...Яркий солнечный луч, пробиваясь сквозь матовое стекло громадного окна, коснулся Аннушкиного лица, защекотал ресницы. Она поморщилась, сделала усилие отвернуться. Не получилось. Лучик настойчиво лез в глаза, слепил, доставляя болезненное беспокойство. Анна застонала, зашевелилась.
- Спокойно, спокойно... Вам нельзя двигаться...
Чьи-то быстрые шершавые, пахнущие лекарствами руки поправили под ней подушку, расправили скомканную простыню.
- Я сейчас... Только позову врача...
Анна напряглась. Она уже когда-то слышала это, и картинки страшных пыток, которые последовали сразу после прихода докторов, подбросили ее на кровати. Она заметалась, захрипела.
…Торопливый топот ног, возня, слабая боль от укола слились в одно яркое мгновение, которое скоро стало угасать, проваливаться в давящую нечувствительную пустоту.
… Аннушка пришла в себя нескоро, с трудом открыла глаза. В слабом свете ночника едва виднелся нехитрый интерьер большой больничной палаты. Слева и справа от нее стояли странные высокие кровати. Одна из них была занята чем-то большим, длинным, укрытым простыней. Аннушка пригляделась, вздрогнула: из-под нижнего края белого покрывала выглядывали человеческие ступни с восковыми, веером застывшими бледно-желтыми пальцами. Это был труп. Холодок смертельного ужаса ущипнул за сердце, засосал в груди. Словно этот покойник мог чем-то ей угрожать, Анна затаилась, боясь даже дышать. Теперь ей казалось, что она лежит не в палате, а в морге, куда ее, полумертвую, по ошибке отправили. Растерявшись окончательно, не оглядываясь, чтобы не натолкнуться на других мертвецов, она уставилась перед собой на слабо мигавшую в глубине комнаты красную лампочку. Только окончательно приходя в себя, она, наконец, поняла, что находится все-таки среди живых, и, судя по всему, в реанимации. Страх отступил, оставляя после себя мучительную жажду. Челюсти свело кисловатой оскомой, заломило. Анна хотела сглотнуть. Получилось с трудом. Рот был чем-то забит, придавленный язык едва шевелился. «Зачем они натолкали мне столько ваты?..» - Аннушка коснулась зафиксированной сложным приспособлением и бинтами челюсти, принялась осторожно выталкивать изо рта большой твердый комок. Комок не поддавался, не пролазил в узкую щель губ, только понемногу разваливался на тягучие противные, как сопли, слизкие нити и мелкие камешки. «Что за черт?! Камни во рту?!" - Анна нахмурилась, потом обмякла. Это, должно быть, таблетки, которые она, теряя сознание, не смогла, не успела проглотить. И озлобляясь на медиков, которые кормили ее пилюлями, нисколько не заботясь, а сможет ли она в силу своего состояния их съесть, полезла двумя пальцами в рот, достала не растворившийся сгусток окаменевшего лекарства.
...Она с удивлением рассматривала странно-продолговатую отполированную капсулу, узнавая в ней... зуб. «Этого еще не хватало! Откуда у меня во рту чужие зубы?! Эти сволочи совсем что ли с ума посходили?!» С трудом подавляя новый приступ дурноты и все еще ничего не понимая, Анна вытолкала языком еще один большой резец. Она потянулась к висевшему на спинке кровати полотенцу, прижала к губам. С трудом сплевывая солоноватую кровавую слюну, Аннушка собирала выпадавшие зубы, продолжая удивляться откуда и зачем они могли здесь оказаться.
…Она так и застыла с полотенцем в руке, боясь поверить страшной догадке. Так вот оно оказывается что-о-о-о!.. Ну, ну, конечно же... Аннушка осторожно пошевелила языком, коснулась беззубой десны: это не раз травмированная нижняя челюсть не выдержала последнего, самого страшного удара младшенького пасынка, стала крошиться и рассыпаться. Анна зарыдала. Но не успела она как следует оплакать изуродованную свою красоту, когда язык задел верхние передние зубы, выдавил и их. ...Они выпадали легко, безболезненно, совершенно не держась на рыхлых, отечных, горевших огнем, деснах. За несколько минут Анна собрала в кулачок не тронутые никакой болезнью красивые и здоровые свои зубки…
Не впадая больше ни в сон, ни в беспамятство, Аннушка стала дожидаться рассвета.
…Она с трудом перевалилась на бок, полежала, привыкая к новому своему положению, спустила ноги. Голова, налитая, казалось, свинцом, притягивалась к подушке, кружилась, нестерпимо болела. Рядом лежали голые умирающие больные, которые даже не пошевелились, когда она, цепляясь за их кровати, потащилась к умывальнику.
…Большая, сияющая чистотой раковина с зеркалом прилепилась в углу, у самого входа в палату. Анна, вытянув для равновесия руки, неуверенно, мелкими шажками, зашаркала вперед.
Наконец, она добралась, упала грудью на мойку. Пугаясь глядевшей на нее со стены чьей-то ужасной физиономии, Аннушка шарила в кровавом, двоившемся перед глазами тумане, пыталась отыскать пропавшее вдруг куда-то зеркало.
…Она даже отшатнулась, похолодела, в неописуемом ужасе уставилась в смотревшего на нее в упор… Кинг-Конга. Жуткая фантастическая обезьяна затравленно следила за ней из зеркала, словно пугаясь ее, Аннушкиного, вида. «Что?! Кто?! Кто это?!!! - Анна затряслась и, все еще не веря собственным глазам, придвинулась ближе. - Этого не может быть!!!» Она сильнее вцепилась в края умывальника, почти повисла на нём, бессмысленно вытаращилась в свое отражение. Подвязанная бинтами и железками избитая челюсть вместе с раненными губами уже почернели, отекли, выпирали вперед, делая ее правдоподобно похожей на страшную больную гориллу. Сходство было таким сильным, что Анна, на секунду даже уверовав в свое в обезьяну превращение, стала лихорадочно ощупываться, проверять на теле шерсть. Она потянулась к своему лицу, тронула перебитый почти плоский нос и утратившие былое очарование глаза. Лицевые нервы атрофировались, больше не держали, не контролировали мышцы, и они, расслабленные, «поплыли», упали, до неузнаваемости обезобразили контуры еще недавно совершенного в своей красоте личика. Веки обвисли, потянули, поставили брови «домиком», больше чем на половину закрыли огромные глазницы. Она не ослепла только потому, что глазные яблоки, повернувшись вокруг своей оси, сместили зрачки к носу, и они, застыв в сантиметре друг от друга, делали Аннушку очень похожей на сказочного одноглазого циклопа. Довершением этому безобразному уродству являлось общее выражение её морды-лица: оно было как у сказочного Пьеро страдальчески-плаксивым, растерянным, и бесконечно, бесконечно(!) несчастным…
* * *
…Скоро выяснилось, что с Анной случилась еще одна пренеприятная вещь: она потеряла память. Амнезия была не полной и странной: Аннушка прекрасно помнила события в своей жизни, людей с которыми хоть однажды сталкивала ее судьба, но отчего-то не могла об этом рассказать или написать на бумаге. Зная назначение всех окружавших ее предметов и явлений, она абсолютно не помнила их названий и даже букв. Словно попав в чужую страну и, не зная ни ее языка, ни алфавита, она объяснялась теперь жестами, отдельными звуками, пыталась и не могла говорить. Как маленькая больная мартышка, сидела она, нахохлившись на кровати, ждала прихода врачей.
...Доктора, - иногда целыми толпами, - рассаживались рядом с ее постелью, приветливо, но не искренне улыбались. Они показывали знаками, что желают осмотреть ее, предлагали задрать рубаху. Она слушалась, с готовностью подставляла свое усыхающее тело, следила за ними преданно, как собака. Медики хмуро и заметно брезгуя, по очереди тыкались стетоскопом в ее ребра, щупали пульс, приподнимали веки, заглядывали в глаза. Они жестом спрашивали, как она спала, и Анна тихо скулила, показывала на пальцах, что спит она плохо, что желудок почти не принимает пищу, сильно болит и капризничает. Айболиты сочувственно и ласково трепали ее по затылку, качали головами, уходили.
…Теперь у ее постели часто собирались и учёные консилиумы. Профессора и доктора наук хмуро заглядывали ей в рот, считали позвонки, дергали за шею и коленки, совещались, спорили, совершенно не представляя, как и отчего следует ее лечить. У нее было больным всё. Не зная, не понимая, что за штука могла с нею приключиться, они обследовали ее как космонавта, брали на исследование даже волосы. Собственно, волос у Аннушки тоже уже не осталось. Они выпали все и сразу однажды утром, - просто остались лежать на подушке, - когда она пробудилась ото сна, стала вставать. И уже почти привыкнув и к боли, и к потерям, Анна горько рыдала над этим последним, некогда восхитительно-прекрасным, а теперь тусклым и седым, символом женской красоты. Ее голова - круглой правильной формы - сделалась абсолютно гладкой, блестящей, очень похожей на грязно-лимонного цвета бильярдный шар.
…Ее точила какая-то неведомая науке болезнь, медленно, но верно разрушая и убивая тело. Теперь она уже не отекала, а, теряя последние граммы воды, усыхала, на глазах превращалась в живую ходячую мумию.
Столкнувшись в ее лице с необъяснимым медицинским явлением и боясь как бы она не умерла неизученной, Аннушку скоро оправили в столицу, поместив в одну из лучших научных клиник.
…Она обследовалась во всех отделениях – от терапевтического до радиологического, - пока, наконец, не попала в поле зрения Евгения Петровича Яблочкова...
(продолжение следует...)
