В Болдинскую осень 1833 года вместе с “Медным всадником” Пушкин написал ещё одно произведение, которое легло в основу канона петербургского текста* - повесть “Пиковая дама”.
Главный герой - Германн (кстати, это фамилия, а не имя) - типичный петербургский образ. Он происходит из семьи обрусевших немцев (это здесь важно) и одержим идеей капитала. Он отказывает себе во всём, надеясь бережливостью сколотить состояние. И если сама навязчивая идея обогащения - типичная черта петербургского мифа, то умеренность здесь не работает.
Есть у него и другая страсть - карточная игра. Предмет этот традиционно интересовал романтиков: в ней видели параллель с игрой судьбы. Для примера можно вспомнить “Маскарад” Лермонтова или главу “Фаталист” из “Героя нашего времени”. Эта страсть, в сочетании со стремлением к богатству, не оставляет герою в петербургском пространстве ни единого шанса.
Слух о существовании “верных” карт, возможности в одночасье достичь желаемого помутил разум Германна. После первой сцены текст распадается на две реальности, две возможные интерпретации. Мы больше не можем быть уверены, играют ли с героем потусторонние силы или его собственное безумие. Как и положено петербургскому тексту, здесь в равной степени есть основания для обеих трактовок.
Интересное наблюдение. Услышав историю графини, Германн рассуждает: “три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость”. Было замечено, что уже здесь он “кодирует” для себя те самые карты: тройку, семёрку и туз. Туз разглядели на стыке этих двух слов: утроит, усемерит. Как знать, бурная ли это игра фантазии исследователей, но факт интересный.
Мания овладевает им стремительно, герой решается на любые методы. Он даже допускает мысль сделаться любовником 87-летней старухи. Но в конце концов останавливается на традиционной интриге с её воспитанницей. Пока что события разворачиваются по пути чисто психологическому. Кто из героев петербургских текстов не был одержим идеей.
Пока Германн ожидает под домом графини, заметим ещё одну интересную, типично Гоголевскую деталь:
Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара.
Любимый приём Гоголя: человек низводится либо до какой-то части тела, либо до детали гардероба. Его “Петербургские повести” во многом построены на этом. В этом есть и вина повышенной театральности пространства: вместо личностей выступают пустые костюмы.
И вот Германн наконец проникает в дом графини. Здесь нас ждёт неприметная, но позже важная примета архитектуры Петербурга - лестница. Дома здесь выше, небогатые герои русской литературы обычно селятся повыше, и об этой самой лестнице авторы нам регулярно рассказывают как о примете города.
Далее следуют попытки выведать секрет трёх карт у графини: просьбы, мольбы, угрозы. Сцена довольно жуткая: старуха описана как живой мертвец, Германн впадает в буйство от ощущения близости богатства. Трудно сказать, но возможно именно в момент непреднамеренного убийства герою удаётся склонить потусторонние силы в свою пользу и получить желаемое. Жажда богатства в петербургском тексте всегда влечёт за собой смерть души и условное подписание договора с нечистой силой.
После то ли сна, то ли видения одержимость окончательно овладевает Германном. Эта часть повести хорошо укладывается в рационалистическую трактовку: он начинает видеть заветные карты во всём вокруг.
Тройка, ceмёрка, туз -- не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: "Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная". У него спрашивали: "который час", он отвечал: "без пяти минут семёрка".
В его сознании они сливаются с мыслью об убитой графине, что и приводит, возможно, к результату в финале.
Финальная сцена оставляет выбор трактовки читателю. Реалисты скажут, что Германн проиграл последнюю партию по своей вине, так как именно он выбрал по недосмотру или вследствие помутнения рассудка даму вместо туза. С другой стороны, в пользу мистического толкования говорит то, что карты были назначены верно. Последний туз действительно выпал на сторону нашего героя. А его ошибка может быть просто насмешкой покойной графини.
Обе точки зрения на сюжет приводят к одинаковому результату: герой, как вслед за ним и многие другие герои петербургского текста, сходит с ума.
Вообще все тексты, отсылающие к петербургскому мифу, формируют единое пространство. Помимо подчёркнутого чисто архитектурного единства: акцент на одних и тех же местах-символах вроде Невского проспекта, Сенатской площади, Казанского собора, тех же лестниц и чердаков, здесь проступает также единство атмосферы. Эта немного тягостная, зыбкая атмосфера жажды денег, карьеры, безумие героев, соприкосновение их жизни с потусторонним настолько узнаваема, что мы легко представляем их всех в едином пространстве.
Вот Германн стоит напротив дома графини, не в силах оторвать взгляд от её окон. Мимо него художник Чартков несёт демонический портрет к себе на Васильевский остров. Уже вышли на прогулку Пискарёв с Пироговым, а у витрины модной лавки завороженно застыл Башмачкин в новой шинели.
Поэтому мы и называем его именно петербургским текстом. Каждое произведение - только глава этой самой большой книги русской литературы.
*О том, что такое петербургский текст с другими примерами можно почитать здесь:
Петербургский текст:
Часть вторая. "Медный всадник":
Часть третья. "Невский проспект":