Через час Алина уехала. Ирина хотела обнять внучку, но та ловко увильнула от объятий и вышла из дома, даже не оглянувшись на прощанье. Лена устало опустилась в кресло и закрыла руками глаза.
- Все, мама, все, — тихо прошептала она.
Ирина присела рядом.
- Этого и следовало ожидать, Леночка. Она не выдержала.
- Не нужно было ломать комедию, мама, – Елена сгорбилась в своем кресле. Тонкая рука ее безжизненно лежала на широком подлокотнике.
Ирина бесшумно плакала.
- Вся наша жизнь, как воздушный шарик. Пустая. Небольшой перепад давления или температуры снаружи, легкое прикосновение иголочки – паф и все, нет шарика. А ты, мама, все время пыжилась, строила из себя полоумную дурочку... И вот, получай. Чего ты добилась? Всеобщего благоденствия? – Елена смотрела на мать долгим-долгим взглядом, ожидая ответа.
Ирина поднялась с диванчика, прошла к широкому окну. В лучах солнца четко обрисовался ее силуэт: гордо поднятая голова, тонкая фигура и прямая спина. Она всегда старалась держать спину прямо, запрещая себе сгибаться под тяжестью прошлых лет. Она постоянно себе что-то запрещала: плакать, страдать, бояться. Чтобы никто ничего не знал. Чтобы никто и никогда ее не жалел. Пускай ненавидят, завидуют, смеются – но не жалеют.
Никакого фамильного замка у Ирины не было. Откуда взяться замку в многодетной еврейской семье, ютившейся в маленьком домишке недалеко от Забже. У Ирмы было трое братьев и две сестрёнки, мама и отец. Она до сих пор помнила крошечный яблоневый садик, утопавший в бело-розовом снегу цветущих деревьев. Отец был земским доктором при такой же крохотной, как и все вокруг, больничке. Мама воспитывала ораву детей и вела домашнее хозяйство. Братья и сестры помогали по мере сил – никто не бездельничал, даже маленький Миша. Трехлетний мальчуган каждый день выколачивал домотканые половички и делал это с преогромным усердием. Мама улыбалась и говорила, что Миша – ее правая рука, и в будущем – первый женихом будет Миша. Любая девушка пойдет за трудягу-Мишу. Она так говорила, говорила, пока накрывала на стол, покрытый серой скатертью, а Ирма хихикала, представляя пухлощекого Мишу в жениховском кафтане.
Отец, невысокий, худой, возвращался поздно вечером, и вся семья ждала его, не смея садиться за стол без главного кормильца. Ирма волновалась: а вдруг не придет, и они останутся голодными? Но он все-таки приходил. Усталый и довольный отец рассеянно гладил по головам своих многочисленных отпрысков, мыл руки и чинно усаживался к ужину. И все ели вкусную курицу и пили сладкий чай. Или кофе с молоком. И все было хорошо.
Но однажды отец не вернулся домой. А потом в их дом пришли чужие люди и велели убираться в другое место. Мама пришивала к одежде «Звезды Давида» и плакала. А потом они ехали в тесном и душном вагоне, и маленький Миша капризничал, забыв, что он – правая рука мамы. Их привезли в странный поселок, где сразу отделили детей от взрослых. Когда Мишу вырвали из материнских рук, она вдруг начала страшно кричать и кататься по земле. Рослый дядя в черной форме ударил ее сапогом по голове. Ирма никогда не видела, чтобы человек бил другого человека. И сестры, и братишки, и Миша заорали от ужаса, когда увидели это. Миша дернулся и рванул к маме, быстро перебирая кривоватыми ножками. Дядя в черной форме схватил Мишу за шиворот и со всей силы кинул его в толпу детей. Братик упал, ударившись о камень головой, и затих.
И в тот же момент затихла Ирма. Она разучилась говорить. Вот только вчера трещала без умолку, засыпая всех вопросами и историями, и вдруг – замолчала.
Ирма была немой три года. Она помнила чувство голода, запахи гниения, крови, нечистот. Дым из трубы и нескончаемый бетонный забор стали ее вселенной. Почему-то Ирме никогда не давали есть. Женщины в бараке что-то жадно хлебали, а ее отталкивали от себя, ругаясь. Кожа Ирмы стала тонкой, как папиросная бумага. Ее ступни постоянно кровоточили, не успевая покрываться спасительной коростой. Ноги не могли привыкнуть к деревянным башмакам, и Ирма едва передвигалась. Она бродила между бараками и готовилась к смерти. Единственное, о чем она знала: скоро ее отведут туда, откуда никто не приходит обратно. Больше Ирма не знала ничего. Она разучилась думать и забыла своих братьев и сестер.
- Одна ты теперь, — говорила Зина, — не смотри на меня так. Бог забрал ребят, и хорошо. Теперь им не больно.
Зина теперь всегда была рядом. Это она обмотала ступни Ирмы тряпками. Она отдала Ирме свой соломенный матрас. Она вычесывала вшей из головы Ирмы и делилась хлебом. Единственная на всем белом свете, худая как скелет, прозрачная Зина. Ирма прилепилась к ней, приросла мясом.
- Ну а что? Так нас даже больше, — улыбалась Зина цинготным беззубым ртом.
Она была русской, эта Зина, откуда-то из-под Могилева. Ночью тихонько рассказывала, напевала:
- Жила я, девушка, хорошо. Здоровая была, толстая, румяная. Председатель все щипал меня, смеялся... Его потом на фронт забрали. И Шурика, брата моего забрали. Но вот пришел немец, сжег нашу деревню, и тятю сжег, и маму, и бабуню, и дедуню – всех пожег немец. Осталась я одна. И братец Шурик на фронте. Меня сюда привезли. А Шурик не знает ничего. А, может, и его бог прибрал...
Зина разговаривала, как старая женщина. А было ей всего семнадцать лет.
В сорок пятом году перед узниками открыли ворота русские солдаты. Ирма не знала, куда идти. Но Зина взяла ее за руку и повела за собой. Они долго ехали в теплушке, по пути их кормили добрые люди, и Ирма удивлялась: столько хлеба, столько хлеба! Зина плакала и смеялась: брат нашелся! Все теперь будет хорошо!
- Ты не бойся. Будешь мне сестрой. Саша будет рад тебе. Откормимся, будем работать и жить одной семьей. Вылечим тебя от молчанки.
Саша оказался высоким и очень серьезным. Красивый, молодой, строгий, на груди – медали. Он встречал Зину на вокзале и не узнавал ее. А, наконец, узнав, скривился. Ирма подумала, что совсем не понравилась брату Зины, и он, наверное, не разрешит брать ее. А это и не кривлянье было. Саша пытался не заплакать.
- Зинушка, ясынька моя, одни косточки остались, милая!
В родную деревню не стали возвращаться. Куда возвращаться – одни трубы от деревни. Остались в Могилеве. Но каждую родительскую субботу после пасхи молча и торжественно собирались и ехали в заброшенное село. Там они раскладывали пасхальные яйца на под уцелевшей печи, падали на колени и молчали, как Ирма.
- А где же мне мою маму искать? Папу, сестренок? И Мишу? – вдруг однажды спросила Ирма.
Саша вздрогнул, а Зина, потрясенная, прижала девочку к себе:
- Здесь они, твои родители. Их душеньки знак нам дали, что здесь. Вот и ты заговорила.
Зина недолго пожила после войны. Ирма поправлялась и хорошела, а она хирела и слабела. В пятидесятом году Зина умерла в больнице.
- Не справилась с последствиями мучений, — говорили врачи, — выжить там, в лагере, смогла. Но в организме произошли фатальные изменения, вот и умерла.
Саша и Ирма остались жить вместе. Ей сделали новый паспорт, и теперь она звалась Ириной. Оба были молодые и сильные. И, конечно, оба были готовы к новому чувству.
- Мне никто не нужен, Ирка, — однажды сказал ей Саша, — выходи за меня замуж.
Вот так они и зажили вместе. Александр, герой войны, работал в исполкоме. А потом перевелся в Ленинград. И постепенно стал большим человеком. Он редко улыбался и с годами еще больше посуровел. А Ира, наоборот, совсем изменилась. Она полюбила красивые платья и туфельки. Много смеялась и шутила. В кондитерской покупала пирожные и лопала их килограммами. Старалась быть легкой и веселой. Даже тогда, когда весело не было совсем.
В пятьдесят пятом Ирина родила дочку. Когда она шла по Невскому с нарядной, похожей на куколку, девочкой, прохожие оборачивались им вслед. Всем было приятно смотреть на свежую, с красивой прической, маму и ее хорошенькую девочку. Ирина торжествовала и благодарила бога за все, что он ей дал. Она торопилась жить, любила себя и ребенка. К мужу обращалась по имени-отчеству, не ревновала его к работе и к командировкам, флиртовала с другими мужчинами и даже умудрялась заводить легкомысленные романы.
Супруг уверенно шел по карьерной лестнице и мало уделял внимания жене. Но она, подавив все обиды, решила: пусть будет так. Ей было хорошо. Чего еще от жизни надо? Все есть. Вот бы еще номер лагерный вывести. Проклятое клеймо мучило воспоминаниями. Жене крупного чиновника пошли навстречу и вывели страшные цифры. Правда, осталось две бледненькие, 3 и 8. Ира просто закрыла их хорошеньким браслетиком. Александр качал головой:
- Глупости какие-то, Ира. Зачем?
Ирина не спорила. Она знала, что после того, как номер исчезнет с кожи, тяжелые сны уйдут навсегда. Так и было потом. Вместе с клеймом исчезли воспоминания о той, прошлой жизни. Ирина придумала себе каких-то предков королевских кровей, и сама поверила в это всей душой.
Маленькая Леночка росла бунтаркой, живой и веселой. Она наслаждалась красивой жизнью, любила красивые вещи и с детства мечтала стать балериной. Но жесткий и строгий отец по-своему распланировал ее будущее. Он рвал и метал, когда узнал, что дочка провалила экзамены в МГИМО в Москве, куда ее отправили. Лена быстренько вернулась домой и подала документы в «Вагановку».
Был большой скандал. Александр Яковлевич не ожидал отпора. Но юная балерина унаследовала отцовские черты и ушла, уехала из дома. Отец пил лекарство, хватался за сердце, переживал, хотя виду старался не показывать. Тысячу раз он кричал в лицо жене:
- Это все ты! Это ты избаловала дочь своим идиотским поведением! Что ты вечно корчишь из себя дурочку? Зачем? Чтобы вырастить тупоголовую куклу?
Ирина молчала и не смела перечить. Конечно, Александр Яковлевич прав. Но Лена имеет право на свободу. Материнское сердце изнылось по дочери, она хотела позвонить... Но куда? Где ее искать? Была бы жива только...
Вернулась Елена, когда Александр Яковлевич умер. Вернулась не одна – с парнем. Да еще и женатиком. Ирина едва оправилась от удара, когда дочка сразила ее наповал новостью:
- Я жду ребенка, мама.
- Это хорошо, Леночка.
- Это не хорошо, мама. Ребенок не от Валерия. Я не знаю, как быть.
- Как теперь быть? Да никак. Рожай и ничего не говори. Не ломай жизнь ни себе, ни ему, — вот как сказала она тогда дочери.
И потом, когда у чернявых Елены и Валерия родилась беленькая, фарфоровая девочка, она, она, Ирина, возрадовалась, что постоянно талдычила всем о королевских польских корнях...
Но Лену мучила совесть. Однажды она, не выдержав, заревела белугой:
- Что это, мама? Что мы творим? Это же грех, грех какой. Я увела из семьи человека, обманула его, что мне делать, мама?
А Ирина не знала, что сказать. Ответов не было. Это ее вина. Это она толкнула дочь на ложь. На предательство. Побоялась, что не будет у нее красивой и легкой жизни. Она лично просила Лену молчать! Она! Она! И ничего хорошего ее поступок не сулил, бог есть на свете! Валерий всей душой потянулся к бывшей жене, к той, родной дочке! Родная кровь звала его и была причиной частых отлучек. И Елена это тоже прекрасно понимала. Не выдержала. Сломалась. Начала пить.
Бог видит, как она боролась за дочь, как вымаливала главврача клиники быть с Еленой строже! Случилось чудо: дочь не прикасалась к спиртному больше трех лет. Но...
В Польше все изменилось. Ирина чувствовала запах вина. Елена не пила в открытую, но вечерами неизменно запиралась в своей комнате. Значит, пила тайком. Мать понимала: это конец. Она придумала ненужную кутерьму с именинами, чтобы как-то отвлечь обеих девчонок: дочку и внучку, чтобы как-то отвлечься самой. Страшные сны вернулись. Она видела красные кирпичные стены, колючую проволоку и Мишу с разбитой головой. Зина приходила к ней каждую ночь и ласково говорила:
- Пойдем со мной, Ирма. Пойдем, и все это кончится.
Она брала ее за руку и вела к воротам рая. А над воротами – огненные буквы "Труд освобождает".
Ирина кричала и просыпалась. Она никогда и никому ничего не рассказывала. Она мужественно держалась, хохотала и болтала с новыми подружками, наводила лоск в салоне красоты, командовала нанятыми работницами, создавала суету, шутила... И боялась, боялась близости страшного лагеря с домами из красного кирпича. Расплата пришла к ней, настигла ее, привела в это страшное место. Елена сорвалась и проваливалась в пьяный омут, а Алька покинула их, улетев навстречу верной смерти.
- Звони Валере, Лена. Срочно звони.
«Господи, прости меня грешную. Прости рабу твою, Елену. Пощади рабу божью, Алину» - взмолилась она про себя. Но Бог, этот всемогущий и жестокий русский Бог, не хотел слышать старую Ирму.
---
Автор: Анна Лебедева