Много чего было потом. Было и то, что в комнату, где находились Раэ и Матэ, вылетела дверь, и туда упал огромный мертвец, при виде которого Матэ молча пополз под кровать, а Раэ его не увидел. Было и то, что на загривке шатуна сидел Виррата, весь израненный и избитый так, что его невозможно было узнать, и все сильнее вбивал и вбивал в затылок мертвеца узкое лезвие Канги, в то место, где надо разомкнуть головной мозг со спинным. Был и Канги, который не смог встать, сил у него хватило только прислонился к изломанному дверному косяку. Было и то, что упырятники расстреляли горючими стрелами восставших мертвецов, а над двором долго еще стоял запах горелого мяса. Было и следствие, которое выяснило, что запоздало обезвреженный фамилиар Сета сумел поднять с десятка два поваленных, чтобы те пришли на помощь арестованному колдуну.
Были и поиски виноватых в том, что предприятие по захвату колдуна прошло небезупречно. Канги хотел было согласиться с ролью главного виновника – все-таки это он принял решение не трогать фамилиара, чтобы ничем не возбудить подозрений его хозяина, пока тот сам не окажется под арестом. И это он просил привезти в Цитадель мертвецов с уцелевшими хребтами, чтобы заманить колдуна в логово врага неповаленными шатунами. Но никто не желал выплескивать свое неудовольствие на разведчика, который целых семь лет работал под прикрытием, а под конец своей службы помог схватить могущественного некроманта. Виноватым решили сделать Виррату. А раз уж начали на него вешать всех собак, то заодно обвинили и в том, что Матэ и Раэ из-за перенесенного страха перед мертвецом никогда не смогут стать упырятниками, хотя до этого никому даже в голову не приходило натаскивать на нежить ни одного, ни другого. Обоих с трех лет готовили в титанобойцы и вообще-то и речи не было о том, что их могут перебросить в какое-нибудь иное крыло. Конечно, пока ученику не исполнится десять лет, по его поводу Совет мог принять решение о его переобучении на другую нечисть, если мальчишка был слишком плох на своем начальном поприще или оказывался слишком талантлив на ином. До этого случая никому в голову не приходило то, что, во всяком случае, из Раэ надо готовить кого-то иного, нежели охотника на колоссов, но вдруг у всех внезапно зазудело от того, что у него появилась уничтоженная возможность. Все в Совете ее принялись почему-то оплакивать.
Ни Виррата, ни получивший должность наставника по фехтованию в крыле титанобойц Канги в этом, конечно, потери не видели. Как потом говорил им Канги – каждый в этом мире платит свою цену за войну с нечистью. Заплатили Раэ и Матэ в ту ночь и свою.
В Цитадель приехала мать Раэ, после того, как узнала, что случилось. Встала горой за Виррату. Так что тот недолго ходил виноватым – все-таки Ар Олмар, мать Раэ, в Цитадели любили и уважали. Да и как что-то скажешь поперек даме, которая ежегодно жертвовала Цитадели довольно крупные суммы со своих доходов? Мать забрала Раэ домой и прихватила с собой, с одобрения Совета, Матэ, который был сиротой. Ар Олмар продержала Матэ у себя в поместье около года, не жалея лекарств и денег на врачей, пока он снова не обрел дар речи и полностью не восстановился. А что касается Раэ, то мать, убедившись, что он легко отделался и быстро оправился от потрясения, вернула его в Цитадель.
- Ты у меня тут быстро разбалуешься, - сказала тогда Ар Олмар сыну, сажая его в лодку, - все поместье уже пляшет под твою дудку! Давай-давай, попробуй повыкабенивайся в Цитадели как дома, я посмотрю, что мне про тебя сударь Виррата напишет!
Раэ, не в меру шустрый озорной мальчишка, и в самом деле ни в чем не мог знать удержу в управляемом матерью поместье. При виде белокурого малыша Ар Олмар, с ямочками на щечках и с хитрыми искрами в глазах, все прислужницы таяли, работники умилялись, гости поместья наперебой уговаривали Ар Олмар не наказывать «слишком строго», а то и вовсе не наказывать ее милого мальчика за своенравные проделки. Раэ, хозяйский сынок, с утра до ночи без дела носился по острову, на котором находилось поместье Наура, купался в море до синевы, пока сама мать, отложив все дела, не находила его и окриками не гнала домой, мог даже без всякого страха заплыть далеко от острова так, что за ним приходилось присылать лодку.
Не все выходки Раэ были безобидными. Так, он мог подбросить жабу в кровать служанкам или дохлую мышь в туфлю воспитанницам своей матери. И если маленькая Ива, его нареченная, еще могла пойти пожаловаться на него Ар Олмар, то другим, кто был ниже по положению, приходилось терпеть. Когда Ар Олмар случайно узнала, что ее сын изводит одну из ее воспитанниц, сироту, едва-едва пережившую смерть родителей, он здорово вздула сына и жалела, что не может вздуть его еще больше.
-В Цитадели тебя хоть могут выпороть как следует, - сказала она ему тогда, - а то из тебя только и выйдет, что топливо для ада. Больно уж ты крепкий и жизнестойкий, если таким давать спуску, они вырастают жестокими, потому, что не знают, что такое быть слабым и беспомощным.
Через пару месяцев Раэ получил от Матэ первое письмо. Ар Олмар научила его писать!
Раэ встретился со своим приятелем только следующим летом, когда приплыл на каникулы, и только тогда они вместе вернулись в Цитадель. Так Ар Олмар обзавелась вторым сыном. С Раэ она была строга, с Матэ - чутка и ласкова: уж этого она не разбалует. Ар никогда не писала в Цитадель общее письмо для них двоих, всегда два – одно для Раэ, другое для Матэ. Надо было видеть, как блестели у последнего глаза в дни раздачи писем, потому, что ему, как и другим счастливчикам, у которых была родня, тоже кто-то писал, и даже не просто кто-то, а его «понарошковая мама», как называли Ар Олмар ее воспитанницы.
После того, как Матэ обрел дар речи, он немного заикался. Вот такую памятку оставила в нем та ночь. Сам же Матэ в отличие от Раэ пошел в рост и стало ясно, что он мог бы перейти в упырятники. Начал готовиться, штудировать по ночам трактаты о нежити и даже подал прошение. Увязался за ним и Раэ. Так они вошли в тот вредный возраст, когда отрок бывает недоволен своей долей. В ту пору они уже преодолели страх перед ходячими мертвецами, но Совет и слышать не хотел о переводе в другое крыло ни того, ни другого. Им оставалось только завидовать отважным упырятникам, это же тебе не по колоссам лазить по высоте – это ж обыденность. Это ж ты спускаешься в катакомбы, рыщешь по некрополям… вот где настоящее дело... Эх!
Теперь, лежа на крыше дома Мурчин, Раэ сожалел, что период его увлечения битьем нежити был краток, и половина того, что он с Матэ зубрил по ночам, сейчас ему не могла помочь ничем… Разве что спать спокойно, потому, что он знал: громившие внутренние покои шатуны не могли взобраться на крышу....
…-Ты чего тут дрыхнешь? – раздалось над Раэ, и он получил в бок метлой. Он приподнял голову и показал Мурчин оттиски черепицы на щеке. С трудом поднялся, ощущая себя как побитый палкой от того, что спал на острых черепичных углах. Над гнилым лесом занимался вялый вымученный рассвет. Мурчин стояла над ним в платье с истрепанным оттоптанным подолом: хорошо повеселилась в Аве, все улицы им подмела и, небось, переплясала вместе со всеми... Из-под сетки опять вывалились ее великолепные пепельные волосы, и она отдувала от глаз непослушные пряди. Мурчин была крепко-накрепко перевязана теплой шалью, потому как летать по воздуху ночью было холодновато. В руках она держала метлу, на которой приземлилась на крышу, и теперь ею же и тыкала Раэ в бок. Значит, сверху она еще не обозрела того безобразия, которое ожидало ее на земле...
-Там что, в доме места нет? – спросила Мурчин, - нет, ну что ты на крыше-то делаешь?
-Клопы зажрали… - съязвил Раэ.
-Чушь не городи! В Кнее не приживаются клопы… кроме тебя! Ванна мне готова?
-Боюсь, что нет…
-Ты что, совсем обнаглел? – спросила ведьма и пнула его носочком туфли под ребра, - а ну вставай, разлегся! Как ты мог не приготовить мне ванну?!
-А ты спустись вниз, спустись-спустись и посмотри, что творится в доме!
-А сказать не можешь?
-Не могу. Ты должна это сама видеть.
Что-то в лице Раэ или же какое-то странное чувство заставили ведьму снова усесться на метлу и плавно спуститься вниз, но уже на спуске она заорала:
-Ты, ублюдок, стекла побил? Да как ты посмел! Я тебя заставлю сожрать все это стекло!
На ее ор дом ответил многократным мычанием. Мурчин зависла на метле между небом и землей и расширенными от удивления глазами смотрела, как из дома вылезают на ее вопли мертвецы в ржавых доспехах и прут прямо на нее. Мурчин запищала, как девчонка, которая внезапно открыла дверь кухни и потревожила крыс, которых она не ожидала там увидеть.
-Что они тут делают? – спросила она, бестолково хлопая глазами. Этим она насмешила Раэ. Ведьма, называется, да еще верховная.
-Мне откуда знать, - ответил ей с крыши пленник, - я их точно не приглашал.
-Откуда они?
Мычащие шатуны пошли на ее голос, но поскольку ведьма висела над ними, то их мертвый разум не мог им позволить определить, где она.
-Я спрашиваю – откуда они? – требовательно прикрикнула Мурчин.
-Я думал – ты скажешь.
Злющая Мурчин мгновенно подлетела к Раэ, спрыгнула на крышу и прошипела:
-Или ты мне сейчас все объяснишь, или я тебя сброшу вниз к этим шатунам!
-Я охотился на оленей в лесу и наткнулся на них. Они все шли к дому, - сказал Раэ, - я вижу только то, что видишь ты.
Мурчин перевела взгляд на потревоженную толпу мертвецов и ругнулась. Непонятно, что ее в этом положении злило больше – то ли, что мертвецы разбили стекла и разгромили комнаты в доме, то ли, что Раэ над ней откровенно потешается, или же то, что она не знает, чего должна была бы знать.
-Они не могли попасть в Кнею! – сказала Мурчин, - все ходы…
И осеклась. Обсуждать с пленником тайны замкнутого пространства она не собиралась.
-Может они были захоронены где-то внутри Кнеи? -предположил Раэ.
-Исключено! Я бы их почуяла! Они не могли быть в Кнее и они не могли попасть в Кнею… - как заученный урок проговорила Мурчин, словно от этого шатуны внизу должны были исчезнуть, - немедля мне скажи, паршивец, что тут было пока меня не было?
И она угрожающе занесла метлу над головой Раэ, грозясь сбить его с крыши.
-Ну давай, обвини меня. Скажи, что я такого мог сделать? – спросил Раэ и его сердце с силой бухнуло в грудь. Он-то не был до конца уверен, что был не причем.
-Так… постой… а почему ты подумал, что я сразу кинусь обвинять тебя? Я просто спросила - что тут было, и получаю такой ответ. Ты что-то сделал?
«Дурак!» - мысленно обругал себя Раэ. Опять эта его дурацкая привычка опережать чужие догадки и кричать «я не в чем не виноват» тогда, когда не следовало.
-Я охотился на оленей как обычно, - постарался как можно проще сказать Раэ.
-А почему у тебя глаза бегают, как всегда, когда ты врешь?
-А что я такого мог сделать, чтобы здесь появились мертвецы? – ответил Раэ вопросом на вопрос, - ну конечно же я подумал, вдруг я мог что-то не так сделать… Но я же вел себя как обычно. Походил по лесу. Засел на оленя. Упустил оленя. От этого же никто из могил не восстает, верно?
-Верно, - осторожно проговорила Мурчин и принялась заправлять выбившиеся от полета волосы под сетку. Она нервничала и пыталась уложить не только волосы, но и мысли.
-Я знаю то же, что и ты, - продолжил Раэ, - Как-то они все-таки сюда попали. Может, извне. Раз уж ты могла бы их почуять в Кнее и до этого их не было. Что там за пределами, мне неведомо, в отличие от тебя. Некрополь какой-нибудь тайный? Вот его найди и сама разберись.
-Нет тут никаких некрополей в окрестности! - раздраженно сказала Мурчин, - я бы их почуяла...
-Все-все. Понял-понял, у тебя замечательная чуйка. Вот что, я вчера держал в руках клинок одного из них. Земля на нем была свежая. Значит, они вылезли из-под земли где-то поблизости. Получается, что какой-то некрополь поблизости все-таки есть. Или был.
-Ты… держал клинок… ты что, с ними дрался?
-А не надо было? Надо было дать себя заломать?
-Ох-х… я тебя в Кнее одного оставила, и ты… я думала, раз ты тут сидишь, то смог тайком от них прокрасться назад...
-Тайком не совсем получилось. Они меня заметили раньше, чем я их.
-Но...получается, ты чуть не погиб? Так они за тобой гнались! Гнались! О! Раэ, ты как вообще эту ночь... Раэ, ты не ранен? – спросила она с тревогой в голосе.
-Как видишь, со мной все в порядке...
-Раэ, с ними же невозможно драться живому!
-Нас кой-чему учили...
-Но ты... но ты... как ты?
Дожили! Смотрит в глаза как мамочка, у которой дитятку гусь напугал!
-Не твоя печаль! - обрубил Раэ и заставил тем самым Мурчин отдернуться, словно ей плеснули в лицо стакан холодной воды.
-Я что думаю, - продолжил Раэ заговаривать зубы насупившейся ведьме, - металлические детали, оружие… кто-то захоронил их недавно и хотел воспользоваться в ближайшем времени. Сколько может пролежать в земле железо и не рассыпаться в ржавчину? Я думаю, что это кто-то из твоего ковена сделал такой схрон, но не успел им воспользоваться. Его опередили. Кто это был, где он мог их спрятать и зачем – уж думай сама. Я подробностей ваших войн не знаю и знать не хочу.
Ведьма молчала. Она явно что-то сопоставляла у себя в уме, что-то додумывала и по глазам стало понятно, что у нее появилась какая-то догадка. Раэ перевел дух. Но, похоже, ведьму волновало другое:
-Умный ты и живучий ...что ж, я в тебе не ошиблась... схватился с шатунами и не жалуется!
-Это же даже не кайдзю, - усмехнулся Раэ. Мурчин фыркнула:
-Задавака! Сейчас спустишься, приберешься в доме. Кстати, ты умеешь стеклить окна?
-Ну, умею.
-Это хорошо, а то мне придется вставлять новые стекла... Ох, только решила завязать с этими прогулками в город, а теперь тащись туда за стеклом... Значит, сначала сделаешь мне ванну, а потом приберешь то, что они там наломали.
-Прямо сейчас?
-Да, прямо сейчас, - сказала Мурчин.
-А с этими внизу что будешь делать?
-Не твоя печаль.
И ведьма снова села на метлу и спустилась вниз. Задрала, бесстыдница, юбку выше колен, чтобы подогнуть ноги так, чтобы сидеть без рук, и захлопала в ладоши. Услышав хлопки, мертвецы замычали и потянулись вслед за ведьмой. Та взлетела чуть повыше над лугом и, не торопясь, полетела, завлекая за собой страшную вереницу. Раэ насчитал восемнадцать мертвых воинов, пересекавших луг.
Затем шатуны ускорились, пытаясь догнать живность на метле, ускорилась и Мурчин - мелькнула среди деревьев, мертвецы с треском вломились в чащу, вереница исчезла из виду, но еще долго был слышен треск, словно кто-то перемалывал дерево: шатуны мчались за Мурчин. Раэ уже знал от Тево-ведьмобойцы, что некромантией ведьмы не владеют. Только колдуны, да еще занимающие первые места в ковене, могут быть некромантами. Поэтому Мурчин не могла уронить шатунов или как-то ими повелевать. Однако показывать свое бессилие перед учеником она не хотела. Раэ догадался, что ведьма попросту выманит их из Кнеи, раскроет выход, и шатуны окажутся за ее пределами. Будет ли она тратить силы на то, чтобы их сжечь или просто бросит – пусть прутся по лесу, пока не напорются на людей? Скорее всего, Мурчин поленится и предоставит для упырятников еще одну возможность поработать...
Раэ с тяжелым сердцем спустился вниз в затхлые комнаты, где все еще немного пахло розами, но вся мебель была сокрушена так, что годилась только в топку. Через комнату было невозможно хоть куда-то перебраться. Придется разбирать завал, словно при землетрясении. Да уж, Мурчин зря думает, что Раэ может попасть в ванную комнату. Проход туда невозможен, пока он не разберет этот кавардак. Придется ведьмочке повременить с ежедневным купанием. А что это за черная ткань валяется поверх мебельного лома?
Раэ потянул ее на себя. А, это гобелен, сбитый со стены, просто он упал оборотной стороной, которая оказалась черной… Да, гобелены надо бы спасти первым делом хотя бы потому, что они произведениями искусства, пусть их ткала и ведьма, отточившая за столетия свое мастерство, но все равно это красота. Хоть что-то в ней было хорошее…
Раэ дернул гобелен, высвобождая его из-под обломков. О! Так он двусторонний, на внешней стороне прекрасный пейзаж и на внутренней что-то соткано, а что?
Он встряхнул гобелен, развернул его и тотчас с отвращением отбросил, не смог сдержать крика отвращения. На оборотной стороне было искусно выткана казнь через четвертование. Тфу!
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 32 глава.
