Сергей Балакин
Не так давно я опубликовал филологическое мини-исследование о происхождении и метаморфозах слова «катер», а сегодняшняя публикация в некотором роде продолжает тему. С немецким языком я знаком слабо и лишь недавно узнал, что кот по-немецки - Der Kater. А Прусский кот - Preussische Kater. Вот об этом катере коте и поговорим.
Поводов рассказать о Прусском коте как минимум два. Во-первых, наступающий год по одному из восточных календарей является Годом кота. А во-вторых, я недавно вернулся из Калининграда, а там Прусский кот – персонаж культовый. Его почитают, ему ставят памятники, изображают на открытках, стенах домов, заборах – везде где только можно.
Как ни странно, о том, что за зверь Прусский кот, и чем он знаменит, единого мнения нет. Я слышал две разных легенды, но они меня не впечатлили: слишком примитивны и неинтересны (можете убедиться сами – их легко найти в интернете). Удивительно, но сочинители этих легенд, вероятно, не знают, что Прусский кот на самом деле – личность историческая, его биография, годы жизни (1818-1821) и настоящее имя хорошо известны. Звали его Мурр, он был мудр, добр и нагл. И всё кошачье племя нынешней Калининградской области – его потомки и последователи. Коты, что попадались мне на территории бывшей Восточной Пруссии, все как один были мохнаты, толстоморды, умны, независимы и весьма нахальны.
То, что Кёнигсберг – родина философа Иммануила Канта, знают все. Но при этом часто забывают, что здесь родился ещё один великий человек – писатель и композитор Эрнст Теодор Амадей Гофман, автор «Щелкунчика», «Крошки Цахеса», «Повелителя блох». Именно в его доме жил легендарный кот Мурр, ставший соавтором Гофмана. Тот самый Прусский кот, поведавший писателю про Мышиного короля, а затем намурчавшего ему на ухо историю своей жизни, опубликованную под названием «Житейские воззрения кота Мурра».
Поскольку биография кота Мурра написана им собственноручно, то есть собственнолапно (так во всяком случае уверяет Гофман), то лучше всего предоставить слово самому усато-полосатому автору. Вот как он говорит о своей книге:
Ежели кто и дерзнёт подвергнуть сомнению высокие достоинства этой замечательной книги, то пусть не забывает, что ему придется иметь дело с умным котом, у коего есть в запасе острый язык и не менее острые когти!
Кот - патриот! Он воспевает свою Родину – любимый чердак:
Да, не иначе как я родился на чердаке! Не погреб, не дровяной сарай - я твёрдо знаю: моя родина - чердак! Климат отчизны, её нравы, обычаи - как неугасимы эти впечатления, только под их влиянием складывается внешний и внутренний облик гражданина вселенной! Откуда во мне такой возвышенный образ мыслей, такое неодолимое стремление в высшие сферы? Откуда такой редкостный дар мигом возноситься вверх, такие достойные зависти отважные, гениальнейшие прыжки?..
Тоска по родимому чердаку поднимается во мне мощной волной! Тебе я посвящаю эти слёзы, о прекрасная родина, тебе - это томительно-ликующее «мяу»! Тебя чествую своими прыжками, своими пируэтами, в них - добродетель и патриотический пыл. Ты, о чердак, щедрой рукой подбрасываешь мне мышонка, а не то даёшь поживиться колбаской или ветчинкой из коптильни; порой удаётся подстеречь воробья и даже изредка сцапать голубочка. «Любовь неизмерима к тебе, родимый край!»
Кот Мурр обладал врождённой тягой к знаниям:
Ничто в комнате хозяина не имело для меня столь притягательной силы, как его письменный стол, вечно загромождённый книгами, рукописями и всевозможными диковинными инструментами. Могу сказать, что стол этот был для меня чем-то вроде волшебного круга, и в то же время я испытывал некий священный трепет, мешавший мне утолить свою страсть. Но в один прекрасный день, наконец, когда хозяина не было дома, я превозмог страх и прыгнул на стол. Какое это было наслаждение очутиться среди бумаг и книг, сладострастно рыться в них! Не озорство, нет, лишь любознательность, жгучая жажда знаний заставила меня вцепиться в рукопись и теребить её до тех пор, пока я не изодрал её в клочки. Тут вошёл хозяин, увидел, что я натворил, и бросился ко мне с оскорбительной бранью: «Шкодливая бестия!». Он так отодрал меня берёзовым прутом, что я, визжа от боли, заполз под печку, и целый день никакими ласковыми словами нельзя было меня выманить оттуда.
Он хвостат и хвастлив:
В погребе я и наблюдал отношение котов и мышеловок в их взаимодействии. Мне, коту истинно благородного направления ума, стало горько, когда я убедился, что эти мёртвые машины, которые захлопываются с механической точностью, порождают великую леность в кошачьем юношестве. Я взялся за перо и написал бессмертное творенье: «О мышеловках и их влиянии на образ мыслей и дееспособность кошачества»…
Мои сочинения, несомненно, зажгут в груди не одного юного, одарённого разумом и сердцем кота высокий пламень поэзии… иной благородный кот-юнец всецело проникнется возвышенными идеалами книги, которую я вот сейчас держу в лапах, и воскликнет в восторженном порыве: «О Мурр, божественный Мурр, величайший гений нашего достославного кошачьего рода! Только тебе я обязан всем, только твой пример сделал меня великим!»
Он верит в человеческую доброту и щедрость души:
На углу улицы за небольшим столиком с разложенными на нём аппетитными хлебцами и колбасами сидела приветливая молодая девушка. Я медленно приблизился к ней, и когда она улыбнулась, я, желая показать себя юношей деликатного воспитания и галантных манер, изогнул спину самой высокой, самой изящной дугой. Улыбка её перешла в громкий смех. «Наконец-то обрёл я добрую душу, сострадательное сердце! О небо, какой это бальзам для израненной груди!» Так думал я, стаскивая со стола одну из колбасок, но в то же мгновенье девушка дико закричала, и, попади в меня брошенное ею большое полено, поверьте, не пришлось бы мне лакомиться той колбаской, что я стащил со стола в твёрдой надежде на благосклонность и человеколюбие девушки…
Он романтичен:
От других котов я слыхал, что ловля мышей есть якобы чрезвычайно приятное и увлекательное занятие… Как только стемнело, я спустился в погреб и побрёл по мрачным переходам, напевая: «Крадусь я лесом, тих, угрюм, курок ружья взведя...».
Но ― ах! ― вместо дичи, за которой я собирался охотиться, я увидел милый образ, выступивший из мрака мне навстречу. И опять жестокая боль любви пронзила моё слишком легко воспламеняющееся сердце. И я сказал: «Склони ко мне свой нежный взор, о утра свежая заря! Мурр с наречённой в дом войдут, где ждёт их вечная любовь!» Так говорил я, окрылённый радостью, надеясь на победный венец. О несчастный! Пряча от меня глаза, пугливая кошечка умчалась на крышу.
Он поэтичен:
Не напрасно издавал я звуки, полные мучительной тоски, не напрасно заклинал чащи, воды, месяц милый вызвать ко мне королеву моих мечтаний: легкой, грациозной походкой моя красавица вышла из-за трубы!..
- Меня зовут Мисмис, ― тихо пролепетала малютка с нежной стыдливостью и доверчиво села возле меня. Как она была хороша! Белая шубка отливала серебром при лунном свете, а зелёные очи сияли мягким томным огнём.
Мурр восхищён:
Нежная лапка в чёрном чулочке… она, чудная Мисмис, в маленькой, неизъяснимо милой бархатной шапочке, и в прелестных глазах её, цвета свежей травы, искрились лучи нежнейших упрёков! Какие прыжки и пируэты, какие грациозные извивы хвоста!..
Мурр в меру циничен:
Я окончательно одурел, и любовь меня так извела, что я вовсе иссох, стал бледен и жалок на вид. Наконец после долгих терзаний мне пришло на ум последнее, хотя и отчаянное средство для излечения от любви. Я решил предложить Мисмис лапу и сердце. Она приняла предложение, и как только мы стали супругами, я заметил, что любовных страданий моих как не бывало. Я уписывал молочный суп и жаркое с отменным аппетитом, вернулась ко мне и прежняя жизнерадостность, бакенбарды распушились, шёрстка приобрела прежний красивый лоск, ибо теперь я больше чем когда-либо следил за своим туалетом, между тем как моя Мисмис, напротив, совсем перестала им заниматься.
Мурр мудр.
― Милый Мурр, ― заговорила она ласково и спокойно, ― мне кажется, я люблю тебя уже не так страстно, как прежде, и это очень меня печалит.
― О дорогая Мисмис, ― отвечал я нежно, ― у меня сердце разрывается, но я должен сознаться, что с тех пор, как произошли некоторые события, я тоже стал к тебе равнодушен.
― Не сочти за обиду, милый друг, ― продолжала Мисмис, ― но мне кажется, ты давно уже сделался для меня совершенно непереносим.
― Силы небесные! ― воскликнул я вдохновенно. ― Какое родство душ, я испытываю такое же чувство!
Придя к полному согласию в том, что мы сделались друг другу совершенно невыносимы, и потому разлука наша неминуема, мы нежно обвили друг друга лапами и заплакали радостными и благодатными слезами!
Так вся наша жизнь проносится между Желанием и Отвращением. Уж таковы мы, кошки!
Мурр гламуррен, но бывает хмурр.
Прежде я тёрся у его ног, кувыркался и прыгал ему на колени, когда он утром, встав с постели, восклицал: «Доброе утро, Мурр!» Теперь же я пренебрегал всем этим и довольствовался приветливым «мяу» да с гордым изяществом выгибал дугой спину ― искусство, в котором, как известно благосклонному читателю, мы, коты, не имеем себе равных.
- Кот, ― сказал он мне однажды, когда я лежал и жмурился, лишь слегка водя лапкой вслед перу, то и дело летавшему над подушкой возле самого моего носа, ― кот, ты совсем не таков, как прежде: ты делаешься с каждым днем ленивее и неповоротливее! Я полагаю, ты жрёшь и спишь сверх всякой меры.
Кстати, ещё о слове «катер». В немецком языке Kater – это не только кот, но и похмелье. А похмельный кот - kater-katze или kater-kater. О как!
С невероятными усилиями восстал я с моего ложа и последовал за верным братом на крышу… Потом брат Муций повёл меня за трубу, и здесь, как я ни противился этому, мне пришлось пропустить несколько глотков чистого селёдочного рассолу. Это и значило, как он мне тут же пояснил, опохмелиться.
О! Чудом из чудес было поразительное воздействие этого средства! Непомерные притязания желудка умолкли; бурчанье утихло, нервная система успокоилась; жизнь была вновь прекрасна. Я вновь ценил земные блага, Науку, Мудрость, Разум, Остроумие... Я вновь был дивный, несравненнейший кот Мурр.
И в заключение – самооценка кота Мурра, не страдавшего излишней скромностью:
Мой длиннохвостый светозарный дух излучает божественность моей натуры!
О степени уважения и даже преклонения перед Мурром говорит тот факт, что в городе Зеленоградске, бывшем Кранце, есть музей «Муррариум», посвящённый нашему герою и всем его мурчащим сородичам. Впрочем, о Зеленоградске речь пойдёт в следующей статье. Подписывайтесь, чтобы не пропустить.
Все фотографии сделаны автором.
