Тимофей Михалков знал, что рано или поздно доберутся и до них. Всё чаще встречал он злорадство на лицах некоторых односельчан, ненавидящих его. Теперь, когда ворота трещали от напора желающих растерзать его самого и семью, он спокойно заряжал ружьё.
— Тима, прошу, не надо! — рыдала жена, красавица Агриппина, — так-то может, хоть детей пожалеют!
— Никого они не пожалеют, изверги! Бери детей в охапку и задним двором через речку, бегите, спасайтесь! По речке до Баковки, а там затеряетесь! — Тимофей отложил ружьё, и перекрестив свою семью целиком и каждого в отдельности, приказал: — Тикайте!
Но было поздно: с заднего двора, от соседа Лукича через забор уже лезли два наиболее ретивых ревнителя борьбы с "кулаками": Сенька Рябов, по кличке "Рябой" и его названый брат Платон Безносный.
— Не успели! Эх.. Микитка, Наташка, бегите хоть вы, успеете схорониться в доме. В складкЕ! Бог даст, обойдётся, — зашептала Агриппина, целуя детей. Дети убежали в дом, где был оборудован тайный "складок" под крышей.
Тут ворота с треском распахнулись. Во двор въехали двое конных, незнакомых, и зашли несколько местных, пеших, тех, кого Михалковы считали своими соседями. Лица, смотревшие на "проклятых кулаков" выражали презрение. Словно и не выручал их Тимофей в лютую годину, помогая кому зерном, кому маслом.
Из сарая вывели коня Сивку. Конь, словно понимая, что происходит, косил глазом и порывался встать на дыбы, но ведущий его Сашка сиплый, стукнул его палкой.
— Не сметь! Это ж теперь государственное имущество! — крикнул один из конных, спешился, и подойдя к Сивке с видом знатока, стал оглаживать его и перебрасывать тут же на него сбрую со своего старого мерина.
Раздалось мычание: следом за конём вывели коров-кормилиц: Зорьку и Ночку. И Ночкиного телка забрали, и двух коз... кур тоже не оставили.
— Люди добрые! Да что же это творится такое? Мы же помрём голодной смертью! — крикнула Агриппина, и тут же наткнулась на злобную ухмылку Сеньки Рябова. Тот ещё в молодости положил глаз на Агриппину, и теперь, зная, как скора расправа над "кулаками", решил поквитаться с нею за то, что много лет назад она выбрала в мужья не его, а Тимофея.
— Небось, не успеете, — гадко усмехнулся он, приближаясь к ней.
— Уйди, Сенька! — увещевала она его, отступая, — я мужняя жена!
Но он продолжал наступать. Грохнул выстрел, и Сенька, падая, схватился за юбку Агриппины, и стащил её, уткнувшись носом в зелёную ткань. Всем открылась белизна кожи кулачихи, а крутизна её бёдер сразу взбодрила опьяневших от вида крови и голой плоти мужиков.
— Не подходи! — выстрелил вверх Тимофей, закрывая собой Агриппину, пока та тщетно пыталась вырвать юбки из рук раненного Сеньки. Но одновременно прогремел ещё один выстрел, и Тимофей стал оседать в пыль. Быстрой струйкой побежала из раны кровь. Дико закричала Агриппина, а деревенские, видя, что муж им больше не помеха, с улюлюканьем потащили её, вопящую, в сарай, на солому, где ещё недавно спала Ночка с телком.
Десятилетняя Ульяна, ошалев от увиденного, кинулась было за ними, но тут её подхватили сильные руки и перекинули через седло.
— Незачем, тебе, малёк, такое видеть! Ты ещё, в силу скудного своего ума не в состоянии понять, что к чему.
— Куда они потащили маму? Пустите меня, дяденька, — заплакала девочка.
— Про мамку забудь. И сюды не возвращайся, разорвут. Родня где осталась? — спросил всадник.
— Нет... только... — она хотела рассказать про малышей, но передумала, не доверяя всаднику, — нет, никого.
— Сирота, значит, — посочувствовал всадник, и, покачав головой, пустил свою кобылу шагом.
Они приехали в соседнюю деревушку Баковку. Всадник зашёл в первую же избу и заявил, что нужно, мол, "Во имя Революции" взять девчонку на воспитание.
В избе на печи ворчала старая бабка, а на лавке молодой ещё мужик- калека, наигрывал на балалайке. Бабка стала говорить про лишний рот, но всадник обещал мешок крупы и банку масла, и старуха сменила гнев на милость.
Так у Ульяны началась новая жизнь.
Бабка оказалась злющая и очень жадная. После жизни с родителями, где к щам подавали свежий ржаной хлебушек, а на ночь кружку парного молока, Ульяне было очень голодно.
Теперь рацион девочки состоял из размоченной гречихи и ячменя, и ещё тюри — воды с хлебными корками и луком. По праздникам старуха добавляла туда постного масла.
С оказией девочка пыталась разузнать судьбу своих родных сестры и брата, что прятались в "складке", но никто ничего о них не слышал. Ульяна надеялась, что малыши попали в более сытое место, чем она сама.
Худо - бедно, промчалось несколько лет и вот уже Ульяна из девочки превратилась в угловатого подростка. Она живо интересовалась всем на свете, и узнав, что в селе за пять километров открывается школа для крестьянских детей, стала ходить туда. Бабка к тому времени умерла, и Ульяна осталась с калекой, и то хорошо: вдвоем не так страшно.
Она считала Николая старшим братом. Он был добрым, если не пил, ну а если и выпивал, то Ульяне ничего не стоило сбежать от него, безногого. Николай плёл корзины, короба и даже сундуки. Это приносило небольшой доход. Спасал и огород, но всё равно зимой жили голодно. И решила Ульяна податься в город. Нужно было только выбрать момент и сказать об этом Николаю. В тот день, когда она решила сделать это, в окошко постучали. Выглянув, Ульяна увидела бойца.
— Надо же, как выросла, малёк! — подкручивая ус, засмеялся тот, — ну что, не признала?
Гость вошёл в дом, поздоровался с калекой за руку, достал из вещмешка каравай, пяток варёных яиц и бутыль самогона. Сам не пил, всё подливал калеке.
С утра Николай проснулся и понял, что проклятый красноармеец увёл Ульяну. И завыл тогда инвалид, и бросил недопитый бутылёк о печку, а тот возьми и воспламенись.
Уже у реки Ульяна заметила дым.
— Что это? — охнула она, с холма было видно, что горит дом, ставший ей приютом.
— Пожар никак, — ответил боец, закрыв глаза, вдыхая запах девичьей косы.
— Вернёмся, дядя Илья? Там же Коля! — обернулась к нему Ульяна.
— Да ничего ему не будет, твоему Коле, — притянул её к себе красноармеец, — и прекрати называть меня дядей, не такой уж я и старик!
Илья, или как называли его остальные, товарищ Дронов, слово своё сдержал и привёз Улю в Ленинград, где уже жила его семья — мать старушка с убогой сестрой Катей, которых он перевёз из Жмеринки.
— Господи, да она же рЯбёнок совсем, — покосилась на девушку мать Ильи. А сестра идиотка, тут же стала демонстрировать Уле свою куклу из мочалки.
— Хорош ребёнок, ты на титьки её посмотри! У товарища Свиткиной и то меньше! Ух-х! — смеялся Илья, обнимая одной рукой Ульяну, другой Катю, — мои красавицы!
И осталась Ульяна у Дронова, на правах гражданской жены. Ей эти "права" были в тягость, Илья со своими лошадьми был более нежен, чем с ней, но идти ей было некуда. К шестнадцати Ульяна выучилась на машинистку и пошла работать в машбюро при Райпотребсоюзе. Она получала мизерную зарплату, но не жаловалась, считая, что ей повезло. У других и этого нет!
Однажды к ним на работу приехал товарищ Игонин, при упоминании о котором все женщины в машбюро мечтательно вздыхали. Увидев неказистого человечка, Ульяна была очень удивлена: ни стати в нём, ни силы. Сморчок сморчком!
Тем не менее, товарищ Игонин выбрал её для того, чтобы она печатала для него, пока он находится в Ленинграде. Руководство бюро её отпустило, и она поступила в "полное распоряжение" товарища Игонина на время его командировки.
Тот, в первый же вечер "намарафетился". Подняв белый от кокаина нос, он весело поинтересовался:
— Не желает ли дама присоединиться?
— Спасибо, нет. Мы ещё сегодня будем печатать? — спросила она.
— Будем, будем! Я в ударе! — благодушно хохотнул Игонин, — я чувствую небывалый творческий подъем! Я надиктую тебе роман, не хуже чем этот французишка Дюма, да!
Он, продолжая нести подобную чушь, потащил Ульяну в какой-то притон, где был особый вид проституток: они были облезлы и некрасивы, зато их можно было бить, колоть и резать. Поэтому стоило это развлечение недёшево. Ульяна осталась ждать Игонина на кожаном диванчике в обществе пожилого хрыча, отрекомендовавшегося, как Осип Кринич.
Как только Игонин ушёл, Кринич стал предлагать Ульяне продать девственность, мол, он знает людей, готовых заплатить очень хорошие деньги. Но Ульяна не удостоила его ответом, ей были мерзки и старик, и место. Да и продавать уж было нечего.
Через некоторое время одна из девиц выскочила "из кабинета" с истошным воплем. Вторую вынесли спустя какое-то время без чувств.
Потом показался и сам товарищ Игонин, мрачнее тучи. Он пребывал в очень дурном расположении духа, видно наркотик действовал таким образом.
— Что? Осуждаешь меня? Презираешь? — зло усмехнулся он, — глядя Ульяне в глаза,— а сама что? Живёшь с убийцей своей семьи, спишь с ним, ублажаешь его... ну, и как это называется?!
— Что? Что вы сказали? Да товарищ Дронов спас меня! — губы Ульяны задрожали. Сквозь толщу лет она увидела как наяву оседающего на пыльную дорогу отца.
— Ой, не могу! Спас он! Тоже мне, спаситель! Как твоя фамилия, девочка? Настоящая, не та, что в документах, которые тебе выправил Илья?
— Михалкова, — из глаз у неё тихо упали две хрустальных слезы.
— Ну вот! — настроение Игонина стало заметно лучше, — товарищ Дронов был ответственным за раскулачивание и вашей семьи тоже. Так что, смерть твоих близких на его совести!
— Зачем вы мне это говорите? — тихо спросила она.
— Не знаю,— пожал он плечами, — мне скверно и я хочу, чтобы и тебе было скверно... не люблю одиночества! Может быть, ты захочешь отомстить за боль, что мучает тебя все эти годы? На, стукни меня!
Он протянул ей невесть откуда взявшуюся плеть.
— Давай, не робей. Врежь, как следует! Выпусти пар перед тем, как разделить с убийцей твоей семьи постель!
— Нет, — сказала она, — лучше дайте яду, я отравлюсь.
— Вот, это дело, вот это я понимаю! — захлопал в ладоши Игонин, — но зачем травить себя? Лучше отомсти за них, девочка! Давай! — он протянул ей пакетик с порошком, который видать, заготовил заранее, — я никому не скажу!
Она пришла домой в одиннадцать. Илья не спал, играл со старухой матерью в карты. Похрапывала Катюша.
— О, Улюшка пришла! — обрадовался Илья, бросив карты, — обожди, сейчас тебе кипяточка сообразим. Смотри-ка, я груш принёс сушёных. Размочи, вкусно! — он посмотрел на неё и опустил руки, — что?!
— Я всё знаю! — сказала она.
— Что знаешь? — не понял он.
— Всё! Но я хочу слышать от тебя: это правда? Ты убил моего отца?
— Нет, это сделал мой товарищ, — медленно произнёс Илья.
— По твоему приказу? — глухим голосом спросила Ульяна.
Илья молчал.
— Отвечай, не молчи! — крикнула она так громко, что идиотка проснулась и захныкала.
— Тебе это Игонин сказал? — играя желваками, спросил Илья.
— Ответь сначала: да или нет? По твоему приказу был убит мой отец?
— Да. По моему приказу. У твоего отца в руках было ружьё, и он успел застрелить нашего товарища. Мне жаль, что так вышло, — опустил голову Илья.
— Как же ты, после всего этого, мог... — набросилась она на него, но он спокойно держал её руки, наблюдая, как она бессильно извивается.
— Где пистолет? Или ты должна воспользоваться моим? — спросил Илья.
— Какой пистолет? — не поняла она.
— Ну, он же неспроста тебе это рассказал, наверняка дал тебе пистолет!
Она выложила на стол пакетик с белым порошком, и села закрыв голову руками. Хотела бы заплакать, но слёз не было. Ярость куда-то ушла. Она вновь вызвала в памяти лицо своего отца, а в ушах у неё стояли вопли матери...
— А мама, что стало с ней? — спросила она.
— Я не знаю, — вздохнул Илья, — я тебя забрал, там за главного оставался Игонин. Спросила бы у него! — Илья закурил папиросу.
Она взяла пакетик и молча вышла.
В заведении, где она оставила Игонина, сказали, что он решил продолжить веселье в ресторане . Ульяна отправилась туда. Игонин, увидев её, махнул рукой. Ей повезло: он сидел за столиком один, и перед ним стояла бутылка шампанского.
Ульяна решила выждать удобный момент и всыпать яд ему в бокал. Это казалось лёгкой задачей, потому что к тому моменту Игонин был сильно подшофе. Наркотики и алкоголь ослабили его бдительность.
— Ну что? — спросил Игонин, пристально глядя на неё. — Всё успешно прошло?
— Да. Я ушла, чтобы не видеть, как он умирает! — соврала она.
— Как ушла? — вылупился на неё Игонин, — это же самое интересное! У человека парализует дыхательную систему, изо рта идёт пена... потрясающе! — я бы дорого отдал, чтобы видеть это.
— Налейте мне выпить, пожалуйста, — внезапно попросила она.
— Конечно, мы ведь теперь сообщники, дорогая! Надобно обмыть,— подмигнул он ей, с придыханием придвигаясь ближе.
— Раз так, я хочу знать, почему вы мне помогли. Что вам до моей семьи?
— А ты умная девочка, — указал на неё дымящейся папиросой Игонин, — бьёшь не в бровь, а в глаз! Всё просто: Дронов мой заклятый друг. Он слишком много знает обо мне, как и я о нём, он стал опасен.
— Ясно, последний вопрос: как умерла моя мать?
Вопрос застал негодяя врасплох: он посмотрел на лицо девушки, но оно было безмятежно, и он успокоился, решив, что система её сломила.
— Я избавил твою мать от мук, заколов штыком. Я освободил её прежде, чем немытое мужичьё растерзало её нежное тело, — он говорил медленно, осторожно подбирая слова. И тут она увидела, как он целится в лоб её отцу в тот самый момент, когда тот угрожал захватчикам.
Игонин между тем достал пакетик с белым порошком, очень похожим на крысиный яд, и стал делать дорожку.
— Я тоже хочу попробовать! — весело засмеялась она и высыпав яд, стала формировать дорожку с помощью салфетки, — покажете, как?
— Откуда у тебя марафет, девочка? — насторожился было Игонин, но не дождавшись ответа, махнув рукой, всосал порошок себе в нос, и промокнул салфеткой. Он всё понял через несколько секунд и, выпучив глаза, побежал в уборную, толкнув официанта, разбившего по его вине поднос. Уборная оказалась закрыта. Барабаня в дверь, Игонин матерился, называл человека в уборной "контрой", кричал, что ему нужен умывальник, а после упал, агонизируя, пуская кровавые пузыри.
— Будь у меня штык, я бы избавила вас от мучений, хотя вы правы: зрелище завораживающее, — улыбнулась Ульяна и переступив через Игонина, отправилась на вокзал.
Она запрыгнула в отбывающий товарняк и к следующему вечеру была далеко. Там она встретила человека, за которого позже вышла замуж и прожила с ним тяжёлую, но счастливую жизнь. Ульяна Тимофеевна была интеллигентна и настолько аристократична, что тот, кто не знал её историю, ни за что бы не поверил, что она дочь крестьянина - кулака.
