Медведь с балалайкой – зрелище жалкое: исполинский зверь, который в лёгкую пни корчует, сваи корёжит, избы по бревнышку раскатывает, ульи, шутя, разоряет, держит в мощных лапах убогую деревянную трынькалку, бьёт по струнам и косолапо приплясывает. Они плохо сочетаются друг с другом. Но нужда заставит и не то делать. Так и в речи.
В реальной разговорной речи существуют строгие законы сочетаемости. Они отражаются в том, что для каждого слова есть набор других слов, с которыми оно контактирует. Можно сказать: скушал суп, котлету; нельзя – скушал бульдозер, локомотив.
Как только слова попадают в образную или художественную речь, законы обычной речи нарушаются, сочетаемость расширяется. Появляется Робин Бобин Барабек, который Скушал сорок человек,
И корову, и быка,
И кривого мясника,
И телегу, и дугу,
И метлу, и кочергу,
Скушал церковь, скушал дом,
И кузницу с кузнецом.
Неграмотные люди этим активно пользуются. Они считают: "Если в художественной речи можно сочетать всё со всем, то и мне можно поступать так же, чем я хуже?" Полагают, что они не просто умеют говорить, но умеют говорить красиво. На деле же лепят, что угодно, куда угодно, результат – сплошное бессмысленное бренчание.
Дело в том, что и сочетаемость образной речи имеет свои ограничители. Конечно, они не такие строгие, но всё же есть. Разных украшений речи много: метафоры, сравнения и прочее. Все они живут по своим законам. Обращаться с ними нужно очень осторожно. Иначе над тобой будут смеяться или при виде тебя у виска крутить.
Сравнения – база для многих других фигур – не допускают, чтобы между собой сравнивали однородные, похожие друг на друга вещи: «Клён шелестел листвой, как старый дуб»; «Щука плыла, как акула». Не следует также сравнивать родовые и видовые понятия: «Ворона деловито летела, как птица»; «Такса, как собака, обнюхивала следы». Такие сравнения противоречат самой природе сравнений, которые должны расширять представление о чём-то, а не топтаться на месте или сужать его.
При олицетворении – приписывании неживому предмету признаков живого, следует помнить, что для любого предмета существует круг допустимых или уместных действий, выходить за границы которого опасно. Иначе рождаются монстры вроде живого подноса на паучьих лапах: «Увидел в чулане самовар, который знал, что он нужен хозяину».
При формировании и использовании образов, нужно чётко представлять, абстрактные они или конкретные, потому что у них различные возможности для проявлений и качеств. Одинаково сомнительно звучит: «Идея трубно сморкалась в рукав» и «Бутылка Агдама с наслаждением погрузилась в дифференциальные исчисления».
Когда человек создаёт образные средства без учёта законов сочетаемости, не зная их сути, полагаясь исключительно на шаткую, а то и болезненную интуицию, по принципу «всё позволено», он плодит словесный мусор.
Чтобы понять границы допустимости, постарайтесь представить реальную картинку. Она не должна отталкивать и быть алогичной. В смелом переводе Г. Борукаева «Лили Марлен» рот становится чем-то вроде домкрата или подъемного крана: «Но меня из пыли из гнилых болот как во сне поднимет твой любимый рот». Во фразе: «<…> художник – это сигнализация общества. Если он кричит, значит, вас взломали и военные уже идут проломить вам череп…», – живой мастер превращается в металлическую коробку с лампочками и динамиком.
Слепой осветитель сцены устраивает очередную истерику: «Я смотрю в десятый раз его видео перед этим шагом и хочу понять маленького пухлого ребёнка, который выглядывает из его глаз и не хочет сдаваться в руки этим, в масках, он СОПРОТИВЛЯЕТСЯ, потому что нет возможности бежать из этой Африки без снега, где свои режут своих…». Представьте себе, что вы смотрите на человека и видите, что из его глаз выглядывает пухлый ребёнок. Затем он вылезает из глаз, не хочет сдаваться и сопротивляется. По всей видимости, до того пухлый ребёнок обитал в голове человека.
Важно, что даже такой безнадёжный в художественном отношении контекст можно исправить. Если слово «выглядывает» заменить на слово «отражается в», то всё станет на свои места. Общая беспомощность владения языком сохранится, но, по крайней мере, грубой ошибки не будет. И пляшет медведь, и тренькает балалайка задорные частушки на темы смерти и тления.
В отрывке из фильма «12 стульев» (1971 год) речь Ипполита Матвеевича Воробьянинова и Лизы Калачёвой никак не сочетается с ресторанным укладом, контрастирует с ним. Потому они и вызывают пренебрежительное сожаление и смех.
Сталкивались ли вы с такими случаями? Как их оцениваете? Поделитесь примерами? О чём ещё хотите узнать?
