Аля уже была достаточно взрослой и понимала, что происходит в их роскошной квартире. Отношения родителей и раньше не отличались особой теплотой, и Алина давно привыкла к тому, что папа и мама жили отстраненно, каждый – своими интересами. Но в последнее время они стали абсолютно чужими друг другу. Теперь даже за общим столом по вечерам их семья не собиралась.
Маму Аля могла видеть только в выходные дни, когда была не в школе. Та просыпалась всегда очень поздно, после полудня. Растрепанная, бледная, она молча варила себе кофе.
- Привет, Алечка, — бросала она, внимательно следя за туркой, стоявшей на газу.
- Привет, мамочка, — Аля подходила к матери, чтобы обнять ее и поцеловать, но Елена отстранялась.
От Елены пахло алкоголем. Пока мать принимала душ, девочка неслышно пробралась в ее комнату, всегда похожую на будуар высокородных дам позапрошлого века. Алине раньше очень нравилось «гостить» у мамы. Огромное трюмо из красного дерева было заставлено пузырьками и флакончиками. Кипа заграничных журналов на прикроватном столике. Гладкий, янтарный паркетный пол, окна вечно распахнуты, и даже зимой открыта форточка – мама считала, что холод способствует продлению молодости и красоты.
Аля любила перебирать драгоценности в шкатулке, вдыхать аромат духов, листать яркие глянцевые журналы. Мама частенько присоединялась к ней. Она могла достать из хорошенького несессера, похожего на чемоданчик, свою косметику и сделать дочке макияж и прическу. Обвить вокруг тонкой Алиной шеи нитку бус в несколько рядов. Елена отлично разбиралась в камнях и умела интересно рассказать про жемчуга, яшму, бриллианты, малахит. Больше всего Але нравилась легенда о янтаре. И мама всегда сравнивала ее с несчастной Юрате из янтарного замка.
- Ты такая же хрупкая и нежная, Аля. Красавица ты моя невозможная, — эти минуты, проведенные с матерью, казались Але настоящими, полными искренней любви.
В этот раз все было по-другому. В нос ударил неприятный запах. Непонятный. Сладковатый. Приторный. На столике стояла хрустальная пепельница, полная окурков. У роскошной кровати – батарея бутылок. Грязные бокалы. Смятая постель с несвежим бельем. Задернутые наглухо шторы. Флакончики и пузырьки повалены – кто-то сгреб их в кучу. Овальное зеркало в бронзовой оправе помутнело и... треснуло!
Аля аккуратно прикрыла дверь и вернулась на кухню. Ее трясло. С матерью случилось что-то страшное, невероятное! И пока Алина ходила в школу, на каток и в кино, в квартире происходила катастрофа, непоправимая, неизбежная!
Аля не решалась поговорить с мамой. Да и чего она бы добилась этими разговорами? Она была умной девочкой и догадывалась о причинах состояния Елены. Конечно же, во всем виноват отец. Как бы ни любила она его – он виноват. Родители Алю недооценивали, наивно полагая, что дочка крепко спит во время ночных скандалов. Алю безмерно раздражала такая наивность. Или слепота? Она достаточно много читала и знала, что такое измена, развод, предательство. Как это больно, и как это ранит мать.
И еще одно: Алька не дура ведь. У отца была другая семья. Была и есть. И там, в той, другой семье, живет другая девочка, выродок, по словам матери. И ту, другую девочку, папа любит не меньше, чем Алю. А, может быть, больше. Больше всего ссор между родителями было именно из-за той, другой. К той, другой девочке так тянется, так рвется отец. И к той, другой женщине, матери «выродка» хочет уйти от них папа. Разве так может быть? Может. Столько книг про это написано. Сколько фильмов снято. Правда, Аля никогда бы не поверила, что ТАКОЕ может случиться в ее семье!
В этом году Алю, как обычно, отправили на море. С бабушкой Ириной. Вроде бы ничего такого не происходило: Ирина играла в карты с подругами на терассе престижного, помпезного Ялтинского Дома Отдыха. Аля читала и гуляла по ухоженным дорожкам красивого парка. Иногда они с Ириной выбирались на экскурсии, где гид бубнил себе под нос то, что Аля давным-давно знала.
Все так же светило солнце, заливая прекрасный город ярким желтым светом, а море искрилось, как бриллианты в сережках из маминой шкатулки. Но Аля чуяла: все, к чему она привыкла, неудержимо меняется. Даже контингент Дома Отдыха менялся. Куда-то исчезли пожилые дядьки с надменными взорами, сопровождаемые симпатичными подтянутыми молодыми мужчинами в серых костюмах. Пропали толстые тетеньки, увешанные драгоценностями, с царскими замашками и противными визгливыми голосами.
Все шептались и шушукались: конец всему, другое время, это провал... Никто особо не церемонился и не выбирал выражений, обсуждая САМОГО! Говорили открыто, что САМ довел страну до ручки! И до бунта недалеко. Немыслимо! И еще: в огромном лепном зале ресторана за круглыми столиками объявились личности, которых раньше бы даже на территорию пансионата не пропустили! Крикливые, носатые граждане щелкали пальцами и гортанными голосами подзывали к себе официантов, а те, проныры, тонко чувствовавшие ветер перемен, и кто сейчас хозяин, оставив столики с пузатыми тетеньками, спешно неслись к носатым посетителям, угодливо склоняясь перед ними.
Ирина громогласно заявляла:
- Я знала! Я всегда знала, что этому царству скоро придет конец!
Заболоцкая, эффектная дама лет пятидесяти-шестидесяти, хмыкала, отложив карты:
- Ирэн, прекрати, я тебя умоляю. Что ты знала? Что лично тебя не устраивало, дорогая? Уж ты, как никто, была обласкана этой властью. Муж в министерстве служил. Что раньше-то молчала?
- Я никогда не молчала! Александр Яковлевич пытался мне заткнуть рот. Но я не молчала! – кипятилась Ирина.
- На Александра Яковлевича твоего молиться надо было! Ты и знать не знала, что такое нужда, милая моя! – начинала сердиться Заболоцкая.
- Можно подумать, ты знала, Катерина, — фыркала «Ирэн».
Катерина, заклятая подруга, откидываясь на спинку плетеного диванчика, с презрением глядела Ирине прямо в глаза.
- Знала. Я, видишь ли, отнюдь не княжеского происхождения. Самого, что ни есть, пролетарского. Мы с братьями после войны лебеду жрали, пока ты выеживалась , устраивая истерику из-за вчерашних булочек. И это в Ленинграде, где столько народу от голода умерло!
- В Ленинград я приехала уже после войны! – парировала отчего-то побледневшая Ирина.
- Неважно! - перебила подругу Заболоцкая. – Так вот, продолжу. Мы с братьями жрали лебеду. А знаешь, когда у нас случился первый праздник? Когда мамка наша хлеб испекла. Ячменный! В городе уже пшеничный в домах появился, а мы ячменный за лакомство считали! И никто, ни один тогда не пикнул даже, что наша родная советская власть, высосав из деревни всех мужиков, все силы, положила на нас болт с прибором! Ни один! Мы верили!
- Ну вот видишь! Я права! – примиряющее сказала Ирина.
- Да ни хрена ты не права. За счет, прости-извини, сама знаешь, чего, всю жизнь сладко пила, да хорошо жила за спиной муженька... Где тебе... Пани Огинская, ха-ха-ха, судьбы народа ее волнуют. Вот и вали на свою родину, чего ты к нам присосалась? Зятек твой, поговаривают, лыжи налево навострил? Кормить вас некому теперь! – Заболоцкая резко поднялась с кресла и ушла, нервно цокая высокими каблуками.
- Психопатка! – крикнула ей вслед Ирина. – А сама-то, сама, каким местом до своей должности добралась?
В пылу словесной перепалки женщины абсолютно забыли об Але, сидевшей неподалеку с книгой. Сцена была мерзкой, некрасивой. Алине было стыдно за бабушку. И что имела в виду Заболоцкая? Куда собрался отец? Неужели мама исполнила свои угрозы позвонить куда следует? По спине Альки пробежал холодок. С этой самой минуты вся ленивая безмятежность пансионата исчезла, как мираж. Рушились старые и крепкие устои государства, рушилась семья. На Алину надвигался темный, равнодушный ко всему живому, смерч. Она физически это чувствовала и ничего не могла поделать.
Самое противное было то, что взрослые ничего не говорили ей, варясь в своем кипящем котле страстей. Будто Аля – маленькая несмышленая девочка, прекрасная фарфоровая пастушка со стеклянными глупыми глазками, место которой на полке за стеклом. Ее иногда бережно оттуда доставали, демонстрируя друзьям, аккуратно сдували с фарфора легкую пыль и ставили обратно. С той стороны стеклянной стенки взрослые ссорились, ломали жизни друг другу, предавали и продавали, нисколько не обращая внимания на нее, Алину, живого и все понимающего человека! Иногда отец печально смотрел на нежную пастушку и снова отворачивался. Зачем им дочка? Неприкрытый эгоизм и стяжательство, равнодушие и ложь – столпы мирка, в котором выросла Аля. Кругом вранье, кругом фальшь! Алину мутило, у нее раскалывалась голова.
Она всегда старалась быть хорошей девочкой, в классе была первой ученицей. Она никому не доставляла никаких хлопот и проблем. Может быть, поэтому, папа и мама так мало обращали на нее внимание? А зачем? Стоит себе вещица, не падает, ну и ладно. Может, ее прилежность, аккуратность и самостоятельность – главное зло? И не та, другая дочка виновата во всем, а именно она, такая правильная и беспроблемная чудо-девочка?
***
У Алины жутко болел живот, сосало под ложечкой. Ей казалось, что она умирает, и никого, совершенно никого нет рядом. Утром она обнаружила на постели кровь. Сняла белье, застирала в ванной простыню, чтобы Ксеня, приходившая три раза в неделю прибираться в квартире и варить обед, не увидела позорного пятна. Нет, Аля не паниковала. Она знала, ЧТО это. Видимо, из-за ЭТОГО она так плохо чувствовала себя накануне. В книге «Здоровье женщины» об этом все подробно описано. Что же, теперь Аля – взрослая девушка. Обычно мамы поздравляют своих дочек. Наступает новый этап в коротенькой женской жизни. Но Алина мама пила в комнате, постепенно теряя человеческий облик. Пусть пьет. Аля сама о себе позаботится.
По телевизору показывали балет. По всем программам. Алина вставила в видеомагнитофон кассету с любимым фильмом« Унесенные ветром». Картина шла долго, несколько часов. Аля знала фильм наизусть. Лишь иногда посматривала на прекрасную и капризную героиню, которую ничто не могло сломить. Порой Скарлетт раздражала Алю: ну как можно любить слабого Эшли? Зачем тратить на него свои силы, когда такой мужчина, как Ретт, готов весь мир бросить к ее ногам? Дура она, что ли, эта Скарлетт? Нет, Алина больше не будет тратить свои силы на недостойных. Жить для себя, только для себя!
Она уснула тут же, на диване в гостиной, и не слышала, как вернулся отец. Валерий, заглянув в комнату жены, не удивился. Та спала и храпела, как пьяный грузчик. Хотелось ее встряхнуть, что есть силы, ударить. Но он не стал этого делать.
Прошел в гостиную. Работал видеомагнитофон, и с экрана смотрела несравненная Вивьен Ли:
- Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать!
Хрупкая женщина объявила личную войну разрухе, постигшей ее страну.
А какая участь постигнет его, Валерия, страну? Ту самую, великую и непобедимую, которой, судя по всему, пришел конец. Об этом сегодня говорили все. Кто-то радовался, кто-то притих и съежился в ожидании катастрофы. Валерий не боялся. Чего бояться? В его семью катастрофа уже пришла.
Он бережно взял уснувшую дочку на руки и отнес в детскую, где уложил в постель, поцеловав в маленькую скорбную складочку между красивых материнских бровей. Пусть спит, набирается сил. Ей они еще ох как понадобятся!
---
Анна Лебедева