Кирилл Аваев
Подозревать, что мне есть что сказать, я, как и всякий нормальный человек, начал вскоре после рождения. Но шли годы, и если суть этого «что» становилась мне все понятней, то желание говорить почти исчезло. Виновато, естественно, человечество. Не целиком, конечно, а только те его представители, которые волею судеб стали моими друзьями, приятелями и собутыльниками. Хотя целиком тоже виновато. Ведь мои собутыльники – это сливки, которые я смог с этого человечества снять, представляю, что там, если копнуть глубже…
Ну так вот, когда сливки человечества выслушивали мои излияния, обычно после восемнадцатой, их реакцией неизменно было даже не непонимание - неслышание. Нет, конечно, когда на всевозможных днях рождения, обмываниях каких-то приобретений, всенародных праздниках и просто банных днях заходила речь о женщинах, ГАИ, водке, машинах, экономике, президенте или вкусовых качествах каких-то блюд, у нас обычно было много общего. Но когда разговор выходил за рамки злободневных тем, возникал какой-то , можно сказать, языковой барьер: я уже не мог внятно и доходчиво изложить свою позицию, а слушатели наотрез отказывались быть слушателями, так как либо спали, либо собирались по домам…
Недавно я издал свою первую книжку – «Залетную», в которой, в общем, и не пытался ничего сказать, просто описал события, участником которых был сам, конечно, по возможности их художественно приукрасив и выкинув из реальности практически всю самую яркую и выразительную лексику, считающуюся, к сожалению, ненормативной, но без которой язык теряет значительную часть своего величия и могущества. …Пошли рецензии… Захватывающее приключение: родить нечто и, слушая, что об этом говорят, вдруг осознать, что твое творение уже не твое, а свое собственное и живет своей жизнью. Автор может за этой жизнью только наблюдать, а делать ее красивей надо было раньше, пока никто этого не видел… Реакция на «Залетную» была разной – от восторга до полного неприятия, но большинство читателей отметили, что язык мой хорош. В смысле – русский. Это и стало для меня главным результатом первой книжки, ведь рассказы о моей молодости в устном изложении народу нравились и раньше. Некоторые, слушая их, говорили: «Киря, пиши!», но тут я по-настоящему поверил в себя и в то, что читающая часть человечества ждет от меня большего.
Итак, поняв, что писать надо, я, тем не менее не побежал немедленно к компьютеру и не напечатал большими жирными буквами название своего будущего романа. И первую строчку сказки для детей, к чему упорно склоняла меня жена, не напечатал, и заглавие рассказа… Оказалось, для этого мало иметь язык, который не стыдно выставить на всеобщее обозрение, надо еще знать, как это делается. Первая книжка мало чему меня научила: там ведь ничего не придумано. Не я ее написал, сама жизнь. Единственное, пожалуй, что я понял, работая над «Залетной», так это то, чем писатель отличается от неписателя. Настоящий писатель в состоянии представить целое предложение, абзац, главу, роман... Еще до того, как напишет, увидеть, как это будет выглядеть. Если что-то не нравится, там же, в уме , отредактировать, исправить и выдать уже готовый текст. У неписателя такой возможности нет, от природы не дано. Приходится отсутствие дара замещать трудолюбием. Я, например, когда делал «Залетную», сперва составил список подлежащих описанию эпизодов и стал поочередно над ними работать, не утруждая себя каким-то увязыванием их в общую канву. Начиная описывать событие, представлял себе, что кому-то это рассказываю и печатаю этот рассказ, пытаясь не потерять нить: это сложно, так как печатаю я медленно, одним пальцем. Когда она все-таки потеряна, возвращаюсь к началу… Ерунда какая-то. Да неужто я так коряво изъясняюсь? Начинаю переставлять слова и предложения, убираю тавтологии, расставляю запятые. Снова читаю с начала. Получше, но не то. Опять переделываю. Не получается. Отхожу, выпиваю, закусываю, отвлекаюсь. Снова возвращаюсь, смотрю посвежевшим взглядом… В общем, муторная, рутинная работа. Выход готового продукта крайне мал, а издержки высоки. На «Залетную книжку» ушло в среднем один поллитродень на полстраницы. Ну или на страницу один сутколитр, и это при работе на компьютере. Иногда, очень редко, приходит особое состояние творчества: нужные слова приходят откуда-то сами и сами же складываются в стройные предложения - не успеваешь фиксировать, но случается это редко и обязательно при наличии в организме не очень большой, но ощутимой дозы алкоголя. Причем принятие дозы не гарантирует прихода этого состояния. А если бы, как в прошлые века, гусиным пером при свечке и полном неведении, что крепость водки должна составлять сорок градусов! Представьте, что моим методом работали бы те писатели... Нечего было бы их женам восемь раз переписывать.
Новую же книжку должен был написать я сам. Придумать все события, персонажей, их поступки и слова. Причем, если «Залетная» получилась такой, что ее можно читать с любого места, новое творение подразумевало сюжетную линию, то есть, работая над составными частями книги, я заранее должен был представлять себе, в каком порядке они потом построятся и как будут соответствовать друг другу. Как можно начать писать книгу с начала и постепенно дописать до конца, я вообще не представляю. Я как технарь очень широкого профиля могу только изготовить сперва запчасти, а затем собрать их воедино. Конечно, потом все это подрегулировать, чтобы работало… И что это может быть вообще – роман, сборник очерков или рассказов, - непонятно.
Когда не знаешь «как» и не у кого спросить, надо обратиться к опыту более опытных товарищей. Как к решению этой проблемы подходили признанные авторы? Порывшись в своей голове, я обнаружил, что с опытными товарищами у меня проблемы: за свою жизнь я крайне мало прочитал художественной литературы. Мама моя до сих пор уверена, что самая серьезная книга, прочитанная мной, – «Всадник без головы»… Она, конечно, ошибается, но не так чтобы очень. Наверстывать не стоит: поздно, лень, ну и, в конце концов, я ведь все-таки не читатель, а наоборот....
Проанализировав прочитанную мною литературу, я определил несколько возможных вариантов: сборник рассказов, сказка - не детская, конечно, - и еще фантастика. Рассказ хорош тем, что короток: одна простенькая мысль обыгрывается одной простенькой ситуацией, и готово: она высказана, и из списка мыслей, подлежащих высказыванию, вычеркивается, что, несомненно , является законным поводом для возлияния в честь себя – писателя: я поздравляю с очередным успехом писателя, потом он – меня, и пошло – поехало… Похмелимся – сядем за другую мысль… Впрочем, любая удачная строчка может стать поводом… И пусть жена, увидев под столом очередную пустую чекушку, скажет: «Алкоголик!»: она просто не знает, что мы, писатели, работаем не головой, а печенью. Она, чекушка, помогла мне родить очередной абзац, а то и два. А может, наоборот, я ей помог? Со сказкой тоже хорошо работать: любой нужный автору персонаж с определенным набором качеств возникает в нужный момент волшебным способом, делает свои гнусные или, наоборот, светлые дела, говорит, что нужно, и, отработав, – исчезает. Фантастика – тоже удобно. С будущим можно вытворять что угодно, никто не докопается, и еще один плюс сказок и фантастики: не надо трудиться над точностью изложения каких-то подробностей, которые просто необходимы в книге о реальной жизни или о прошлом. Кто, например, может вспомнить, сколько стоили пятнадцать литров семьдесят шестого бензина в одна тысяча девятьсот девяносто втором году? Или попробуйте описать пьянку начала девяностых годов, не упомянув про спирт «Рояль», или Распутина, дважды изображенного на бутылке, да еще и подмигивающего! Читатель сразу спросит Вас: «А жил ли автор в описываемое историческое время? А пил ли он тогда?» Перебрав известные мне произведения, я заметил, что и до меня немало гениев изрядно попользовалось преимуществами сказок, фантастики и рассказов.
Итак, в компьютере уже несколько месяцев болталась папка с перечнем случаев, ситуаций, мыслей и выражений, которые должны были украсить мое будущее произведение, но понимания того, как все это можно увязать в одно целое, не было. Поскольку в моей жизни тогда было много других важных и интересных событий, не связанных с писательством, мозговой штурм, посвященный закладке фундамента главного моего литературного труда, так и не состоялся. Подсказку подбросила жизнь: однажды в новостях какого-то местного канала прошел репортаж о неплательщике штрафов ГИБДД, лишенном за это свободы на несколько суток. Человек этот рассказал о нечеловеческих условиях содержания арестантов, чья вина иногда заключается в неуплате Родине суммы, эквивалентной полутора бутылкам плохой водки. Или ста граммам сильно хорошей. Содержали их в бывшем женском СИзо, то есть в настоящих камерах с настоящей парашей, чему были предъявлены доказательства: несколько фотографий, сделанных телефоном. Было рассказано о случае, когда человек вышел из дома поставить машину на стоянку и оказался в этой тюрьме, причем возможность сообщить семье об этом ему предоставлена не была. Когда он сидел, семья считала его пропавшим, а милиция, где, собственно, он и находился, так и не смогла его найти, пока он не вышел на свободу, что стоило здоровья кому-то из его близких... Было высказано также и предложение в будущих изданиях Правил Дорожного Движения, где-нибудь в дополнениях печатать тюремную азбуку. В общем, репортаж о том, как людей практически ни за что лишают свободы, а заодно чести и достоинства. Я сразу понял, что именно это мне и надо… Действие произойдет в этой самой тюрьме: ГАИшники по ходу пьесы будут подсаживать и выпускать нужных мне людей вместе с их судьбами, анекдотами и мировоззрениями. За одним и моя любовь к ментовскому сословию выплеснется как бы между делом. Для такого сюжета легко придумать название, например: «Пятнадцать суток такого-то, такого-то», или: «Автострады покоцанных машин»! И кроме этого, предстояло отличное приключение, кои я так люблю: для вживания в ситуацию необходимо побывать в этом СИзо!
Идея поглотила меня на несколько дней: я только о тюрьме и думал. Но я ведь не один: я тогда был единственным кормильцем в семье, дочке было пять, сыну - год. Конечно, бросить кормящую мать даже на несколько суток без ее согласия я не смел. И поэтому мучительно думал, как бы все это преподнести, чтобы она, таки согласилась...
Звонит ей как-то Татьяна, подруга, автор одного из самых восторженных откликов о моей «Залетной». Ну, поболтали они, как обычно, часок – другой, и моя Таня говорит:
- Тебе от Татьяны привет! Она интересуется, когда ты еще чего-нибудь напишешь.
- Так это, - говорю,- от тебя зависит!
- А я-то что могу сделать?
- Отпустить меня в тюрьму суток на пять! Ну, или на десять - пятнадцать, как получится. - и далее объясняю суть задуманного.
- Ладно,- говорит. - Сиди! У тебя же есть три дня свободы!
А я-то и забыл! За полгода до этого, когда я в очередной раз собрался сбросить лишние килограммы, мы с женой заключили пари. Когда хочешь бросить пить, курить или есть, нужно обязательно заключить пари на что-нибудь значимое: это стимулирует волю. Не помню, что приятное должен был бы сделать для жены в случае проигрыша, но в случае похудения до заявленного рубежа к оговоренному сроку я приобретал три дня свободы: это означало, что в любой момент я мог сказать: «Дорогая, я свободен!» и исчезнуть на три дня, ничего не объясняя. Три дня свободы казались мне очень желанной целью, что, конечно, облегчило мне победу над собственным организмом, который хлебом не корми - дай пообъедаться на ночь канцерогенами. Но на деле оказалось, что свободы у меня и так в достатке: что бы ни хотел я сделать или куда-то поехать: достаточно объяснить жене, куда, и зачем еду, и она соглашается. Свобода без объяснений так и оставалась неиспользованной, и я даже про нее стал забывать. А тут она оказалась кстати. Да и звучит: «Трое суток свободы, проведенных в тюрьме!». Таня согласилась накинуть мне недостающие сутки. Столько, сколько понадобится.
Технологию посадки в приглянувшийся мне женский СИзо я представлял себе так: надо заработать ГАИшный штраф, желательно сторублевый, и не уплатить его в течение месяца. Затем, повторно нарушив правила, так грамотно пообщаться с ними, чтобы они от чистого сердца захотели мне нагадить, но при этом не оскорбить ненароком лица, находящегося при исполнении, так как в этом случае я мог попасть в другое место и на другой срок. Но немедленно начать нарушать правила дорожного движения помешала предстоявшая через месяц зарубежная поездка: ведь за неуплату Родине ста рублей можно не только попасть за решетку, но также и не попасть за рубеж. В тюрьму хотелось очень, еле дождался отъезда и ностальгия в тот раз почти не мучила. Ностальгия у меня проявляется не как тоска по Родине, а как тоска перед возвращением на нее.
Вернувшись, стал на трассе не включать фары. Мне постоянно приходится ездить за городом: на этом я и задумал попасться на сто рублей. Но прошла неделя, а ни один ГАИшник, коих встретил я немало за это время, не соизволил выполнить служебный долг, видя мои невключенные фары, проезжающие мимо него за пределами населенного пункта. Ждать, пока они додумаются, наконец, штрафовать за фары также и в городе, мне было некогда. Раз им лень махнуть палкой на сторублевого нарушителя, придется поднять ставку до пятисот: перестаю пристегивать ремень. Еще через несколько дней начинаю, встретив ГАИшника, прикладывать к голове телефон, причем и голову, и телефон, и руку, его держащую, подношу как можно ближе к лобовому: от натуги на лице получается страдальческая гримаса. Без толку. Они меня не видят. Я и раньше знал, что они халатно выполняют свои обязанности, но не до такой же степени! Сколько же я должен ездить вот так, рискуя своей и чужими жизнями, непристегнутый, с идиотской рожей у лобового стекла и телефоном, прежде чем кто-нибудь из них остановит, наконец, обнаглевшего нарушителя? Я уже начал подумывать: «А может, просто подойти к ним и взятку предложить, рублей пятьсот, за сторублевый штраф?».
Поняв, что получить штраф между делом, передвигаясь по своим делам, не получится, выкраиваю на это день и специально выезжаю на охоту. Вот и первая дичь: стоят двое у машины с мигалкой, рядом - остановленная ими легковушка, водителя которой они сейчас и разводят. Он горячо пытается что-то им объяснить, а они тупо смотрят поверх его головы, чуть скривив рты: типичное выражение находящегося при исполнении лица при неполучении взятки. Мне бы его проблемы! Инструктор летного училища, помню, учил меня: «На втором заходе - обязательно собьют!» - на ближайшем перекрестке направо, еще раз, еще и еще: второй заход на них же: стоят одни, смотрят на меня. Хватаю телефон, подаюсь вперед, корчу рожу - опять мимо. Третий раз - то же самое. На четвертом заходе вижу, как они садятся в машину и уезжают. Гады! Хапуги! Взяточники! Еду дальше, нахожу еще одних: история повторяется, с той лишь разницей, что заходов было пять, а на последних двух я умудрился одной рукой держа телефон, другой еще и бибикать.
Перемещаюсь на Площадь перед Горсоветом: там их всегда много. Делаю несколько кругов от Горсовета до Облдумы: на этом маршруте аж три поста, но я никому не нужен. Рабочий день закончен, мне пора на ужин. Я из-за них еще и обед пропустил!
- Ну, как? - спрашивает Таня.
- Никак! Может, я зря собрался про них писать? Не такие уж они и твари!
- Я купила «Правила» и обнаружила там еще одно хорошее нарушение: за грязные номера - сто рублей!
На следующий день бросаю опять все дела и снова выхожу на тропу, вымазав «морду» машины вместе с номером глиной, разведенной до консистенции сметаны. Номер не просто нечитаем: на нем столько засохшей и потрескавшейся глины, что даже на ощупь невозможно определить наличие букв. Еду сразу на площадь и уже на третьем проходе вижу мента, указывающего палкой именно в меня: «Йесссс! Попался, голубчик!»
Я долго готовился к этому событию, отрабатывал различные варианты. В последние дни, можно сказать, проходил тренаж - летчики меня поймут. Ведь, по замыслу, именно с этого - замеченного главным героем милицейского жезла - и должен начаться роман или что там у меня в конце концов получится. Я, увидев жезл, вмиг становлюсь этим героем. И он, мент, тоже становится. А начало должно быть... ...Наверное, лучше всего подойдет слово: «ярким!». Вот за эту яркость я и собираюсь побороться. Выжать из него, ничего не подозревающего неглавного героя, какую-нибудь фразу, которая, находясь в самом начале, подвигнет читателя дочитать до самого конца.
Закрываю форточку, врубаю на полную музыку, открываю бардачок и сосредоточенно роюсь в нем. Боковым зрением вижу: подошел, стоит, ждет... Тоже жду, пока он не начнет постукивать в стекло. Еще с полминуты занимаюсь бардачком, потом смотрю на него, пытаясь оценить его готовность быть персонажем моего произведения: он не готов. Смотрит на меня не как на жертву, не надменно, не с ненавистью - с интересом. Ему интересно, чего это я потерял там, в бардачке! Ладно, отворачиваюсь обратно, продолжаю рыться, снова смотрю: ничего не изменилось, он не понимает, что над ним издеваются. Ладно, я отработал свои действия и на этот случай: открываю форточку и смотрю на него молча: «Ну, и что надо?».
Для главы, в которую волею случая попал, он не подходит, хоть поезжай искать другого. Мне нужна была сытая рожа с отмороженными глазками, а тут... Квадратное лицо на тонкой шее, хлопающие каждую секунду мягкие ресницы и щеки, покрасневшие от стыда за то, что их хозяин вынужден доставить мне неудовольствие. Он что-то говорит, но в несколько раз тише, чем мои колонки... Набирает побольше воздуху, кричит: все равно, децибел не хватает. Он сдвигает брови к переносице, ноздри зло округляются и открывают трепещущие в них волоски: вдох... Ну вот, уже кое-что. Вырубаю совсем музыку, а он орет на всю улицу:
- Выключите музыкуууу!!!
Нормально получилось. Ну, а рожу с тремя подбородками дорисуем: у писателя на это дело уходят секунды, тогда как у самой рожи, порой, десятилетия. Молодюсенький сержантик, устыдившись собственного вопля, покраснел еще сильней. И хотя мне его уже слегка жаль, продолжаю по сценарию:
- А чего Вы на меня кричите?
Он, кажется, предпочел бы быть вообще не зачатым, нежели самим собой на этом самом месте, но работа есть работа:
- И как, по Вашему, я должен читать Ваши номера?
- Успокойтесь, Вы лично мне ничего не должны.
- ..... Может... Вы сможете протереть Ваши номера?
-Тряпки нет!
- Ну, тогда я буду вынужден оштрафовать Вас на сто рублей!
-Так в чем же дело! Пройдемте!
- Может, все-таки протрете? - умоляюще смотрит он на меня.
Мне уже не до первой главы, которую этот кретин на корню загубил, и теперь все придется от начала до конца выдумывать. Но протокол-то мне необходим, без него не посадят, а этот, того и гляди, заплачет и пойдет оттирать мою глину своим носовым платком. Надо срочно еще хамнуть, но ничего оригинального на ум не приходит:
- Так говорю же: тряпки нет! Нету тряпки! Совсем!
Мне стыдно, что я наехал на этого ребенка со своей литературой. Не знаю, зачем он, такой, туда пошел, но таким он, конечно, будет недолго. Его научат: и глазки отмороженные появятся, и подбородки, но одним из учителей, кажется, стал я. Надо было, увидев покрасневшие щеки, поехать искать другие, тем более, что случай этот не стал началом книги. Вообще в нее не вошел.
За месяц ожидания момента, когда штраф станет неоплаченным, я принял решение отказаться от первоначального плана. Причин было несколько. Во-первых, я уже не представлял, что должен сказать им в следующий раз, чтобы они меня все-таки посадили. Не знаю, как это удается другим, но мне в голову лезли варианты, типа: подъехать, снова с заляпанной «мордой» к посту и сказать: « Эй, вы, помойте мне машину!». Во-вторых, мне в то время сидеть было просто некогда. В-третьих, тюрьму посетил мой приятель Вова. Правда, он сидел в «другом формате», нежели собирался я, но его рассказа о тюрьме для пятнадцатисуточников было вполне достаточно, он как бы посидел за меня. Ну и, наконец, сам тюремный сюжет мне разонравился. Однообразно будет и, скорее всего, скучно. А кроме того, мой друг, являющийся для меня авторитетом в области литературы, так как написал книг в разы больше, чем я, а прочитал - в десятки, как-то сказал мне: «Твоя «Залетная» мне понравилась! Хотя, есть в ней и отдельные недостатки. Например, совершенно отсутствуют описания природы!». В новом произведении я твердо решил этот недостаток изжить и воткнуть куда-нибудь хотя бы одно. Но что общего может быть между тюрьмой и природой? Там ведь даже горшков с цветами не держат! Моя фантазия смогла родить всего только один, за уши притянутый сюжетик: в плохо отапливаемой камере с повышенной влажностью сидит осужденный и видит сквозь решетку, как под окном какая-то птичка клюет какой-то корм. Она клюет, машет иногда крылышками и смотрит на правонарушителя, как бы говоря ему: «Давай, братан, улетим, в натуре!».
Я понял, что не надо вообще ничего придумывать. Ведь та камера, в которой я додумался до всего того, что собрался сказать, - моя собственная жизнь. Разве плохо, что каждый пишет о том, что ему близко?
Итак, заканчивается правда, слегка художественно обрамленная вымыслом, и начинается вымысел, слегка напоминающий правду...
(Продолжение следует)
