Сначала он осознал, что связно мыслит. Затем вспомнил, что был убит. И как был убит. В последние мгновения своей жизни охотник лежал на опаленной мостовой, спешно зарастающей инеем, вцепившись в запястья верховной ведьмы. Ломал ей руки, чтобы она не успела справиться со своим смертельным ранением. Арнэ. Ларс. Гайю. Ксури. Весь отряд положили, больше не осталось никого, кто бы мог ей противостоять. Он увидел ее ледяной взгляд и огненную вспышку сорвавшейся с ее пальца шаровой молнии. Он помнил эту боль, краткий, совсем краткий миг, сильный ожог – дольше в ясном сознании никто бы не выдержал. Помнил свою последнюю мысль – «все!», словно искорку промелькнувшую в его голове. Все, отмучился…
«Я мертв, я мертв», - повторил про себя Раэ. От этой мысли ему стало беспокойно. Не так уж он хорош, чтобы попасть в рай. Он не Арнэ, не Ксури, не Ларс. И даже не Гайю. И за свою короткую жизнь у него не было возможности исправиться. А это значит, что он может не увидеть друга детства Матэ, который положил за него жизнь этой зимой, свою нареченную Иву, и других близких, ушедших до него. А ведь он перенес их потерю потому, что утешался встречей после смерти. Так же это могло значить, что к нему не присоединятся те, кто остался в мире живых, но рано или поздно тоже должны были попасть в рай – мать и деда Мейно. От этой мысли у него застучало сердце так, что он его почувствовал сквозь грудную клетку.
«Это невозможно, потому, что грудина у меня разворочена и сердце выжжено, - всплыла в уме вторая мысль Раэ, - или у моей души тоже есть сердце? Нет-нет, это бред какой-то». И тут он ощутил сильную жажду. Сглотнул так, словно во рту лежала пригоршня песка. А затем сквозь веки почувствовал дневной свет. Попытался раскрыть глаза, но это сразу не получилось из-за слипшихся закисших в углах глаз век, как это с ним бывало, когда он засыпал заплаканным. Он привычно, неосознанно стал тереть глаза. Затем раскрыл их.
Мягкий солнечный свет, приглушенный зеленью, лился в малое оконце над потолком. В солнечном луче плясала густая пыль.
«С чего это я не мертв?» - отрешенно подумал он. Это было неправдой. Он не раз и не два видел, какими доставляли в Цитадель тела охотников на нечисть, пораженных огненными шарами. Порой их обугливало так, что было невозможно опознать. Так же ему случалось ходить за теми, кто получал в боях ужасные ожоги… Так он что - уцелел? Что от него могло остаться? Он теперь калека?
Раэ поспешно вздел руки. На правой были мелкие волдыри, на второй – перчатка без пальцев. Снять забыли. Пошевелил ногами. Целы. Прислушался к себе. Не больно.
«Может, я все-таки умер и попал в ад?» - подумал Раэ.
Он подорвался на локте, его чуть-чуть замутило. Однако не отвлекло от того, чтобы осмотреться. Раэ обнаружил себя в скромной, если не сказать обшарпанной, комнатушке, на плоском тюфяке без подушки, замотанным в льняную простыню, неожиданно добротную. Небольшое окно под потолком, открытые балки… Вслушался. За окном ветер шумел в ветвях деревьев, слышались привычные лесные звуки.
Да где же это он?
Сама комнатушка явно была нежилой. По полу гуляли под теплым сквознячком хлопья пыли, на стене черной чешуей пустил узор грибок, а в углу валялось кучей то, в чем Раэ признал свою одежду. Сапоги с вопиющим слоем грязи, с заломленными голенищами, смятые в ком верхняя и нижняя туники, обе похоже что сорванные с него одновременно, обе горелые, и – о ужас, - небрежно брошенный доспех. Его шнуровка лопнула, и наборные чешуйки ламелляра, словно мусор, были рассыпаны по полу. Этого зрелища Раэ вынести не мог. Он словно услыхал у себя за плечом окрик наставника Вирраты «ты когда сбрую беречь научишься»? И это он говорил, когда бывал недоволен какой-нибудь неудачно увязанной чешуйкой или перетершимся шнурком. Если бы он сейчас увидел такое…
Раэ окончательно очнулся, вскочил с лавки, ухватился за перекрученный доспех, и тот посыпался опаленной кожей. Ну да, огненный шар должен был прожечь толстый чепрак насквозь, а заодно и самого Раэ до костей, до внутренностей… Раэ бросил остатки доспеха и схватился за грудь. Рывком содрал с себя плотную простыню, но ожидаемых ожогов не увидел. Кожа на груди оказалась по-детски чиста, бела и нежна. Значительно светлее, чем на боках и животе, где сколько-то удерживался прошлогодний загар. Так же на груди не оказалось уже привычных к пятнадцати годам редких золотистых волос. Не оказалось у него и бровей с ресницами на нежном, как кожа младенца, лице, где он уже привык прощупывать пушок на месте будущих усов и баков, которые ему так не терпелось отрастить. Выбрал из волос несколько опаленных пучков…
Сердце Раэ екнуло от внезапно поразившей его догадки. Он не выдержал, вскрикнул, почувствовал, что его опять замутило, и поспешно осел на пол. Нет, нет, только не так! Ему лучше было бы умереть. Простой естественной смертью, чем быть спасенным незнамо какой ценой…
И незнамо для чего.
Излечить от сильнейшего поражения огненным шаром его могла только сильнейшая магия. Такая, какой владеют только верховные ведьмы. Что же это получается? Это странное чудовище с насмешливыми глазами цвета ядовитой бирюзы… Оно почему-то решило сохранить ему жизнь? Весь его отряд положила, а его - исцелила? Его, охотника за нечистью? Зачем? Наверняка для участи гораздо худшей, чем смерть…
Да где же он сейчас находится?
И где эта ведьма, раз уж она его сюда притащила и вылечила?
Дверь из комнаты разбухла настолько, что не вмещалась в перекошенный дверной косяк. Явно Раэ не собирались запирать. Он выскочил босой, в одной простыне, в полумрак коридора, и заскрипел половицами. Ощутил, как болит ушибленная в бою нога с синяком на всю стопу. Не до этого. Еще он ощутил крепкий запах розовой воды и пошел на него. Коридор вывел его в небольшую, благоухающую розами, но при этом еще сыростью и стоялой пылью комнату, уставленную низкими, тронутыми плесенью креслами, увешанную гобеленами, кажется, очень богатыми – но Раэ на них глянул лишь мельком. Не до них. Одного бросового взгляда ему было достаточно, чтобы догадаться, что это – дальняя гостиная, которая, судя по старинной планировке дома, должна сразу выходить на открытую террасу , а затем в палисадник. Вот через дверь наружу он и вышел, чтобы хоть как-то прояснить, где находится.
Раэ оказался на террасе большого двухэтажного дома, к стенам которого подступили запущенные кусты бирючины, словно сетью, заплетенные повиликой. Должно быть некогда это было живой изгородью. За ней тянулось то, что, должно быть, задумывалось как лужайка, а стало запущенным пустырем, кое-где поросшим мелким кустарником. То тут, то там по пустырю-лужайке торчали семейки уродливых несъедобных грибов. Некоторые семейки образовывали лихие круги. К самой лужайке подступал ржавый корявый лес.
Раэ застонал от досады, опять ощутил прилив слабости и оперся о перила террасы. Он понял, где находится. Конечно, в ведьмах он разбирался из рук вон плохо, не на ведьм его натаскивали, но кое-что общее, что должен был знать любой охотник на нечисть, он все же знал. Знал, что ведьмы имели обычай собираться в ковены, а ведьминские ковены имели обычай воздвигать себе дом где-нибудь в чаще леса, подальше от людских глаз, и замыкать колдовским способом свои владения. Простой смертный не мог их обнаружить, а уж в тем более попасть туда. Лес в таком замкнутом пространстве неизбежно начинал сохнуть. Или гнить. Причиной было то, что не только люди, но и кое-какая живность не могла теперь проникнуть в ведьминскую Кнею извне. Не всякий зверь, не всякая птица. А не попади в лес какая-нибудь букашка, которой и названия нет, но без которой не опыляется какая-нибудь былинка, какую человеческий глаз не замечает – и в ведьминских владениях нарушалось природное равновесие. Все летело под откос: деревья заболевали всем, чем могли заболеть деревья. Даже издали Раэ видел, что подступавшие к бывшей лужайке ели стояли сплошь не зеленые, облезлые, наверняка, если рассмотреть вблизи уцелевшие иглы, можно было убедиться что они покрыты каким-то бурым крапом. Да и кусты под елями были не лучше. Если листва на них не была обрызгана какими-то пятнами, словно ядом, то обязательно подернута, как пеплом, мучнистой росой. Под лопнувшей корой ближайших деревьев виднелись незаживающие язвы, стволы и сучья уродовались самыми разнообразными утолщениями, немыслимых форм и размеров, узловатыми, бугристыми - каких только наростов и накипей на них не было. В уцелевших кронах лиственных деревьев торчали так называемые ведьмины метлы, неизбежные в замкнутых местах проживания ведьм, как бы сами ведьмы с ними ни боролись. А поначалу, замкнув пространство, как рассказывали ведьмобойцы, ведьмы действительно пытались облагораживать и подлечивать леса в своих владениях или вырубали их, чтобы разбить парк, устроить сад, но со временем все они махали на это рукой – бесполезно. Большинство со временем примирялось с тем, что безопасное пространство становилось уродливым.
В глубине опушки что-то скрипнуло, по движению Раэ догадался, что это скакнул потревоженный олень. О да, олени едва ли не единственные животные, которым колдовское пространство было как проходной двор, а отсутствие врагов – приятным возмещением скудного рациона. А он, Раэ… Ему только оставалось с тоской окинуть облезлые деревья гниющего леса. В каком бы направлении он бы ни попытался пересечь это пространство, для него итог будет один – он выйдет к этому проклятому старинному дому. Только опытные ведьмобойцы, самого высокого ранга могли обнаружить в чащобе ведьминскую Кнею, проникнуть в нее и выйти. Да и таких в Цитадели было по пальцам перечесть. Да, действительно не стоило запирать дверь в его комнатенку. Он здесь и так надежно заперт.
Рядом качнуло ветки бирючины и послышался не то стрекот, не то шелест. Раэ вздрогнул, повернул на звук голову и встретился взглядом с другой парой глаз, похожих на черные бисеринки. Они настороженно смотрели на человека из-под древесного листа. А вон еще одна пара глазонек, а вон еще и еще. Да их здесь ни один десяток! Альвы! По ночам они искрятся, как огромные цветные светляки, каждый своим цветом. Но в свете дня они больше были похожи на серых летающих котят с кулак величиной и с добрыми мордочками. У них было по четыре крылышка, словно сделанных из маленьких шелковых перышек. Стоило сделать резкое движение, как стайка альвов резко выпорхнула из ближайшего куста, неожиданно многочисленная, и умчалась в лес. Так-так… здесь альвы к людям непривычны, дикосятся...
Раэ поднялся, отошел несколько от дома, чтобы окинуть его фасад взглядом. Да это особняк, которому в пору было бы стоять в одном из столичных районов, а не посреди леса. Он был рассчитан на большой ковен, однако смотрелся заброшенным, несколько вросшим в землю, кладка его стен, подернутая бурым мхом, явно была старинной. Сколько их тут, ведьм этих? Для чего им все-таки он, Раэ?..
Пока он осматривался, одно из ближних напольных окон на первом этаже распахнулось с резким скрипом. Из него на Раэ глянули те самые ядовито-бирюзовые глаза, которые, как он думал, было последним, что он мог увидеть в этой жизни.
-Очнулся, - чуть хрипловато сказала ведьма, не столь обращаясь к нему, сколько разговаривая с собой. Более достойного собеседника, похоже, она не видела.
С минуту они мерили друг друга взглядами. Раэ смотрел на ту, которая уничтожила его боевых товарищей, самого его сначала смертельно ранила, но потом почему-то исцелила слишком сложным способом. Вид у ведьмы был уже не столь воинственный, как в прошедшую ночь. Раэ даже поймал себя на том, что не боится ее, в тот момент похожую на взбалмошную заспанную девчонку, которая сама себе на зло и на зло стыдящей ее матери встречает гостей в неубранном виде. Копна ее пепельных волос, освобожденная от тугой сетки, была нечесана. Ну ведьма ведьмой. Она сморщила переносицу и втянула сквозь мелкие острые зубки воздух, как это делают люди, которые пытаются при головной боли собраться с мыслями.
-Ты это… сюда иди…
Что еще оставалось Раэ? Не стоять же на ветру в одной простыне у входа. Пришлось вернуться в дом. Более внимательно осмотреть некогда богатую гостиную, найти из нее другой выход по зову все той же ведьмы. Раэ оказался на кухне, где его поразил прямо-таки нечеловеческий порядок. Каждая ложка-поварежка висела на своем месте, ни пятнышка сажи у очага, однако приличный слой пыли. А посреди запыленного стола некстати и нелепо лежала искромсанная нечищеная луковица вместе с двумя такими же, проросшими, и нож с несуразно коротким черенком. Сама ведьма сидела за столом, в драной рубашке – а ее рубашка была пробита в нескольких местах сулицами охотников. Тело под ней, увы, наверняка было цело, хотя одно кровавое пятно на ней все-таки имелось – от той единственной раны, которую получилось ей нанести. Любопытно, что там с ней, ведь ведьма была пробита насквозь... И она не удосужилась сменить эту окровавленную рванину. Когда она переменила позу, Раэ увидел, что она поджала кисти в лубках.
-Чего смотришь? – сердито спросила ведьма, - не помнишь, как мне руки изломал?
Как отсвет огненного шара у Раэ вспыхнуло воспоминание: он лежит на спине, поверх тел своих товарищей, пытается удержать воздух прожженными легкими, над ним склоняется ведьма, касается его ожога. Раэ хватает ее за пальцы и выламывает их с хрустом…
-Только посмей ко мне приблизиться, - словно угадав его мысли сказала ведьма, и над ее головой зажглась маленькая шаровая молния. Один ее вид заставил Раэ вздрогнуть.
-Тогда что тебе надо? – спросил он своего врага, - чего звала?
Ведьма кивнула на искромсанные луковицы:
-Луковый суп свари.
Вид у этой дряни был как с похмелья. И впрямь она нуждалась в луковом супе.
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 22 глава.
