Обозреватель «СЭ» Игорь Рабинер — о великом игроке, который в 2020 году справил 60-летие в новой роли — начинающего тренера.
Третий овертайм
Игорю Ларионову — за 60. Хотя кто ему их даст, не зная его возраста?
Для всех, кто с ним хорошо лично знаком, — кроме, понятно, совсем молодых игроков, — он именно Игорь, а не Игорь Николаевич. Ну а правда, какое еще отчество, если речь идет о Профессоре не кислых щей, а всего мирового хоккея? И если он первым и единственным пока из россиян за всю историю вошел в выборный комитет Зала хоккейной славы в Торонто, где разные великие ледовые мистеры знать не знают, что это такое — Nikolaevich?
Феномен Ларионова в том, что этот худощавый, не вылезающий из тренажерного зала интеллектуальный гражданин мира к этим самым шестидесяти прожил несколько жизней. И к 60 начал жить новой — тренерской. Как же жаль, что она не началась лет хотя бы на десять раньше.
Для старых партнеров и товарищей он Ларик или Ларс — оцените западное звучание второго из этих прозвищ, появившегося, кстати, еще при Леониде Брежневе. От Игоря уже тогда исходил этот флер, который дальше будет становиться все мощнее.
Самый титулованный тренер НХЛ всех времен Скотти Боумэн завершил его обменом создание «Русской пятерки» в «Детройт Ред Уингз». На мой вопрос, знал ли он, что поставит Ларионова в звено вместе с остальными россиянами, он ответил так:
— Да. Это была последняя часть задуманного пазла. Как-то мне сказали: «Сан-Хосе» ищет забивного крайнего». А я отлично помнил, как в моем первом сезоне в «Детройте» Игорь, играя за «Шаркс», практически в одиночку обыграл нас в первом круге плей-офф, при том что мы заняли первое место в конференции, а «Акулы» — восьмое. Вокруг него строилась вся пятерка с Макаровым, Гарпенлевом, Нортоном и Озолиньшем. У меня это не выходило из головы.
И, узнав о поисках «Акул», я позвонил их генеральному менеджеру Дину Ломбарди. И предложил Рэя Шеппарда (который в предыдущем, локаутном полусезоне забил 30 голов, а еще сезоном ранее — 52. — Прим. И.Р.). У нас было пять правых крайних, и не все из них были хороши в обороне.
Ломбарди спросил: «Что вы хотите за Шеппарда?» Я схитрил: «Да обычного игрока. Вот Игоря возьмем». Фетисов потом меня всегда за это благодарил. Он ведь перед этим сказал мне: «Игорь хотел бы быть у нас в команде. Мы можем взять его. Ларионова надо брать!». Ломбарди легко согласился, потому что Ларионов уже был в возрасте (34 года, тогда как Шеппарду — 29. — Прим. И.Р.).
— Неужели не было жалко расставаться с форвардом, который столько забивал?
— Но не в плей-офф. Это было одной из причин. Что же касается Ларионова, то люди видели только то, какой он великий плеймейкер. Но не осознавали, насколько он необходим на льду в самые важные моменты игры. Когда оставалось две минуты до конца, я выпускал Игоря. Потому что он развернет игру в ту сторону, в которую необходимо, и примет те оборонительные решения, которые нам нужны.
Я мог выпускать Игоря против абсолютно любого хоккеиста лиги. И он был лучшим плеймейкером, которого я когда-либо видел. Сам он не был забивалой, даже в звене КЛМ советских времен ворота поражали в основном крайние нападающие. Но и в «Детройте», если с ним начинали выходить, например, Шэнахэн и Лапойнт, то результативность у обоих повышалась. Шэнни вообще очень любил играть с Игорем.
Эта тройка, которую я использовал в сезоне-1997/98, и в большинстве выходила. Лапойнт был жестким, Шэнахэн — тоже, но он нуждался в том, чтобы кто-то кормил его передачами. А профессионализм Ларионова! Он держал себя в такой форме, что и за сорок играл серьезную роль в команде. Какой важный гол Игорь забил в финале «Каролине» во втором, нет, даже в третьем овертайме!
С таким же восхищением о том голе много лет спустя вспоминал Никлас Лидстрем: «Не забуду, как в 41 год Игорь в финальной серии Кубка-2002 с «Каролиной» забил гол в третьем овертайме, подняв шайбу с неудобной руки! Это было невероятно».
Только вдумайтесь в этот факт: в 41 год человек забивает победный гол в финале Кубка Стэнли в ТРЕТЬЕМ овертайме. После всех физических и эмоциональных затрат, которых требует плей-офф. В возрасте, в котором в Советском Союзе почти никто не играл уже лет восемь.
Пройдут годы, и Ларионов, ставший виноделом — еще одна его жизнь! — назовет в честь того исторического для него дня одно из лучших своих вин Triple Overtime — «Тройной овертайм». А в одной из наших бесед скажет:
«Об этом мало говорится, но тот гол напрямую связан с самодисциплиной, отношением к себе и профессии. Дисциплина в вопросах питания была просто каждый день. Уезжая в отпуск, давал себе на чистый отдых 10-12 дней, не более. Потом начинал активно работать, понимая, что с каждым годом должен делать в зале чуть больше, чем раньше, — ведь молодежь становится быстрее. Это помогало и предотвратить травмы».
Да, самодисциплина — это было совсем не советское слово. Большинство его коллег, как только тренеры отпускали их на день или даже несколько часов отдохнуть, пускались во все тяжкие. И это было объяснимо: когда тебя неделями, месяцами держат взаперти, ты ждешь первого же момента, когда сможешь оттянуться.
Но Ларионов каким-то образом не поддался советскому коллективизму даже в этом отношении. Он оказался другим. Белой вороной. Оттого и стал трехкратным обладателем Кубка Стэнли, и третий из трофеев выиграл в 41, забив тот самый гол «Каролине».
Если я процитировал главного тренера «Красных крыльев», то нельзя не дать слово и их капитану, а теперь генеральному менеджеру Стиву Айзерману:
— Когда-то я немного играл против Игоря в матчах сборных Канады и СССР, а затем — в матчах «Детройта» с «Ванкувером» и «Сан-Хосе». Мы не были знакомы лично, но игра в плей-офф против «Шаркс» в сезоне-1993/94 меня сильно впечатлила. «Ред Уингз» закончили ту регулярку первыми на Западе, «Акулы» — восьмыми, но их звено с Макаровым и Гарпенлевом, а также с Ирбе в воротах нас фактически и обыграло. Поэтому, когда трейд состоялся, я подумал: «Это интересно».
Тогда я не знал, чего ожидать. Но когда Игорь появился в раздевалке... Он настолько впечатляющая личность и интересный человек, что с ним невозможно не найти общего языка. Он моментально влился в наш коллектив, и вдвойне потрясающе, что сразу почувствовал нашу игру.
За годы в «Ред Уингз» я нередко выходил на краю, а в центре был Ларионов. Получал от игры с ним огромное удовольствие, потому что он позволял шайбе делать всю работу за нас. Твоим делом было только найти открытый лед. В ту же секунду ты получал от Игоря удобнейший пас.
Свободный человек в несвободной стране
Когда Ларионов пришел в «Ред Уингз», ему было 34. Всей фантастики, которая произошла потом, скорее всего, не произошло бы, если бы осенью 1988-го он не надиктовал журналисту Анатолию Головкову легендарное открытое письмо главному тренеру ЦСКА и сборной СССР Виктору Тихонову, которое вышло в популярнейшем в перестроечном Советском Союзе журнале «Огонек». Письмо против тренерской тирании в спорте. Его выступление вышло далеко за рамки хоккея, и этому поспособствовала как раз трибуна — не спортивное, а общественно-политическое издание. Профессор рассказывал:
«Вначале у меня был готов материал с Игорем Куперманом в журнале «Спортивные игры». Но времена были такие, что статья, написанная в июле, встала в очередь для публикации только на декабрь. Ждать было слишком долго, за это время многое могло измениться. Тогда и возник вариант с «Огоньком» во главе с Виталием Коротичем — самым прогрессивным изданием того времени.
Мне эта возможность понравилась. Вся страна тогда взахлеб его читала, узнавала все из разных сфер в жизни. «Спортивные игры» были хорошим, но узкоспециализированным журналом. А в «Огоньке» — «бомба» за «бомбой», архивная информация о том, о чем раньше даже заикаться было нельзя. Это была гораздо более мощная трибуна. У меня же, что называется, наболело. И хотелось быть услышанным».
Это был первый открытый вызов бесправных спортсменов всемогущим тогда в СССР тренерам. И то, что сейчас тренерам по всему миру приходится контролировать себя и свое поведение, во многом исходит именно оттуда, из осени 88-го. Это была революция, в которой Ларионова можно сравнить не с Лениным или Фиделем, — поскольку полученной в результате властью он пользоваться не захотел, — а скорее с Троцким или Че Геварой. Минус пролитая последними кровь, разумеется.
Для Ларионова главным были идея и свобода. Года три назад в одном из наших разговоров с его партнером по великой советской пятерке Алексеем Касатоновым мы затронули эту тему, и он поделился своими мыслями о корнях этого стремления Игоря:
«У каждого свой круг общения, взгляды человека во многом зависят от того, с кем он беседует, какую информацию получает. Например, я вырос в традиционной для советских времен семье, проводил время с людьми, которые о политике не задумывались. Вот и не пытался подвергать сомнению основы той идеологии, просто выходил на лед и честно делал свое дело. По молодости мы все были очень патриотичными, а у Ларионова была другая компания, и постепенно сложились свои взгляды — более свободные, демократичные. В том числе и на быт игроков, стиль руководства.
Лично я авторитет Тихонова для себя никогда под сомнение не ставил, а его жесткую дисциплину считал необходимым условием побед, которые мы одерживали. Игорь считал иначе. Что ж, это его право. Ларионов — самостоятельный человек, великий хоккеист, двукратный олимпийский чемпион, трехкратный обладатель Кубка Стэнли. Он очень многое сделал и делает для России, даже живя в Штатах. У него всегда была своя позиция, и говорил он о ней прямо, четко, отстаивал свою точку зрения, имел на это полное право, пусть даже она была противоположна моей. Кстати, тему этого письма никогда с Игорем не обсуждали. Но, уверен, каждый остался при своем мнении...»
Самого Ларионова мне тоже довелось спросить, что сформировало систему его ценностей. Он ответил:
«Думаю, во многом знакомства в актерской среде, которые у меня появились достаточно рано: Александр Фатюшин, Игорь Костолевский, Александр Калягин. Большую часть времени мы, хоккеисты, проводили на сборах, но как только появлялась возможность пообщаться с этими людьми, я пользовался ею, и это здорово расширяло мой кругозор. Моим принципом стало: «Не только хоккей!» — и я быстро понял, насколько богата жизнь за рамками игры.
В нашем хоккее сложилась такая система, что мы были ее заложниками. Шло постоянное ущемление личности, и в качестве ответной реакции, чего греха таить, большинство грешило алкоголем. Когда ты молодой и здоровья море, организм способен это преодолеть, и тех, кто пил в меру, тренеры не выгоняли: к такому могли привести только крайности. При этом физические нагрузки были огромными. Во главу угла ставился сегодняшний успех, а что будет с тобой дальше — никого не волновало. Система выжимала из тебя максимум, и поэтому в 30-32 большинство заканчивало. Все это было эгоистично по отношению к игрокам. К счастью, я достаточно быстро понял, как она функционирует, поэтому и стал, как вы выражаетесь, другим».
А если бы тогда слушали Ларионова, то, может, и последних допинговых скандалов России удалось бы избежать. Один из эпизодов знаменитого открытого письма Тихонову в «Огоньке» касался биостимуляторов, которыми кормили хоккеистов сборной СССР, но вся первая пятерка в полном составе отказалась их принимать. В 88-м, когда оно вышло в свет, эта тема еще не была так раскручена, как четверть века спустя. Но визионер Ларионов понял суть происходящего еще тогда.
«Вот вам случай, который был лично со мной, — рассказывал мне Профессор. — Когда ты идешь на допинг-контроль во время чемпионата мира 1986 года в Москве, тебе дают банку, а она уже заполнена чем-то другим, возникает вопрос — почему? Я написал об этом в своей книге, которая вышла еще в конце 80-х в Канаде. Помню, еще Федерация хоккея СССР хотела со мной судиться, когда это рассказал. В Советском Союзе печатать ее не хотели, и вышла она уже после падения железного занавеса».
Невыездной
Еще задолго до «Огонька», будучи центрфорвардом первой пятерки сборной СССР, Ларионов более чем на год ухитрился стать невыездным. Вот как, по его рассказу, это было:
«Началось с того, что в 84-м году мы в Калгари проиграли в овертайме полуфинала Кубка Канады хозяевам. После полуночи мне удалось сделать так, что наш «специалист по клюшкам», который на самом деле был сотрудником КГБ, не увидел момент моего ухода. А ушел я для того, чтобы провести время со сборной Канады в спортбаре. Попили пива с Гретцки, Мессье, Робинсоном, Тонелли.
Пошли туда с Сашей Кожевниковым, сейчас нашим главным экспертом. Вернулись в отель в пять утра и тоже остались незамеченными. Но оказалось, что рано радовались. Потому что на следующий день наше участие в этой тусовке всплыло в канадской прессе. Это перевели, и была серьезная разборка, собрание на полтора часа. Виктор Васильевич лютовал.
В том году клубной суперсерии не было, а чемпионат мира-85 был в Праге, в соцстране, куда выехать мне дали. Но чувствовал, что тучи сгущаются. Как-то вызвали в политотдел ЦСКА, предъявляли претензии, что где-то дал интервью североамериканской прессе, общался с эмигрантами. И вот в декабре 85-го — суперсерия в Америке. После «Приза «Известий» вылетаем на первую игру в Лос-Анджелес. И вдруг мне говорят, что мой загранпаспорт еще не готов, техническая проволочка. Но обещают, что ко второй-третьей игре я прилечу. А там вдруг новая версия: сообщение, что якобы в Америке готовится диверсия и меня хотят похитить. Поэтому придется придержать меня в Союзе.
И началось. Никто ничего не объяснял. Я просто не мог поехать ни в Германию, ни в Швецию, ни в Финляндию. Пропустил все товарищеские матчи. А чемпионат мира в 86-м был в Москве, туда паспорт был не нужен. Но только в случае победы на ЧМ Тихонов или кто-то еще мог пойти наверх и ходатайствовать, что я не убегу. Хотя у меня и в мыслях такого не было.
Перед началом чемпионата мира мне дословно сказали: «Твой загранпаспорт находится на пятачке ворот соперника». Тем более что в предыдущем году мы проиграли в Праге, и в случае второго подряд поражения, да еще домашнего, оргвыводы были неизбежны. К счастью, после победы все разрешилось».
А летом 89-го 28-летний Ларионов вместе с партнерами по первой пятерке, которую называли его, центрфорварда, именем, уехал в НХЛ. И задержался там дольше всех — на 15 лет.
Начинал с Харламовым. Запускал карьеры Буре и Дацюка
Правда, с перерывом на год в Швейцарии, понадобившийся ему, чтобы не продолжать отдавать компании «Совинтерспорт» грабительские 50 процентов от контракта с «Ванкувером». Где он, кстати, запустил карьеру Павла Буре, который в первом своем сезоне в НХЛ играл с Профессором в одном звене и какое-то время даже жил у него дома.
По условиям контракта с «Кэнакс», эта половина суммы, 375 тысяч долларов в год, должна была идти на развитие детских школ ЦСКА и «Химика». Но и этого не происходило — огромные по тем временам деньги приземлялись в чьих-то карманах. И Ларионову обогащать непонятно кого в конце концов надоело.
Вернулся Профессор за океан спустя год уже в «Сан-Хосе». Вот как это было:
«Когда я заключил трехлетний контракт с «Лугано», «Ванкувер» выставил меня на драфт отказов, а «Сан-Хосе» — приобрел за 18 тысяч долларов. И отправил в «Лугано» письмо с просьбой, чтобы я вернулся в НХЛ. Но я прекрасно чувствовал себя в чудесной альпийской стране. Но уже в декабре ощутил себя там на преждевременной пенсии.
Но вначале ничего не предпринимал: видел, что происходит в «Сан-Хосе». Команда установила антирекорд НХЛ, проиграв 71 матч и набрав 24 очка! И в конце марта в Лугано высадился десант. Перед первым матчем плей-офф Швейцарии ко мне подошли два одноклубника-североамериканца: «Тебя у дверей раздевалки ждут два мужика. Один — с бородой, в кожаной куртке, с акулой на спине. И у другого акула». — «После игры». — «Они очень просили. На две минуты».
«Мужиками» оказались хозяин «Шаркс» Джордж Ганд и ассистент генменеджера Чак Грилло. В Швейцарию они прилетели на частном самолете Ганда, тоже с изображением акулы на борту. На их предложение перейти в «Сан-Хосе» ответил: хотел бы понять, что будет меняться после ужасающего сезона. Мне намекнули, что рассматривают возможность приобретения Макарова. О, говорю, это уже располагает к разговору. Договорились после игры поужинать у меня дома. Я как раз забил гол в овертайме. Обсудили стратегию развития команды, и разговор мне понравился. «Лугано» со мной и с «Шаркс» заключило две отдельные сделки, и я оказался в Калифорнии».
Магия Ларионова с Макаровым дважды подряд выведет безнадежную прежде команду не просто в плей-офф, а в полуфинал конференции. В SAP Center в Сан-Хосе до сих пор висит посвященный Профессору рисунок.
Он и в Америке остался таким же гордым и независимым, как в СССР. После того как летом 95-го «Шаркс» не продлили контракт с Макаровым и безобразно начали следующий сезон, Ларионов попросил генерального менеджера Дина Ломбарди обменять его в другой клуб. Ларионов рассказывал:
«Наутро после 2:7 от «Торонто» пошел к тренеру Кевину Константину и генменеджеру Дину Ломбарди и сказал, что прошу обмена. Ответ был жестким: «Ты к нам еще приползешь». Мне сказали, что обмена не будет, я просижу дома до дедлайна, а потом сам приползу к ним с просьбой вернуть меня в команду.
Улетел домой, больше недели поддерживал форму в зале и играл в хоккей с компьютерщиками из Силиконовой долины. Например, со Скоттом Макнили, будущим миллиардером, который продаст свою компанию Биллу Гейтсу. Продолжалось это восемь дней. А 24 октября меня в семь утра разбудил телефонный звонок.
Я услышал: «Доброе утро, это Скотти Боумэн». И не мог поверить своим ушам. Он рассказал о возможном обмене и задал вопросы о семье, детях, номере, который я хотел бы получить в «Детройте». И добавил: «Сегодня на игру с «Оттавой» ты не успеваешь, поэтому прилетай уже 26-го в Калгари, к началу нашего западного турне». На следующий день было объявлено об обмене».
И начнется великая история «Детройта», в кульминации которой Ларионов с Фетисовым и Козловым летом 97-го впервые привезут выигранный Кубок Стэнли в Россию, на Красную площадь и на футбол в Лужники. А Профессор затем повторит этот триумф еще дважды.
А потом еще с одним будущим великим мастером произойдет то же, что и с Русской Ракетой.
Еще в середине 2000-х, когда начал во всем блеске раскрываться талант Павла Дацюка, Боумэн сказал: «Дацюк настолько же мой ученик, насколько и ученик Ларионова».
Волшебнику фантастически повезло: его первый сезон в НХЛ стал последним в «Детройте» для Боумэна и предпоследним — для Ларионова. Они вместе выиграли Кубок Стэнли-2002, а молодой хоккеист прошел потрясающую школу. А слова Боумэна Профессор прокомментировал так:
«Ну, моим учеником Павла трудно назвать. В моих силах было просто помочь парню в «Детройте» на первых порах. Знаю, насколько сложно вливаться в такую лигу и в столь сильную команду. Я просто был для него старшим товарищем, который мог всегда поддержать на льду и дать возможность делать то, что он умеет. Скотти то же самое делал на скамейке. То есть были два человека, которые сразу оценили его и дали ему возможность спокойно и комфортно показывать то, на что он способен».
Ларионов знает, о чем говорит. Он ведь и сам, будучи совсем молодым, чуть-чуть поиграл с самим Валерием Харламовым. Вот как это было:
«Меня поставили с Валерой на два отрезка в сборной перед ЧМ-81 в Стокгольме, от которого в итоге отцепили, поскольку я отказался писать заявление о переходе из «Химика» в ЦСКА. Но за эти отрезки я понял, как сразу полилась мелодия без фальши, какая это музыка — играть с человеком такого уровня. Мне было 20, Харламову — 33.
Летом я все же перешел в ЦСКА, и мы сыграли с ним последние четыре матча перед его гибелью. Это было настолько гармонично, что трудно передать словами. Крутов получил травму в Италии на Кубке европейских чемпионов в первой же игре, и Харламова поставили к нам с Макаровым. В итоге Валера получил приз лучшему нападающему турнира. Потом Вова из-за сотрясения еще отдыхал, и четыре игры с финнами и шведами мы играли в этом же сочетании. И мне это очень многое дало».
А еще одна неотъемлемая часть биографии Ларионова — это ее начало, родной Воскресенск. Удивительный подмосковный городок, подаривший советскому хоккею десятки мастеров. Не будь у нас тогда центростремительной системы: «Все — в ЦСКА!» — может, Профессор стал бы суперзвездой именно там, дома. Но тогда бы не случилось великого звена Фетисов — Касатонов, Макаров — Ларионов — Крутов. И не было бы единственной в истории нашего хоккея победы в турнире с участием всех сильнейших — на Кубке Канады-81, когда эта пятерка впервые сыграла вместе. И еще много чего незабываемого не произошло бы.
Несколько лет назад я спросил Никласа Лидстрема, верно ли, что именно Ларионов массово внедрил в практику жизни «Ред Уингз» шахматы.
«Правда, — ответил великий шведский защитник. — Игорь начал играть в шахматы с Бренданом Шэнахэном, и это привлекло внимание многих других. Все знали, что он — Профессор, это прозвище он получил благодаря своему уму на площадке и за ее пределами.
В 2004 году я летал в Москву на его прощальный матч. Получили море удовольствия, а сам он провел половину игры в нашей команде, а половину — в противоположной. Народ сходил с ума, и мы рады были видеть, как он популярен».
К тому моменту Ларионову исполнилось 44. Сорок четыре! Как он доиграл на высочайшем уровне до такого возраста, мы как-то обсуждали с его младшим партнером по «Русской пятерке» «Детройта» Вячеславом Козловым, который сам закончил после сорока, выиграв под занавес карьеры два Кубка Гагарина с «Динамо». Он говорил:
«Я учился на примере Ларионова и Фетисова, на их отношении к делу. Как рассчитывать свои возможности, как правильно готовиться и распределять силы, чтобы сохранить физические кондиции для игры уже после сорока... Общение с ними мне очень многое дало».
Ларионов позже к этому рассказу добавлял:
«Я брал его к себе домой. У меня особый подход к тренировкам. Куда бы ни переезжал, дома был свой тренажерный зал. И в Детройте, когда был перерыв то ли на Рождество, то ли на Матч звезд, сказал ему: «Пойдем поработаем. Пока все отдыхают, у нас будет возможность не потерять навыки, которые за три-четыре дня могут уйти».
По НХЛ ходили легенды о его режиме питания и восстановления — как позже о Яромире Ягре. Но грандиозный чех все никак не завершит карьеру во времена, когда среди серьезных хоккеистов сложился культ профессионального отношения к делу. В первой половине нулевых, когда заканчивал Ларионов, все было совсем иначе. Он и в СССР был белой вороной, остался ею и в НХЛ.
Да и после карьеры тоже. Профессор ведь оказался единственным из великой армейской пятерки, кто и в 2010-е, когда в России великие хоккейные ветераны стали купаться в лучах славы и благополучия как сыр в масле, остался за океаном.
Долгое время это было связано с семьей: «У меня семья, трое детей, которые выросли там. Интересно, что родились они в трех странах: старшая дочь — в Москве, младшая — в Ванкувере, сын — в Детройте. Многие вещи ты меняешь по ходу жизни, адаптируешь свои интересы под семейные. В случае возвращения детям было бы сложно, у них могла начаться большая ломка».
Но дети выросли, у них началась своя жизнь. И человеку масштаба Ларионова не могло не захотеться сделать что-то гораздо большее, чем быть хоккейным агентом.
Он должен был стать тренером. Пусть даже под шестьдесят
Зимой 2018 года Айзерман говорил мне в своем офисе генменеджера «Тампы»:
«По сей день очень легко могу представить, что он станет тренером. Играл с ним и видел, насколько он умный хоккеист и мыслящая личность. Когда мы с Игорем были вместе в «Детройте», я ожидал, что однажды он придет в тренерскую профессию. И считаю, что он, если решит пойти по этому пути, по-прежнему может в ней преуспеть».
В том же уверял и Боумэн:
— Считаю, Ларионов мог бы быть прекрасным тренером команды, в которой есть русские игроки.
— Жаль, что он этим не занимается.
— Мне тоже жаль. Но у меня есть версия, почему этого не происходит. Игорь из тех людей, которые не могут делать только одну вещь. Он никогда не останавливается. Он все время куда-то ездит по всему свету и занимается огромным количеством разнообразных вещей.
Пару лет назад Ларионов рассуждал:
«Не скажу, что недоволен своей агентской деятельностью, она мне по-прежнему интересна. Но нахожусь на пороге того, чтобы принять серьезное решение. Мне интересно стать успешным в более масштабной работе. Пример для меня — Ральф Крюгер, который и сборную Европы по хоккею на Кубке мира до финала довел, и крепко держит на плаву футбольный «Саутгемптон» в АПЛ в качестве президента клуба. Это очень разные работы — вот и я не хочу заранее делать никаких акцентов. Для начала в этом году должен посмотреть, что происходит на рынке, оценить всю ситуацию и в НХЛ, и в КХЛ».
Об Англии Ларионов упомянул не случайно, и дело не только в его добром товарище Крюгере. В последние годы Профессор страшно увлекся АПЛ, регулярно ездит в разные клубы на стажировки. И даже как-то признался мне, что больше черпает новые идеи в английском футболе, чем в североамериканском хоккее.
Несколько лет назад генменеджер «Сан-Хосе» Дуг Уилсон предлагал ему возглавить «Шаркс», но Ларионову не нравилось, каким путем идет развитие клуба, и он от этой чести уклонился, понимая, что формировать стратегию он там не сможет. В итоге его корабль причалил к российской молодежке.
Вспоминаю слова Ларионова в одной из наших бесед: «Мы все чаще слышим слова «система», «структура». Мне это все абсолютно непонятно. Системами и структурами убивается тот элемент красоты, который могут дать молодые игроки, имеющие нестандартное понимание игры. Им надо дать свободу и возможность развиваться».
Недаром говорят, что мелкие умы обсуждают людей, средние — события, а большие — идеи. Вот поэтому Ларионов стал не только членом Зала хоккейной славы как игрок, но и вошел в его выборный комитет.
И тренером он стал таким. С идеями.
Меня всегда вгоняло в грусть, что почтение к Ларионову по ту сторону океана более велико, чем по эту. Не умеем мы ценить своих уникумов. А заодно ревнуем, когда они живут там, а не здесь. Сейчас Ларионов — дома. Он был белой вороной всегда и везде, остался ею и сейчас. Кто еще мог стать тренером почти в шестьдесят?!
Больше историй о звездах прошлого и настоящего в наших материалах.
