"Я чувствую с течением времени все больше и больше какой-то непонятный долг перед истиной" - писал в своих записках Валерий Николаевич Сергеев (1940–2018), известный искусствовед и писатель. Значительная и наиболее плодотворная часть его жизни была связана с Музеем имени Андрея Рублёва.
Он принадлежал к тому поколению научных сотрудников музея, которое пришло на смену его основателям и активно занималось формированием коллекции. Благодаря организованным музеем экспедициям, в которых самое активное участие принимал В.Н. Сергеев, были спасены многочисленные памятники иконописи, без которых сейчас уже невозможно представить историю древнерусского искусства.
Имя В.Н. Сергеева хорошо известно благодаря его книге «Андрей Рублев» издававшейся в серии "Жизнь замечательных людей". Книга имела огромный успех и неоднократно переиздавалась.
Менее известна его книга «Дорогами старых мастеров», вышедшая в 1982 году единственным тиражом и моментально ставшая библиографической редкостью. В ее основу легли записи 1960–1970-х годов, которые В.Н. Сергеев вел во время экспедиций Музея имени Андрея Рублева.
Из записок В.Н. Сергеева:
"Вот уже несколько лет мне приходится ездить по той территории, что когда-то называлась Россия, в поисках древних икон для музея, в котором я работаю.
Когда разъезжаешь по разным глухим углам, беседуешь с очень самобытными людьми, слушаешь удивительные истории, посещаешь церкви, то закрытые, погромленные, изощренно загаженные, то сияющие чистотой и благолепием, невольно приходит в голову написать обо всём этом. О том, что остается неизвестным так называемым «интеллигентным людям», что никогда не станет достоянием литературы и истории.
Я чувствую с течением времени все больше и больше какой-то непонятный долг перед истиной, столь тщательно скрываемой и облыгаемой, перед тихими и незаметными людьми, с которыми на краткий миг сводила меня судьба. Перед теми, кто, прожив горькую жизнь, исчезает, не оставив, быть может здесь на земле и следа. Их могилы без имени и креста выровняют для какой-нибудь «вещественной пользы» бульдозером, или просто разъездит, сравняет с землёй трактор. Или будут мирно почивать на заросшем деревенском погосте, неподалёку от церкви с выбитыми окнами, дырявой крышей, куда сельпо и то уже перестало складывать лыко или березовые веники.
Как-то, сидя в провинциальном архиве, я перелистывал древний, времен Ивана Грозного, монастырский синодик. Одна страница начиналась словами, которые я навсегда запомнил. Их странная горечь что-то открыла мне в себе самом: «Господи, помяни души тех, иже некому их помянути!»
Конечно, и память о себе и всех, с кем вместе делаем свое дело. Какая судьба ждет то, что мы создаем? Исказят корыстные люди, новая волна дикости и беснования – всегда копящаяся – нагрянет и все уничтожит? Или придет время просветления? Кто знает!
Я хочу, чтобы в будущем знали правду о нашем тяжком времени. У меня нет наивной веры в «гражданственную» пользу литературы, нет желания на кого-то влиять. Напечатать всё это нет ни возможности, ни желания. Иллюзий относительно литературных достоинств моего труда не питаю никаких – пишу, как пишется.
Задумано у меня собрать воедино по памяти, по записям и письмам, посланным из разных мест домой, воспоминания о поездках с 1963 по 1968 год, когда начинаю писать эти записки. Господи, благослови, может, и придется их завершить при том непременном условии, что будем живы, здоровы и на свободе.
УГЛИЧСКИЕ ОКРУГИ
Июль 1966 года был очень жарким. Белые облачка стояли неподвижно, и высокое, в мареве синее небо приглашало на желтый песок, в прохладную воду. В Москве было невыносимо. Раскаленный асфальт, запах бензина…
В шесть часов утра мы сошли с поезда на станции Углич. Железнодорожный вокзал стоял чуть ли не в поле, и до города надо было добираться на автобусе. Солнце уже палило вовсю, росу представляя алмазами и не обещая ничего радостного к полудню. Старый автобусик «душегубец», прозываемый так за редкое неудобство конструкции, вместил в себя целую толпу народа. Скандал и крики начались сразу же и не прекращались до конечной остановки. Булыжная дорога шла какими-то пустырями мимо кладбища и аляповато расписанной новой церкви.
Минут через пятнадцать мы были в Угличе. Мы – это Станислав Подлесских, Рудик Дуганов и я. За плечами у нас были рюкзаки, а впереди две недели времени, чтобы «обследовать действующие и недействующие церкви Угличского р-на Ярославской области», как было сказано в моем командировочном удостоверении. Мои спутники, считая эту работу отдыхом, поехали для помощи и поучения «как различать древнюю икону от новой», а больше побродить по земле, посмотреть на людей, на природу, на старину. Подлесских – совсем недавний знакомый по музею, военный человек, увлекающийся древним искусством, инженер-майор, или просто Стасик-майор. Рудик – филолог (мы знали друг друга ещё по университету), модернист и занимается Маяковским. Люди с юмором, что и определило стиль дальнейшего путешествия.
Сбросив рюкзаки в гостинице, сразу же отправились по этому чудесному, чистенькому городу, мимо церквей, среди зелени к Волге. Река здесь делает поворот, вдали вниз по течению видна кромка далекого леса, а ближе, кажущаяся отсюда крохотной, белая церковка у самой воды. Купаемся прямо под церковью царевича Димитрия, «что на крови».
Церковь небольшая, бело-розовая, с синими, в звездах, куполами – сказочная, семнадцатый век. У её алтаря, примыкая с востока, – небольшая, в рост человека «палатка». На этом месте 15 мая 1591 года при загадочных обстоятельствах погиб от ножевой раны десятилетний мальчик – сирота грозного царя. Рядом древний кирпичный терем, где жила с сыном вдовая царица Мария Нагая. Чуть подальше, но тоже совсем рядом с Волгой – Преображенский собор, ниже и выше по течению ещё церкви.
Общение с музейными сотрудниками начинается с обычного – еле сдерживаемой угрозы в адрес наших «уважаемых коллег», которые год назад свезли из церквей иконы и, как водится, свалили их в такое помещение, где они только чудом могли не погибнуть. Сырая, без окон, каменная клеть под соборной колокольней. Куча хлама, плесень, грязь. Выносим почти мокрые доски с огромными вздутиями живописи и выпадами красочного слоя. Зрелище жуткое. Работаем в грязи и в пыли, передвигаем какие-то тяжелые ящики, чтобы достать заваленные ими иконы. Ребята мои заметно удивлены – такого они не ожидали. Я в совершенном бешенстве, с трудом сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Искоса бросаю взгляды на хранительницу музея. Она видимо волнуется: «от этих московских жди всегда неприятностей, поработали бы в наших условиях» – так можно расшифровать сложное выражение её лица. Я понимаю всё – и малые возможности работы при директоре этого музея – отставном полковнике КГБ, и нищенскую заработную плату сотрудников, превышающую, впрочем, мою собственную, и стремление их не заниматься прямым делом, а водить во время навигации экскурсии с пароходов, за которые очень хорошо платят. Понимаю причины глубинного бескультурья этих людей, которые не могут увидеть и оценить в иконе не то что святыню, которая дала возможность их дедам и отцам сохранить человеческий облик, но хотя бы большое произведение искусства. Они числят эти доски в одном ряду с крестьянскими поделками или мебелью из старых имений – краеведческий материал! Отсюда возмущение и непонимание, когда «их иконы», «их имущество» увозят в Москву.
Я переписываю названия вещей, отмечаю вслух состояние их сохранности и вообще делаю вид, что готовлю материал для акта. Попугать их иногда бывает полезно для гладкости дальнейших взаимоотношений. Равнодушным и безукоризненно вежливым тоном намекаю на возможную уголовную сторону «столь печального состояния произведений древнерусского искусства».
Впрочем, с хранительницей музея Таисией Васильевной мы довольно быстро подружились, женщина она оказалась добрая и рассудительная, кормила нас смородиной из своего сада, помогала в работе, а нам надо было делать дело, а не размахивать руками, когда уже поздно.
Садимся передохнуть в тени, у входа в колокольню. Рядом лежат на траве и стоят прислоненные к стене горемычные иконы. Дверь, ведущая в этот печальный «запасник», распахнута, и прямо перед нами – новенький, будто вчера сделанный гроб, только древней формы, выдолбленный колодой. Спрашиваем, что это такое? Оказывается, гроб нашли в земле, в стенах Алексеевского монастыря на окраине Углича. Тело лежащего там монаха оказалось совершенно нетленно, так же, как и его одежды. Чтобы не смущать народ фактом, не соответствующим идеологии, тело срочно отправили в Москву «на исследование», а гроб спрятали. Факт объяснили то ли «обманом народа», то ли песчаной почвой.
И никто даже не догадался выяснить, кто это похоронен, сама мысль об этом вызывала даже удивление: «Да монах какой-то!» Обсуждая это трудное событие, мы идем на Волгу отмывать обильную грязь и заодно выкупаться. Купаемся с наслаждением, долго плаваем, потом греемся на больших обточенных камнях, которыми укреплён волжский берег. Затем я в торжественных выражениях объявляю обеденный перерыв, и мы с полотенцами, в которые завёрнуты губки и мыло, отправляемся в кафе.
Забегая вперед, скажу об угличской еде. Угличский базар в это время представлял собой царство черники, домашней и лесной душистой малины, крыжовника всех сортов, чёрной, белой и красной смородины. Цены были по нашей московской мерке столь незначительны, что, казалось, вернулось время базаров, трактиров, больших многолюдных ярмарок и усатых городовых. Мы покупали чернику и малину, причём огромными пакетами, сахарный песок и шли в кафе, где нас знали и давали холодное со льда молоко. Смешиваешь в белой тарелке иссиня-черные бусины черники с красной нежной плотью малины, посыпаешь сахарным песком, давишь ложкой и заливаешь ледяным молоком. Аромат при этом бывает такой, что и сказать невозможно. И не знаю даже, что тоньше и удивительнее – меняющийся в зависимости от пропорций ягод и молока цвет этого блюда, или его вкус. Пройдя по жаре километров двадцать пешком или протрясясь в душном автобусе по разбитым булыжным дорогам, голодные и усталые, добравшись до Углича мы шли купаться на Волгу, а оттуда на базар и в кафе. Большое наслаждение, на совесть поработав и устав, под вечер поплавать в прохладной воде, потом сидеть в кафе и неторопливо поглощать этот холодный нектар, смотреть сквозь открытое окно на маленькую чистую площадь тихого городка… Небо темнеет, становится прохладней, ходят девушки, с которыми ты никогда не познакомишься, розовые, в легких платьях. На душе покой, тело сладко ноет и хочется спать, спать…
В тот первый угличский день мы поехали на автобусе в село Дивная Гора. Это знаменитое место. В конце 17 столетия ростовский митрополит Иона построил здесь очень красивую церковь, двухэтажную, похожую на храмы Ростова. Несколько лет назад церковь дивногорская была закрыта и погромлена – все книги, ризы, оклады с икон, сосуды отдали в утильсырье. За два года до меня два наших сотрудника побывали в этой церкви, видели следы погрома, вывезли храмовую икону Троицы, оказавшуюся значительно древнее самого храма - самого начала 16 века.
Икона была под несколькими слоями записей, выглядела темной. Когда настал её черед, пробная расчистка показала, как в окошечке, строгое, напряженно-сосредоточенное лицо одного ангела и синие-синие светящиеся складки одежд, как синяя птица… Я рассказывал об этом ребятам в переполненном автобусе, шедшем как раз до Дивной Горы. Ехали мы туда, чтобы посмотреть нижнюю церковь, в которой, по словам угличских музейщиков, никто не был. Среди села на горке стояла великолепная церковь, розового кирпича с белокаменными наличниками. Утонченная изысканность её ростовской архитектуры особенно чувствовалась здесь,, на природе, на зеленом пологом холме, рядом с начинающим зарастать травой деревенским кладбищем. Уже чувствовались следы первых атак на это каменное чудо: выбиты стекла, повреждена крыша, непокрашенная, ржавеющая. Обычная судьба брошенных церквей! Нижняя церковь оказалась совершенно пустой. Я поговорил со старушками, хорошо знавшими обстоятельства погрома. Усталые от почти бессонной ночи и первых впечатлений, мы легли, подстелив под себя пиджаки, на траву около храма и заснули, потому что автобуса надо было дожидаться несколько часов.
Поспав, уехали в кузове попутной машины в Углич. На закате пошли смотреть Алексеевский монастырь и его славную достопримечательность – Успенскую Дивную церковь. Я видел её не в первый раз, но захватывающее чувство полёта, свободного и строгого, трёх её белых шатров, захватило властно и легко мою душу вслед за этим движением вторить этой радостной и благодарной молитве Богу, воплощенной в камне в удивительные времена удивительными людьми".
В.Н. Сергеев ЗАПИСКИ (отрывки)
Москва, 1968 год
После ухода из Музея имени Андрея Рублёва В.Н. Сергеев продолжал поддерживать связи с его сотрудниками и интересовался музейной жизнью. Многие годы он провел в Ростове Великом и свой выбор места жительства объяснял великой историей и важностью для русской культуры этого города. Несколько последних лет он тяжело болел - перенес инсульт и практически ослеп, тем не менее продолжал по мере сил свою творческую деятельность. Его последний доклад, посвященный воспоминаниям об экспедиции сотрудников музея в Латвию в конце 1960-х – начале 1970-х годов, был зачитан в ноябре 2017 года на V научных чтениях «Россия. Грузия. Христианский Восток. Духовные и культурные связи» в Музее имени Андрея Рублёва, где лично он уже не мог присутствовать.
Имя В.Н. Сергеева навсегда останется связанным с Музеем имени Андрея Рублёва, с самым интересным и сложным периодом его истории - становления и формирования коллекции. Книга В.Н. Сергеева, посвященная Андрею Рублёву, будет по прежнему вдохновлять новые поколения, открывая им мир древнерусской культуры, которую он сам так преданно любил и умел заражать этой любовью других.
___
Как сотрудники музея спасали иконы
Экспедиции Музея имени Андрея Рублева. Часть 1. Лальск
Экспедиции Музея имени Андрея Рублева. Часть 2.
___
Спасибо за лайки и комментарии! Подписывайтесь, чтобы не пропустить новые интересные рассказы о нашем музее и его экспонатах!