Жизнь усложнилась 6 февраля 1833 года. Тем вечером на балу у Фикельмонов царь не выдержал и сам заговорил с Пушкиным о том, как продвигается работа над «Историей Петра». Вопрос прозвучал неожиданно и в обстановке мало подходящей — на парадной лестнице посольского особняка, на глазах множества гостей, в присутствии Бенкендорфа и графа Д. Н. Блудова, министра внутренних дел. Дмитрий Николаевич был известен не только как один из организаторов общества «Арзамас» (там он получил шуточное имя «Кассандра»). Но больше как делопроизводитель верховного суда над декабристами, которому было поручено составление обвинительного доклада по итогам процесса. Именно тогда Блудов снискал благоволение монарха, и это позволило ему выдвинуться.
Разговор оказался коротким и трудным для историографа, облачённого в камер-юнкерский мундир. Но Пушкин понял, что царь ждёт от него первых конкретных результатов, которые можно было бы предъявить в качестве отчёта о проделанной работе за минувшие полтора года. Как раз их отсутствие, надо понимать, приносило Пушкину сильное беспокойство. Он знал, что автор «Истории Государства Российского» знакомил Александра I с главами своего труда по мере их готовности, предваряя появление их в печати. Судя по всему, Николай I ожидал от Пушкина чего-то подобного.
Отзвук этого беспокойства нашло отражение в воспоминаниях В. И. Даля о их беседе с Пушкиным в пути в Бердскую слободу под Оренбургом в том же сентябре 1833 года:
«Пушкин… воспламенился в полном смысле слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме дееписания о нём, создаст и художественное в память его произведение. “Я ещё не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим ещё к нему близко, — надо отодвинуться на два века, — но постигаю это чувством; чем более его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно”».
Из этих слов можно заключить, что у Пушкина наряду с желанием писать чисто историческое «сочинение» зрела мысль о создании «художественного произведения». И как показал опыт «Истории Пугачёва» и повести «Капитанская дочка», такой подход к реальному событию для него вполне оправданный и проверенный творческий ход. И замысел романа, известного под названием «Сын казнённого стрельца», план которого предположительно в году 1835-ом или в 1836-ом был Пушкиным записан, тому подтверждение:
«1
1. Стрелец, сын старого раскольника, видит Ржевскую в окошко, переодетую горничной девушкой, сватается через мамушку-раскольницу, получает отказ.
—————
Полковник стрелецкий имеет большое влияние на своих; Софья хочет его к себе переманить. Он рассказывает ей, каким образом узнал он о заговоре.
Софья. О чём же ты был печален? — Об отказе. — Я сваха. — Но будь же и т. д.
2
Софья во дворце.
Нищие, скоморох.
Скоморох и старый раскольник.
Молодой стрелец. Заговор.
3
Стрелец влюбляется в Ржевскую, сватается, получает отказ. Он становится уныл. Товарищ открывает ему заговор... Он объявляет обо всём правительнице, Софья принимает его как заговорщика, объяснение. Софья сваха, комедия у боярина. Бунт стрелецкий, боярин спасён им, обещает выдать за него дочь.
Ржевская замужем.
Мать торопится и выдаёт её за думного дворянина.
4
Стрелец, влюблённый в боярскую дочь — отказ — приходит к другу заговорщику — вступает в заговор.
5
Сын казнённого стрельца воспитан вдовою вместе с её сыном и дочерью; он идёт в службу вместо её сына. При Пруте ему Пётр поручает своё письмо.
Приказчик вдовы доносит на своего молодого барина, который лишён имения своего и отдан в солдаты. Стрелецкий сын посещает его семейство и у Петра выпрашивает прощение молодому барину».
Даже из беглого плана видно, какие варианты развития событий рассматривал Пушкин. Здесь и герой, облечённый высоким доверием Петра, находясь на службе, вынужден расплачиваться за неё личной свободой. Он оказывается в знакомой самому автору ситуации — «прощён и милостью окован».
Здесь проглядывает и попытка совместить каким-то образом незаконченную вещь про Арапа Петра Великого с ещё не начатым романом о стрельце.
Здесь и любимая Пушкиным тема бунта, которая изначально таит в себе оба главных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».
Здесь и вовсе не намёк, а чистосердечное признание, что, находясь очень близко от времени Петра I, когда «изумление и подобострастие лишают… средств мыслить и судить свободно», чрезвычайно трудно сопротивляться державному культу и давать оценки без подобострастия.
Деревенская тишина «Болдинской осени» 1833 года усаживает Пушкина за петербургскую повесть «Медный всадник». Идя поперёк воли автора, литературоведы почему-то предпочитают называть её поэмой (роману в стихах в этом смысле как-то повезло, у него попыток отнять авторское определение жанра не предпринималось).
К этому времени поэт уже испробовал себя и в прозе, и в драматургии. Три года назад в свою первую «Болдинскую осень» он как раз здесь экспериментировал, создавая «Повести Белкина». Получился цикл из пяти произведений разных литературных направлений и жанров: «Выстрел» (реализм), «Метель», «Станционный смотритель» (сентиментализм), «Барышня-крестьянка» (водевиль), «Гробовщик» (готическая повесть). Тогда же, обратившись к драме, написал «Маленькие трагедии», включающие четыре произведения: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» и «Пир во время чумы». Кстати, среди авторских вариантов общего названия имелось оригинальное авторское определение жанра — «Драматические очерки». А ещё той осенью он выстроил «Домик в Коломне», вещицу, которую он в письме Плетнёву признал как «повесть, писанную октавами». Но и тут литературоведы дружно идут поперёк воли автора, называя её поэмой.
Во всех трёх случаях это небольшие по объёму вещи, где минимум персонажей, динамично развивающийся сюжет и острый (или анекдотичный) конфликт.
Повесть в стихах «Медный всадник», имеющая аналогичные параметры, примечательна тем, что замысел её возник не во вторую «Болдинскую осень» и даже не в первую, а, скорее всего, ещё в Михайловском, задолго до того, как гусиное перо стало выписывать первые буковки известных строк: «На берегу пустынных волн // Стоял он, дум великих полн, // И вдаль глядел».
Эмоции первого восприятия Пушкиным случившегося в северной столице поутихли уже спустя пару недель после вестей об истинных масштабах катастрофы. Через месяц после происшедшего в северной столице потопа он в письме брату напишет:
«Этот потоп с ума мне нейдёт, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется».
Похоже, мысль об этой трагедии, которую он сам своими глазами не видел, не отпускала Пушкина последующие семь лет. И только в короткую вторую «Болдинскую осень» (она длилась всего лишь полтора месяца, начиная с 1 октября), когда он на обратном пути из мест, где разыгралась пугачёвщина, побывав в Казани, Симбирске, Оренбурге, Уральске, «заскочил» в Болдино, чтобы в том числе вернуться к давно задуманной повести в стихах. Он спал и видел приехать сюда и «запереться». Как Пушкин признавался в одном письме из Оренбурга:
«А уж чувствую, что дурь на меня находит. Я и в коляске сочиняю, что ж будет в постеле?»
В постели Александру Сергеевичу, как помним, работалось особенно легко и свободно. Он не просто чувствовал, а знал, что предстоит «многое написать». Поражает количество написанного, причём, зачастую работа над разными произведениями шла параллельно, то есть одновременно. За это время завершена «История Пугачёва», написаны повесть «Пиковая дама», стихотворная повесть «Анджело», две сказки — «О рыбаке и рыбке» и «О мёртвой царевне и о семи богатырях», с десяток стихотворений, среди которых «Осень»:
Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.
Журча ещё бежит за мельницу ручей…
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—113) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 67. Н.К. Загряжская: «Действительно, вы очень красивы» (фр.)
Эссе 93. «Простая русская деревенская б а б а»
Эссе 101. Почему Пушкин не проводил свою нянюшку в последний путь?