Сейчас у меня не очень много свободного времени (да когда оно у меня было), поэтому представляю вашему вниманию сочинение-отписку. Это как если бы я весь экзамен просидела над тестом (например, над заданием 1, решая, какое же из десятка возможных слов написать в ответе), а в последние 40 минут мне ещё нужно было сделать сочинение… на 24 из 24 баллов, помним, да.
Сначала текст Гранина:
Паустовский описал первое это свидание с Парижем в своем очерке «Мимолетный Париж».
Про Лувр в этом очерке почти ничего нет. И в «Европейском дневнике» две короткие строчки. О самом сокровенном, личном он избегал писать. Оставлял для себя. Нельзя все для печати. Перед поездкой в Лувр Паустовский предложил нам троим — Рахманову, Орлову и мне — ограничиться минимумом. Не бегать с толпой экскурсантов из зала в зал, не пытаться осмотреть даже лучшее. Константин Георгиевич живо представил нам в подробностях: тысячи картин, и все знаменитые — Рембрандта и Веласкеса, школы всех веков, анфилады, переходы, этажи, разноязычные голоса гидов…
— А мы посмотрим только Нику Самофракийскую, Венеру Милосскую и Джоконду. Проведем у каждой полчаса и уйдем.
К тому времени нас уже слегка подташнивало от музеев Греции, Италии, от мраморных скульптур, памятников, фресок, картин, гравюр, росписей. Все слиплось в сырой ком. План Паустовского понравился своей решительностью и простотой.
Ника, безголовая, безрукая, была непонятна. Фантазии моей не хватало представить ее в целости. Красота ее тела, что светилось сквозь каменные складки прозрачной туники, не действовала на меня без головы, без лица. Красоты одного тела оказалось мало. Скульптура передавала подвижность тела, воздушность ткани так искусно, как ныне не могут. Если древние умели такое, можно ли говорить о прогрессе в искусстве? Движется ли искусство куда-нибудь? На галерный корабль такую фигуру ставили, на парусник — понятно, а на межпланетный она не пойдет, другую надо придумывать. Вот примерно куда меня завело, когда я разглядывал Нику. Чувств удивления и интереса надолго не хватило, зароились разные мысли. Мы продолжали стоять перед нею. Я украдкой взглянул на часы. Прошло пятнадцать минут. Не так-то просто истратить полчаса на одну вещь. Никогда я такого не делал. Смотреть, а чего в ней еще смотреть, все уже ясно. Изучать? Опять же — чего? Если бы я был искусствоведом… А уж переживать — тем более невозможно так долго. Непростое это оказалось дело. Куда легче двигаться, идти мимо разных полотен, гулять по музею, остановиться у какой-нибудь исторической сцены, полюбоваться красоткой, можно пейзажем. Прочитаешь подпись «Тициан» — ага, значит, надо еще раз взглянуть, присмотреться, вроде и в самом деле гениально.
Постояв еще немного, мы двинулись к Венере.
Как всякий, я навидался ее изображений. Теперь я стоял перед подлинником. Я знал, что должен волноваться. Кто только не стоял на этом месте, перед этим совершенным мрамором! Великие, известные, в сущности все просвещенные люди, что жили в Париже, и те, кто приезжал в Париж, все русские интеллигенты, все художники Европы, ее поэты, ученые, ее правители, — все считали необходимым являться сюда, к этой женщине. И вот теперь и я сподобился. И я смогу сказать, что видел Венеру Милосскую. Это было как вершина для альпиниста, отметка для получения разряда. Передо мною было воплощение женственности, общепризнанная мера красоты, гармонии, проверенная столетиями. Вспомнил очерк Глеба Успенского «Выпрямила». В самом деле, если бы можно было сосчитать, скольким людям помогла эта красота устоять, скольким вернула покой, силу, чувство любви к жизни, восхищения человеком?.. С Венерой, следовательно, разобрался, вникнул. А вот Джоконда…
Не хочу рассказывать о первом чувстве разочарования перед Джокондой, не это важно. О картине я писать не собираюсь, и о своих мыслях тоже. Что-то было вначале, а потом пропало. Никаких мыслей не стало, а был уход, я не заметил, как стал уходить в картину, погружаться в нее. И она уходила в меня. Так бывает, когда долго стоишь перед морем. Или лежишь, глядя в небо. За четверть века то чувство давно стерлось, осталось от него воспоминание того, как стоял я без мыслей, забыв о времени. Через несколько лет, снова будучи в Лувре, я к Джоконде не подошел и больше не подойду. Очнулся я, увидев, что Паустовский плачет, и показалось это естественным. Мы вышли из Лувра, ни на что более не взглянув. Устали. Сели на скамейку и долго сидели молча.
Выходило, что одна картина может дать больше, чем целая галерея, если эту картину удается пережить.
Выходило, что у картины можно простоять и полчаса, и больше. Одна картина, одна книга…
(По Д. Гранину*)
* Дании́л Алекса́ндрович Гра́нин (1919 - 2017) — советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель. Участник Великой Отечественной войны.
И моё сочинение:
Как человек должен “общаться” с произведениями искусства? Над этим вопросом задумывается Даниил Александрович Гранин.
Автор размышляет о посещении музеев. Он говорит, что за свою жизнь успел увидеть огромное количество произведений искусства и что они в его памяти “слиплись в сырой ком”. Видимо, он не уделял им должного внимания, старался охватить как можно больше и забывал про качество, про глубину восприятия.
В Лувре, когда Гранин стоял перед “Джокондой”, он испытал нечто невероятное, у него случилось настоящее погружение: “...я не заметил, как стал уходить в картину… И она уходила в меня”. Мне кажется, дело не столько в том, что это было одно из величайших произведений искусства, сколько в том, что автор остановился: присмотрелся к картине и прислушался к себе.
Примеры противопоставлены и помогают показать, насколько сильно произведение искусства может повлиять на человека, обновить его чувства и восприятие жизни.
Автор считает, что нет смысла ходить по музеям, если делать это быстро, пробегать мимо полотен, скульптур, фресок… Нужно “переживать” произведения искусства. Я согласна с позицией автора. По себе знаю, что если не прочувствовать картину или не вникнуть в её идею, то такая встреча с искусством быстро забывается, а значит, ничего не даёт и никак не наполняет.
192 слова
Не могу, никак не могу не прокомментировать фразу: “...нас уже слегка подташнивало от музеев Греции, Италии…” Сильная фраза, да... А можно меня тоже от них будет подташнивать?)) Пожа-а-алуйста.
