой девушки у него окаменели ноги, руки и даже язык, он споткнулся и упал, прямо с ней на руках.
– Мальчик, мальчик мой, – опять повторила Клюква и приникла к его пересохшим от волнения губам своими мягкими и упругими губами.
Голова у Сереги закружилась, его затряс озноб, рука неосознанно легла на ее грудь, а девушка, не отрываясь от его губ, сама начала расстегивать его брюки…
***
Весть о том, что не только Клюква, но и Серега пропал в тот же самый день, облетела всю деревню и легла в виде рапорта на стол начальника воинской части меньше, чем через час после того, как Серегиной бабки хватились.
– А кто такой, этот Серега? – заинтересовался Клюквин отец.
- Да наш местный дурачок, бабы Маши внук.
Доля секунды и все подумали об одном же.
- Слушай, Дмитрий Константинович, - обратился к подчиненному начальник части, - Ты сам все прекрасно понимаешь, что надо делать.
- Не понял, - растерялся Клюквин отец.
- В общем смотри сам: дочь твоя нас впутала в историю. Мало того, что позорит твою семью, так еще и теперь до Штаба военного округа дошли слухи, что она у тебя вытворяет. Я не хочу ни с москвичами из-за нее ругаться, ни с ними, - и он показал пальцем в потолок. – Давай так сделаем: ищи этого Серегу где хочешь, хоть сам его роди, но, чтобы наверх ушла история о том, как он изнасиловал и убил твою дочь. Ребята москвичи подпишут, что сами видели, как он это сделал. У тебя репутация отца-страдальца, потерявшего дочь, а пацана этого давно надо было в интернат для дураков отправить.
- А если она жива?
Отец Клюквы с мольбой посмотрел на начальника. Начальник воинской части достал из золотого портсигара гаванскую сигару, аккуратненько отрезал золотыми щипчиками кончик, затянулся. Потом встал со стула и подошел впритык к стоящему напротив его стола Дмитрию Константиновичу:
– А для тебя это единственный шанс отмыть честь семьи и получить перевод в другую часть.
На ухо, чуть ли не касаясь, он прошептал:
– Если сделаешь все, как я сказал, то переведу тебя в Воронеж или Тулу. Подальше от этих мест.
– В Красноярск.
– Значит в Красноярск. Забудешь все, как страшный сон и младшие девочки будут жить спокойно. Жена перестанет по утрам подъезд драить. Подумай, второго шанса не будет.
Начальник части повернулся к нему спиной, вернулся к столу, присел на его край.
– Свободен.
– Слушаюсь.
И отец Клюквы на ватных ногах вышел из кабинета.
***
- Мотоцикл, нам нужно забрать мой мотоцикл от клуба.
Клюква сидела на коленях Сереги и заплетала волосы к две косички.
- Тебе не больно? Я не сделал тебе больно? – Серега смотрел на свои залитые кровью Клюквы руки, но она как бы не замечала этого
- Побежали скорее, пока совсем не расцвело.
- Нет, я один заберу. Тебе нельзя такой идти, пойдем домой.
– К тебе домой?
– Да, ко мне домой! Я же твой мальчик? Значит ты – моя девочка!
Клюква захохотала:
- Ты славный! Почему я раньше тебя не видела? Где ты был все это время?
- В школе…
- Точно! Мы пойдем в школу. Ты же можешь забраться в школу? Там ведь никого нет сейчас.
– Там есть книги с картинками, такими же как ты.
– Точно! Я хочу в библиотеку! Давай займемся всем этим в библиотеке!
И Клюква поднялась на ноги:
– Давай скорее, пока не расцвело совсем! И мотоцикл, не забудь отогнать к школе мотоцикл!
Они без труда забрались в школьный двор. Серега подцепил ногтем створку окна в сенях.
– Залезай первая и откроешь мне дверь с той стороны.
Он буквально подбросил Клюкву к окну и она исчезла в глубине. Щелкунул замок и дверь открылась нараспашку:
– О, мой рыцарь света! Входи смело в мои чертоги! Освети эти мрачные казематы своим мечом! – и Клюква притянула Серегу к себе за рубашку, как только за ним закрылась дверь.
– Где тут у вас библиотека? Побежали скорее туда, я хочу сыграть в игру «Возвращение Крестоносца»!
– А кто такой крестоносец? – Серега спросил, но, увлекаемый Клюквой уже забыл про свой вопрос.
Он ногой вышиб дверь в третью комнату, где была библиотека. Клюква скинула с полок книги, какие попались ей под руку и улеглась на них раздвинув ноги прямо перед глазами Сереги:
– Мой рыцарь! Сломай оковы! Разрушь невидимые чары! Спаси меня!
Серега совершенно потерял ориентацию во времени и пространстве. Он выпал из реальности и очнулся, когда за окном было уже темно.
– Я есть хочу. – в полудреме прошептала Клюква.
– Я сейчас приду. Никуда не уходи.
