Предисловие.
Даже спустя тридцать шесть лет Чернобыль остаётся территорией загадок. О нём пишут книги, снимают сериалы, а особо одарённые выстраивают теории заговора и приплетают лазеры с орбиты и рептилоидов. Ну а нам с исторической точки зрения интересно одно, как жили простые ликвидаторы и работяги которых бросили на передовую? О чём они думали непосредственно в процессе работы? Была ли экипировка качественной, а забота о человеческом здоровье достаточной? Об этом и многом другом я хочу поведать вам, за одно попытаемся приблизиться к пониманию того, что предположительно было правдой, а что ложью.
Авария на четвёртом энергоблоке.
Для понимания дальнейших событий я хочу рассказать про саму аварию и о её причинах.
На 25 апреля 1986 г. была запланирована остановка 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС для очередного планово-предупредительного ремонта. Во время таких остановок обычно проводились различные испытания оборудования, как регламентные, так и нестандартные. В этот раз целью одного из них было испытание режима «выбега ротора турбогенератора», предложенного генеральным проектировщиком (институтом Гидропроект) в качестве дополнительной системы аварийного электроснабжения.
Примерно за сутки до аварии (к 3:47 25 апреля) мощность реактора была снижена примерно до 50 % (1600 МВт). В соответствии с программой отключили систему аварийного охлаждения реактора. В последующие часы продолжалось постепенное снижение мощности реактора.
26 апреля 1986 г. в 1:23:04 начался эксперимент, но в 1:23:45 в ходе проведения проектного испытания турбогенератора № 8 на энергоблоке № 4 произошёл взрыв, который полностью разрушил атомный реактор. Здание энергоблока и кровля машинного зала частично обрушились. При этом погибли два человека — оператор главных циркуляционных насосов Валерий Ходемчук и сотрудник пусконаладочного предприятия Владимир Шашенок.
В помещениях и на крыше реактора возникло более 30 очагов пожара.
К 2 часам 10 минутам основные очаги пожара на крыше машинного зала были подавлены. К 2 часам 30 минутам пожар на крыше реакторного отделения был локализован. В 5 часам 26 апреля пожар был ликвидирован.
По различным оценкам в окружающую среду в результате аварии произошёл выброс около 380 млн. кюри радиоактивных веществ, в том числе изотопов урана, плутония, йода-131, цезия-134, цезия-137, стронция-90.
Реальные истории ликвидаторов Чернобыльской аварии.
- Александр Горошко, заливщик бетона на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС с 12 августа по 11 октября 1986 года:
«Мне тогда было 30 лет. У меня уже было двое детей. Вопрос ехать или нет не стоял. Вызвали в военкомат – и всё. Если честно, была возможность отмазаться. Мне и потом говорили: «Ты в своём уме, что туда поехал?» Ну немного не так воспитан был.
В принципе я догадывался, куда мы едем. Нам пытались как‑то смягчить всё это дело. Сказали, что едем в Обнинск Калужской области подменить тех, кто уехал в Чернобыль. Но в Обнинске мы побыли, по‑моему, три или четыре дня. И потом вызвали в штаб и отправили в Чернобыль.
Я приехал туда 12 августа 1986 года. И по 11 октября из 30-километровой зоны не выезжал. Жили в бывшей школе-интернате. Детей, естественно, оттуда эвакуировали, но в классах ещё парты стояли. Беспорядок, книжки разбросаны. Запомнилось, что в одном классе на доске детской рукой было написано «Прощай, родной Чернобыль».
Проводили дезактивацию. Пол застелили свежим линолеумом. Постоянно его мыли, чтобы меньше пыль поднималась. Возле интерната был сад. На нём сказалось действие радиации: висели огромные яблоки, груши. Абрикосы такие были, что ветки ломались. Есть это всё, конечно, было нельзя.
Больше всего меня поразил пустой Чернобыль. Относительно немаленький город. Пустые улицы, выгоревшие портьеры, занавески на окнах, цветочные горшки с завядшими цветами. Всё это было непривычно, страшно. Что ещё удивило: из птиц были одни голуби.
До станции было примерно 18 км. Ездили через село Копачи. Тоже жуткое зрелище. Всё заросло травой. Калитки в некоторых домах висят. Где‑то вообще двери выбиты. Пустые деревни – это страшно. А пустой город – ещё страшнее. Что‑то внутри сидело… Очень нехорошие ощущения.
Работал я на бетононасосе – заливал бетон в саркофаг. Техника была вся импортная с дистанционным управлением, очень дорогая – на шасси «Вольво», «Мерседеса». Стоила где‑то 1,5 млн инвалютных рублей. КрАЗы наши тоже были. Но их ресурс немножко подводил. А как их ремонтировать, когда вокруг рентгены летают?
Мы находились в свинцовой будке с очень толстым стеклом в окошечке, управляли пультом и закачивали бетон. Час работал, через час менялись и после шести часов уезжали со станции. За первый выезд я хапанул 0,6 рентген (наиболее безопасной для человека считается доза 0,00002 рентген в час – прим. ред.).
Однажды у нас сломался бетононасос. И пока мы его отгоняли от саркофага, я схватил 2,7 рентген. Поэтому мне дали день отдохнуть. Это был единственный раз за два месяца, когда я не поехал на работу.
Всего в справке, которую мне выдали по окончании командировки, 24,8 рентген. Кстати, по мере заливки саркофага радиационный фон падал. И уже в конце сентября – начале октября появились воробьи. Это был добрый знак.
Снабжение было на атомных станциях в то время обалденное, как продуктовое, так и промышленных товаров. Была такая история. В казарму пришли ребята наши из южных республик: из Армении или Азербайджана, не помню точно. И принесли с собой новые зимние ботинки меховые в коробках. Говорят: «Тебе не надо? Какой размер?» Меня это насторожило. Говорю: «Ребята, а откуда дровишки?» Оказалось, что они нашли какой‑то промышленный заброшенный склад в районе АЭС, не взятый под охрану. А там шубы, зимняя обувь, электроника и многое другое. И ребята понатащили оттуда всего, что полегче и можно где‑то спрятать. А мех имеет свойство впитывать радиацию, и когда проверяли эти ботинки – у дозиметристов стрелки гнулись! Конечно, всё это выбросили. Не самоубийцы же. А потом уже этот склад взяли под охрану.
Были случаи, когда моешься, а волосы на голове фонят и фонят – не отмываются. Раз! Машинкой побрили – всё нормально. И под ногтями собиралась радиация. Ну не пыль же мы с пряников там сдували.
Я поехал в Чернобыль уже более или менее обеспеченным. У меня уже тогда была специальность, я работал на заводе сельхозмашиностроения им. Фрунзе в одноимённом городе. За два месяца этой командировки я получил чуть более 3 тыс. рублей, и плюс средний заработок у меня шёл на заводе. Он рассчитывался от выработки, а я получал тогда около 600 рублей. Это были большие деньги. В 1998 году мне вручили орден Мужества. Больше всего были обижены солдаты-срочники, которые участвовали в ликвидации. У них зарплата была 3 рубля 80 копеек. Если даже в пятикратном размере – это 20 рублей в месяц.
Единственный, кто там был из высоких начальников, – это Николай Иванович Рыжков (с 1985 по 1991 год – председатель Совета Министров СССР – прим. авт.). У меня к нему большое уважение. Лично я два раза его видел на станции. Это настоящий патриот своей родины».
- Валентин Горелов, старший инженер автобатальона в зоне Чернобыльской АЭС с 23 декабря 1986-го по 25 марта 1987-го:
«У меня уже двое детей было в то время, а мне 31 год. Работал старшим инженером транспортного управления в Белгороде. Как я оказался в Чернобыле? Часов в пять утра звонок в дверь. Открываю: посыльный с повесткой в военкомат. В этот же день прошёл медкомиссию. Догадки уже были, куда меня хотят отправить. На следующий день – с вещами на три дня, ложка, кружка. На автобусах поехали сначала в Курск. Тревога, волнение были, конечно. Отказаться, убежать? Не то было время и не то поколение: стыдно было.
В Курске выдали форму. Когда надел погоны – все мысли сразу отпали. Уже ни шагу назад. Потом ночным поездом в Киев. Оттуда на тентованных «Уралах» – в Чернобыль. Когда первый раз подъехали к станции и я увидел разрушенный реактор, конечно, было ощущение катастрофы, чего‑то нереального.
Ехали через рыжий лес. Дозиметрический прибор ДП-5, пока подъезжали, пищал всё сильнее и сильнее – уровень радиации увеличивался. Старались как можно быстрее этот лес проскочить. 26-я бригада Московского военного округа, куда я попал, располагалась в селе Ораное за 30-километровой зоной. Сначала жили в палатках, потом офицеров перевели в щитовые деревянные домики.
Я отвечал за техническую исправность автомобилей. Каждый день бригада выезжала на работы в Чернобыль. У нас в автопарке было где‑то машин 70. Главная моя задача была – обеспечить ремонт техники.
Запчастей из «чистой» зоны почти не поступало. Использовали то, что есть. Обычно я ездил в бывшую организацию «Сельхозтехника» в Чернобыле. Оттуда технику, которая была на ходу, ещё раньше вывезли в могильник, а та, которая стояла на ремонте, осталась. Можно было оттуда брать запчасти. Понятно, что они заражённые, но ничего другого не оставалось: каждое утро нужно было бригаду на чём‑то вывозить. И на могильники тоже приходилось за запчастями ездить.
Людей из зоны увозили по тревоге, поэтому они оставили всё как есть. В помещение «Сельхозтехники» заходишь – там термосок лежит, там – держак, там – подшипник. Около машины водитель что‑то ремонтировал – ключи лежат. Не знаю даже, как это описать. Наверное, как фильм ужасов. Кажется, что сейчас должен появиться человек, – но никого нет.
Через сёла проезжали. То же ощущение: здесь должны быть люди или собаки, но никого нет. На снегу – ни одного следа. Как стоп-кадр чёрно-белый: всё в один момент замерло. От этого какое‑то гнетущее чувство испытывал. Только, помню, вороны летали. Наверное, их не брала радиация.
У нас были накопители, которые показывали, сколько радиации человек получил за день. Выглядит как авторучка. Всегда нужно было его с собой носить. Но накопитель давали офицеру один на десять человек. У меня была передвижная мастерская с кран-балкой. Допустим, сломалась где‑то машина – едем в зону или на АЭС. Я брал с собой человек восемь. И вот один лежит на земле, крутит гайки, второй – сверху машины. Кто сколько рентген взял? Нереально узнать. Накопитель ведь только у меня.
Вечером накопители сдавали дозиметристам. Если выше 1,5 Р, сильно ругали за это: «Людей попалил, пожёг!» В общем, чуть ли не врагом народа объявляли. А если привёз меньше 1,5 Р, солдаты говорили: «Так мы с тобой будем служить очень долго». Поэтому мы делали так: набрали ящик земли из рыжего леса и клали на 10 минут туда накопитель. Он давал ровно 1,5 Р. Поэтому были случаи, что я накопитель с собой не брал. И многие офицеры так делали.
Из защиты был только «лепесток» – респиратор. Больше ничего. Уже на третий день у меня стало першить в горле, во рту – металлический привкус. А на следующий день – сухой кашель. Водки, вина, чтобы выводить радиацию, никому не давали. Это всё сказки. Была привозная минеральная вода. Её пили много. Недели через две на зубах появился чёрный налёт. Зубной пастой тёр – не помогает. Потом начал чистить хозяйственным мылом. Дней через десять зубы побелели.
По пути со станции проходили через ПуСО – пункт санитарной обработки. Их было два. На первом мыли машины, на втором стоял японский прибор, который замерял уровень загрязнённости автомобиля. Если машина «грязная», прибор горит красным. Значит, опять на мойку. Однажды мы вышли из машины и сами решили пройти через этот прибор. Машина проехала с первого раза, а мы – нет. Оказалось, что наши бушлаты были сильно заражены. В таких случаях одежду выкидывали и выдавали новую.
На планёрках офицеры рассказывали, что один паренёк взял себе на память кусок графита (графитовые стержни – важная часть конструкции ядерного реактора – прим. авт.) и положил в нагрудный карман. Сразу потерял сознание, и его отвезли в госпиталь. Поэтому нам строго приказывали: ничего не поднимать и не увозить с собой.
Новый год там встретили. 1 января предлагали пойти на концерт. Не помню уже, кто приезжал, но никто не пошёл. Вся бригада спала. Каждый день подъём в 4:30. В 12 ночи отбой. Накопилась усталость. На завтраке никого, на обеде – никого. К ужину только стали просыпаться.
Если работал на станции, шёл коэффициент 5 – то есть в пять раз увеличивался оклад. На гражданке я получал 125 рублей. Если память мне не изменяет, когда приехал оттуда, мне заплатили 2 100 рублей.
Из Киева мы ехали в гражданском вагоне. Нас завалили выпивкой, закусками, называли героями. Было чувство, что мы сделали своё дело, и люди это понимали, благодарили, относились с большим уважением.
Сейчас есть, конечно, проблемы со здоровьем. Кости болят. Иногда ощущение, что мясо от костей отстаёт, головная боль, давление подскакивает. Но я не жалею, что там оказался. Наверное, так и должно было быть».
Мифы о Чернобыльской катастрофе и её ликвидаторах.
- После аварии в Чернобыле все пили водку
Водка - это самая больная и безумная тема. Не было никаких тонн водки из сериалов и уж тем более бутылок спирта для очистки организма, скорее на против, как и на обычных объектах государственной важности со спиртным в зоне было тяжеловато. Конечно были случаи когда рабочим с крыши четвёртого энергоблока могли дать стакан спиртного, но это было скорее исключение из правил чем обыденная повседневность. Сам Александр Горошко (из текста выше) говорил "Не верьте тем, кто говорит, что там людям наливали водку, чтобы выводить радиацию. Например, я работал на машине за полтора миллиона, а мне там кто‑то наливать будет? Это абсурд."
- Из за радиации с неба падали птицы
Ликвидатор Вячеслав Гришин рассказывал, что в Припяти которая находится в в трёх километрах от Чернобыля, падающих птиц не было, их видели только рядом с АЭС. Но интересно то, что когда провели исследования то выяснили что хуже всего радиацию переносят птицы именно чёрного цвета из-за феомеланина - пигмента в их перьях.
- Дайверы - "спасшие мир" это добровольцы, которые пострадали и погибли в первые дни.
Баранов, Беспалов и Ананенко в фильмах и сериалах показаны добровольцами идущими на опасную операцию, чтобы спасти станцию от взрыва и ныряют в заражённую воду. На самом деле они не сами вызвались это дело, просто приказ пришёл именно в их смену. (О том что они были добровольцами, впервые написала газета "Труд" в 1986 году.) Вместо герметичных масок с аквалангами, у них были обычные респираторы "лепесток". А воды сначала было по коленно, потом по щиколотку, ПОказания дозиметров были незначительными, вспоминает Алексей Ананенко. После операции им не кто не аплодировал ("это была обычная работа") и водку они не пили.
Ананенко и Беспалов живы до сих пор, и живут они в Киеве. Баранов проработал на станции ещё 19 лет и умер в 2005 году.
Итог.
Подводя итог можно придти к выводу, что процесс ликвидации с учётом тех времён был выстроен не плохо, методом проб и жесточайших ошибок ликвидаторы стали понимать необходимость гигиены, средств защиты и самое главное осознали угрозу радиации. Беда лишь в том что большая часть из 600.000 тысяч людей прошедших через Чернобыль не выбирали свой путь который привел их к проблемам со здоровьем в старости и подвиг которых к сожалению не смотря на крошечный промежуток времени с каждым годом пытаются принизить и лучшее что мы может сделать в этой ситуации, это помнить что ликвидаторы сделали не только для страны, но и для планеты в целом.
Список литературы:
Книга Григория Медведева " Чернобыльская тетрадь"
Интернет источники:
