Чем запомнился 2022-й год в литературном отношении, какие события, имена, тенденции оказались важнейшими в этот период; несколько самых значительных книг прошедшего года; появились ли на горизонте интересные авторы, удивил ли кто-то из уже известных неожиданными открытиями; как происходящее в политике и в мире отразилось на российском литературном процессе; как изменится литература в свете происходящих политических событий - на эти и другие вопросы отвечают Андрей Тавров, Анна Нуждина, Елена Севрюгина, Денис Драгунский, Валерия Пустовая, Кирилл Анкудинов, Женя Декина.
Валерия Пустовая, литературный критик, прозаик
1. Для меня открытием года стала новая беллетристика, или сентиментальная проза нового поколения. Книги Веры Богдановой «Сезон отравленных плодов», Аси Володиной «Протагонист», Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» растут словно бы из одного корня, уложены в один и тот же формат. Форматность этой прозы, установочность, нарочитость иных сюжетных ходов и связанное с этим неполное доверие к тексту — безусловные для меня знаки беллетристичности. В то же время, на мой взгляд, это беллетристика, сильно и убедительно шагнувшая вперед, к читателю, которого она берется не столько развлекать — хотя книги эти необыкновенно увлекательные, не отпускающие внимание, — сколько освобождать от накопленной боли.
Это проза с сильным терапевтическим зарядом: с ней просится не только проплакать свое, но и, будто буквально оперевшись на повествование, перешагнуть болезненные паттерны поведения.
Именно так: от травмы эта проза смещает внимание к паттернам, в травму ведущим. Она не учит, не занимается спасательством — и все же может вытащить за уши из личного, психологического беспросвета.
Еще это год, когда антиутопии перестали казаться текстами об историческом прошлом или книжными упражнениями о будущем. Во время, когда будущее кажется утопией, так что не строишь уже и банальных планов на лето, антиутопия становится иносказанием и толкованием настоящего.
2. Я рада была изданию книги «Кожа» Евгении Некрасовой, которую прослушала вначале в аудиоформате: это роман, который нужно перечитать глазами, потому что написан он показательно упрощенно, как бы примитивистски, а между тем представляет собой сложное наслоение мифов. Я особенно ценю эту книгу за то, что она отказывается притворяться историческим романом: Некрасова не внедряет нас в прошлое, она выпалывает прошлое в нас сейчашних.
Еще не прочла, но купила книгу Ксении Букши «Но человека человек» — рассказы, как анонсировано, о насилии, убийстве. Я ценю прозу Букши за прививку свободы — и как душевного состояния, и как художественной программы. Она нарушает рамки — и делает это так, будто и рамок нет, нарушать изначально нечего. Свобода в ее повествовании граничит с риском, безумием, но она входит в химию жизни ее героев как базовый элемент. И то же можно сказать об устройстве ее прозы. Интересно, что на Планете.ру закрылся проект ее книги об Отечественной войне. И вышла книга о страдании и смерти в гражданской, частной, как я понимаю, жизни. Как вещественный знак того, что сейчас не хватает ресурса на осмысление отдаленного опыта — потому что необходимо срочно осознать себя здесь и сейчас. Хотя наоборот кажется проще.
Ключ к осознанию себя в настоящем для меня — конечно, роман Дмитрия Данилова «Саша, привет!», размещающий психологически точную проработку идеи обреченности, смертности в обстоятельствах условно сверкающей, нигдешне белой, стерильной антиутопии. Данилов сказал за меня главное, что я чувствую в этом году. Он разделил со мной немое, неловкое, недобровольное прощание с «прежней реальностью», которая после приговора кажется условной, стерильной — никак не соотносящейся с тобой, впервые начавшим всерьез осознавать свою обреченность тому, что не можешь изменить. Единственное, в чем волен читатель Данилова, — на место этой обреченности поставить тот приговор истории и жизни, который лично ему кажется самым обидным и неумолимым.
Вдохновила и антиутопическая дилогия Виктора Пелевина. Понравился первый роман в рассказах, «Transhumanism Inc.», а второй, «KGBT+», душевно тронул многоступенчатой линией развития романного героя. Пелевин — мастер фрустрации, особенно любовной. В новом романе иллюзия настоящей любви — принятой героем в довесок к иллюзии успеха и красивой жизни — кувыркается в перевертыше не один раз, но это не самоценный трюк. Пелевина я ценю за неизбывную тоску, подтравливающую самые яркие его фантазии об устройстве реальности. Пелевин городит миры своих романов — как человеку многое надо нагородить, чтобы сжиться с собой, объяснить себе неизбежность мира и его законов. А потом автор по детальке отнимает мир, показывая его разборно-сборную, надуманную, нами же над собой надстроенную природу. Пелевин пишет о тех, кого мир поймал, хотя они думали, что ускользнули. В дилогии мир будущего собран так занятно, гибко, прозрачно и справедливо, что героям особенно невмоготу двигаться сквозь него, к правде. А герои Пелевина, от лидера в банке до мелкой сошки, сношающейся на колесе обозрения, взыскуют правды — и это доказывает, что Пелевин действительно гуманист, без модных приставок пост- и транс-. Так же, по старинке, он в «KGBT+» ставит в центр культуры будущего литературу — преображенную синтезом не только искусств, но и техник управления сознанием. И в эту утопию литературы о самой себе я охотно готова верить.
Очень понравилась книга стихов Аллы Горбуновой «Кукушкин мед». В ней с новой силой проявилось то, что свойственно ее прозе: обнажить болезненную остроту существования, одновременно парадоксально укрепив твое доверие к жизни.
С удовольствием сейчас читаю ушами — практически параллельно — «Русскую зиму» и переизданных в этом году «Елтышевых» Романа Сенчина. Наслаждаюсь тем, из какого сора автор лепит поэзию конфликта — глубокого разлада героя с самим собой. А еще тем, что, кажется, наконец доросла до этой прозы собственным опытом — то, что когда-то читалось как отдаленное, только литературно узнаваемое, сейчас вызывает живые личные ассоциации. Интересно, как «Елтышевы» работают на любой возраст читателя, снося границы поколений: в каждом герое находится то, что лично близко, пусть даже один эпизод, но в этом эпизоде герой так плотно совпадает с тобой, что и все остальное в нем начинает чувствоваться понятным, человечески неизбежным. И осуждение: «А что ж они не…?» — замирает на языке.
3. Мне радостно было прочесть книгу Ислама Ханипаева «Типа я. Дневник суперкрутого воина» — подростковая повесть для взрослых, эффектно играющая в запрет на чувства и искренность, чтобы подчеркнуть уязвимость и бесхитростность героя-рассказчика. С пользой для себя прочла полифоничную книгу «Абонент недоступен» Виктории Лебедевой и Александра Турханова — тоже раскрывающую вроде бы школьную, подростковую историю в свете взрослых вопросов об ответственности за педагогический риск и границах родительской власти.
4. Литературу происходящее может только подстегнуть. А литературный процесс для меня — практическая, технологическая основа движения литературы. Литература — это поиск, создание, обнаружение адекватного времени и опыту языка, жанра, идей. А литпроцесс — способ делиться этим, включающий создание литературной среды, развитие критики, адекватные времени издательские ходы, премии, сообщества и т.п. В общем, литература в моих глазах неистребима, а литпроцесс обладает свойством самовозрождения.
О себе скажу так: хотелось все бросить, но жизнь как-то подхватила, не дала выпасть. Нашла опору в привычных профессиональных занятиях. От смятения душевного работала в этом году больше, чем планировала, учитывая рождение второго ребенка.
Литература вообще мне помогает. Напитывает. Прорубает в жизни глубину. Набивает опыт альтернативными вселенными — обстоятельствами и героями прочитанных книг. От чтения современной литературы и вообще слова я отказываться не собиралась. Сомневалась только в том, имеет ли смысл этим сейчас заниматься профессионально. Практика показала, что, пока остается для этого контекст, — остается и смысл. Запрос на литературу не снят.
5. Первое, что представляется, — бум свидетельской прозы, автобиографических снимков настоящего. С интересом и душевным откликом читаю блог писателя Александра Снегирева, который сейчас и блог художника, и это не только синтез искусств, когда слово комментирует картинку, а картина придает новое измерение слову, но и синтез прежнего Снегирева с настоящим, который теперь и кажется более настоящим — настолько точно вроде бы узнаваемые приметы его стиля преобразились и стали ключами к не узнаваемой реальности.
С благодарностью читаю блог поэта Али Кудряшевой (Хайтлиной), которая в живом времени творит поэтический памятник происходящему, очень точно попадая в чувства читателя, который смотрит на события с позиций простой, никогда не устаревающей человечности.
Еще я думаю о поколении. Психолог Петрановская по поводу происходящего сказала не идеализируя, излагаю своими словами: только, мол, появились люди, которые задумались над тем, что семья строится не на скандале, а воспитание не на битье, — как на тебе, настройки сбиты. И она же сказала, что настройки в семье и есть самое главное, то, что определяет личное и в итоге общее будущее. И вот я думаю о поколении писателей, которые росли в сторону общества тонких настроек, терапевтичных ценностей, открытого диалога. Литературная Россия будущего, создаваемая уже сейчас. Я надеюсь, что в литературе тонкий мир современного человека будет сбережен и она поможет справиться с последствиями его реального обрушения.
Я надеюсь на плотный контакт литературы со временем, на ее правдивость и новизну, которые не позволят нам уклониться от осознания нашего настоящего.
Кирилл Анкудинов, литературный критик
1. Я живу далеко от крупных городов; многие книги не доходят до меня (или слишком дорого стоят); поэтому современную литературу я почерпываю в основном из литературных журналов. Тенденцию вижу одну: художественная литература, к которой я привык (с вымышленными персонажами, сюжетом, конфликтом, идейным содержанием), вытесняется текстами иной природы — мемуарами, путевыми заметками, записками очевидца, потоками сознания, внутренними монологами, публицистикой, эссеистикой, блокнотами литераторов, обрывками и т. д. Создается впечатление, что вся сюжетность ушла в фэнтезийную и в попаданческую литературу. Но, может быть, это не тенденция, а всего лишь писательская лень?
Что касается имен и событий… существуют два читательских поля — «общественное» и «профессиональное». На общественность я махнул рукой: она ничего не читает, а только возмущается всем. Положим, Яхину и нечто в пионерском галстуке раскручивает общественность. Но шум вокруг текста Дмитрия Данилова «Саша, привет!» устроили профессионалы. А текст этот не то что плох, но не нов. Это Дюрренматт (вспоминаются и «Ночной разговор с палачом», и «Авария»), разведенный стократно и с популистской подсветкой. И вообще антиутопии надоели.
2. Только что я прочитал две книги; одну художественную и одну в жанре популярного исследования. Это «Пароход Бабелон» Афанасия Мамедова (М.: «Эксмо», 2021) и «Парижские мальчики в сталинской Москве. Документальный роман» Сергея Белякова (М.: «АСТ», 2022). Обе книги — весьма приличные. В начале года я купил книгу Глеба Морева «Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии» (М.: «Новое издательство», 2022). Тоже достойный уровень академического гуманитарного дискурса. Но все это — не о современности. Вот произведение о современности — роман Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» — и сюжет есть, и читать интересно. Но все изложено по феминистским прописям, и еще эти модные тени умерших родственников.
3. Никто не появился и никто ничем не удивил. Уж сколько я читаю молодых поэтов — все в пределах нормы и моды (хотя у всех стихи неплохие вроде). Если девять поэтов некоего культурного сегмента пишут верлибры, то и десятый запишет верлибром. Если девяносто девять поэтов излагают себя раешником, то сотый поэт без сомнений прибегнет к раешнику. Кстати, очень редкий стих в истории русской поэзии — раешник, он же чистотонический разностопный стих. Вот она — тенденция — вытеснение верлибра раешником. Являет себя повсеместно: от конкурсов на сайте «Стихи. Ру» до высоколобых поэтических изданий. Стиховедам на заметку.
4. На мне никак не отразилось. Из призывного возраста я вышел; политиком я не являюсь и становиться не собираюсь. Что касается меня как частного лица, то я осознаю, что помимо явлений имманентных, таких как пропаганда, идеология и мораль, существуют явления трансцендентные, как то: природа, культура, логика. За них надо держаться тому, кто желает, чтобы его душа и рассудок не были унесены одним из смерчей. Когда смерчи утихнут, тогда настанет время осмысления того, что произошло.
А что касаемо литпроцесса… Мне не нравится, что писатели начали стучать друг на друга. И ладно бы, если б они сбрасывали своих идейных оппонентов с парохода современности, это еще можно списать на издержки идейной войны (хотя никакого «парохода современности» нет; есть общая лодка, в которой все мы плывем и которую не надо раскачивать; идейной войны, кстати, тоже нет). Но вот уже представители станов стучат на своих же: писатели-патриоты — на патриотов и, вероятно, писатели-либералы на либералов («Фейсбук»* мне недоступен, но догадываюсь, что там творится).
5. На данном эоне не изменится никак. Я бы не стал преувеличивать нынешний идейный раскол между писателями; это не раскол середины восьмидесятых годов прошлого века. Что ни напишет Игорь Караулов, все равно он останется ближе к Сергею Гандлевскому, нежели к Алексею Шорохову. Поломались почти все крупные негосударственные литературные премии? Не из-за государства, а из-за проблем устроителей и капризов писателей. И не все: «Поэзия» ушла, но «Московский счет» возродился. Пустяки, дело житейское. Как в свете событий изменится издательский процесс? Никак он не изменится. Как изменятся настроения пишущей и читательской публики? Не знаю и не хочу знать. Наверное, увеличится количество антиутопий и доносов.
Последствие событий я вижу одно — это разрывы культурного поля. Вот вышла книга Александра Ратнера «Ника Турбина и около нее». Отчасти эта книга касается обстоятельств моей жизни, да я и принимал некоторое участие в ее создании. Отныне я не увижу эту книгу никогда. Она повествует о советских и российских событиях; но вышла-то эта книга на Украине (или в Украине?). В Днепре она вышла и там же пребывает (могила моего деда — тоже в Днепре; надеюсь, что на нее ничего не свалится).
Ну а культурное российское поле (включающее литературное поле) изменится, переструктурируется непременно. Но не сейчас. В следующем эоне. Вот тогда и поговорим об изменениях.
Пока же довольствуюсь истинами, открытыми героями Вольтера…
А. Не все, что делается, к лучшему.
Б. Надо возделывать свой сад.
Женя Декина, прозаик, сценарист, редактор отдела прозы журнала «Лиterraтура»
1. Литература наша давно стала эстетской, и мне это нравилось, авторы экспериментировали с формой, старались искать неожиданные образы и способы повествования. Но 2022 поставил новые задачи, литература пытается снова стать актуальной и злободневной. Это пока не очень получается, но, думаю, что в поэзии и прозе нас ждет новая публицистика.
2. Для меня самым значительным событием стала не книга, а журнал «Пролиткульт». Очень долго Совет молодых литераторов шел к тому, чтобы появился собственный печатный орган. Хотелось создать что-то объективно крепкое и качественное, но не было человека, способного собрать команду и начать работу. Сама я недавно родила, а у меня работа, радиопрограмма «Пролиткульт», паблик, «Лиterraтура», поэтому заниматься еще этим нереально. Но, к счастью, появилась Маша Затонская, хороший поэт с тонким вкусом, она стала главным редактором и собрала очень яркую и профессиональную команду, которой я горжусь. Мне кажется, сейчас именно за журналами будущее, потому что они — прекрасная платформа для того, чтобы заинтересовать читателя определенным автором.
3. Честно говоря, нет. Я уже очень давно и плотно в литературном процессе, веду семинары на литературных форумах, состою в жюри нескольких крупных литературных премий, поэтому я почти всех знаю и замечаю еще в процессе становления. В этом году особенно порадовали меня Денис Ткачук, Евгений Бесчастный, Ира Михайлова, Дмитрий Косяков. А из старшего поколения могу отметить книгу Евгения Попова и Михаила Гундарина «Фазиль» об Искандере, которого я очень люблю и состою в жюри Международной премии его имени.
4. Мне кажется, все сильно растерялись. В кулуарах много говорили о том, что писать по-прежнему уже нельзя, это уже не пандемия, о которой можно забыть, как о страшном сне. Это важное событие для всей нашей страны, но как о нем говорить и что именно, ведь не хочется быть актуальным журналистом или политизированным агитатором, хочется осмыслять мир в целом, писать о вечных ценностях, и авторы не понимали, как это теперь делать. На мое творчество это, честно говоря, не повлияло. Я всегда пишу не о макроуровне, а о жизни отдельного человека. Я считаю, что все зло и все добро рождается внутри, и то, как человек преодолел себя, как он смог сделать правильный выбор в своей маленькой бытовой войне с самим собой, — это интереснее, чем его совершенно предсказуемое поведение в толпе. А макроуровень для меня всегда толпа.
5. Мне кажется, что сейчас будет еще больше политики и военной литературы, она займет лидирующие позиции — молодые авторы захотят быть услышанными и тоже начнут эксплуатировать эти темы, думая, что писать о происходящем легко. Несколько писателей уже ушли на фронт добровольцами. Захотят ли их читать — другой вопрос. Как показала пандемия, люди сейчас живут в таком плотном и пугающем информационном потоке, что начинают специально избегать новостей, уходить из соцсетей, чтобы хоть как-то сохранить спокойствие. И я могу их понять. Всех могу понять, к сожалению.
___________
* Организация, запрещенная на территории РФ.
** Признана в РФ иностранным агентом.
*** Признан в РФ иностранным агентом.
Писатели о литературных итогах года. Часть вторая
Писатели о литературных итогах года. Часть первая
Читать полностью в журнале "Формаслов"
