Маша догадывалась, что у матери кто-то есть. Она ни с того ни с сего начала краситься, покупать модную одежду и обувь. Глаза ее сияли, в поведении появилась глупая рассеянность. В общем, мать вела себя как глупая тринадцатилетняя девчонка. Машка посмеивалась: их как будто местами поменяли. Вот она с Сенькой, наоборот, ведет себя как взрослая, рассудительная женщина. И не скачет козой. Сенька таскал за Машей портфель и смотрел на нее коровьими глазами. На зимних каникулах они поехали на лыжную прогулку. На базе выдали диковинные пластиковые лыжи, пахнущие восковой смазкой. Этот запах... Тренер выкладывал лыжину на специальные стоячки, долго обрабатывал поверхность какой-то специальной мазью, а потом проглаживал утюгом обработанные места. Дышать было невозможно, и многие девочки чихали.
А Маше очень нравился запах. Сеня лично выбирал подходящие ботинки для Маши, как прекрасный принц – хрустальные туфельки для Золушки. Маша сидела, пока Сенька деловито примерял ей обувь, смотрела сверху вниз на смешную Сенькину макушку и теплела сердцем.
Лыжную трассу окружала березовая рощица. Стройные деревья в молочно-розовой одежке коры застенчиво жались друг к дружке, словно молоденькие девушки. Яркое зимнее солнце осыпало снег искристой алмазной пылью так, что было больно глазам. Красные ягоды рябины, опушенные изморозью, словно клюква сахаром, так и манили к себе. Дышалось легко и свободно.
Маша шла за Сеней. Он, тоненький и высокий, энергично бежал по лыжне, иногда оборачиваясь и улыбаясь своей спутнице. Вокруг царила тишина, изредка нарушаемая теньканьем вездесущих синичек. Изо рта вился легкий парок, а вдыхаемый воздух был сладок, словно мороженая горькая рябина.
На привале Маша деловито распаковала сверток с бутербродами с сыром, заблаговременно прихваченными из столовки, налила чай из термоса.
- Это супер, что ты из города термос стибрила, — Сенька не ел, а проглатывал булку, при этом умудряясь что-то говорить.
- Не стибрила, а взяла, — возразила Маша, — и жуй, что ты хватаешь куски как барбоска!
- Не знаю, меня бы мамка придушила, если бы просекла, что я свистнул их китайский термос. Ты бы видела, как мы в очереди за ним давились!
- Ну и дураки! Что теперь, за стекло его поставить и любоваться?
- Че это дураки сразу? – обиделся Сенька.
- Да не дуйся ты, — улыбнулась Маша, — у меня бабушка тоже все что ни попадя в сервант прячет! Повернись.
Сенька повернулся к ней спиной, и Маша убрала термос обратно в заплечный Сенькин рюкзак.
- А теперь, избушка на лыжных ножках, повернись ко мне передом, а к лесу задом.
У мальчика горели уши.
- Отморозил! Горе ты мое! – ахнула Маша и зачерпнула ладошкой ком снега, чтобы протереть им алые уши Сеньки.
Она протянула к нему руки, но Сеня вдруг обнял ее и ткнулся губами в Машину щеку.
Маша от неожиданности взмахнула рукой и ткнула снежным шариком Сеньке прямо в нос.
- Ты что?
- Ничего. Поехали давай, — буркнул Сеня.
Всю обратную дорогу он не сказал ни слова. И ни разу не обернулся. Только уши его горели пуще прежнего.
Машка, честно говоря, растерялась. Такой прыти от Сени она не ожидала. Решила посоветоваться с «безмозглой» Юлькой. Ну, а с кем еще?
- Да он ведь сохнет по тебе! – округлила глаза закадычная Юлька, та еще вертихвостка.
- Юля, ты дурында, я скажу тебе! – покачала головой Маша. — Можно подумать, я не поняла.
- Машка, а ты в курсе, что это значит? – положила свою ладошку на руку подруги Юлька. — У тебя был с ним секс?
- О, господи, — простонала Маша, — ты больная? В башке, кроме секса, больше мыслей нет? Он ведь совсем мальчишка! Просто я его не воспринимала в такой ипостаси. Друг и друг, а тут на тебе!
- Маша, у мужчин и женщин не бывает дружбы! Это разнополые существа! Я читала! И мужчинам от женщин нужен только секс. А дружат между собой только старички. Вот в Америке поэтому и женятся после тридцати, когда уже ничего не надо! – Юля села на своего любимого конька. Она начиталась книг по психологии и воображала себя специалистом.
- По-твоему, наши мамы – старушки?
- А кто? Ты вообще можешь себе такое представить? Ну... чтобы твоя мама сейчас спала с мужчиной?
- Ой, ф-у-у-у, Юлька, бесишь! – засмеялась Маша. Она и вправду даже вообразить не могла такого святотатства.
Ох, и ошиблась она. Вернувшись из зимнего лагеря, Маша не узнавала мать. Ну скажите на милость, для чего она вдруг ринулась в магазин и бухнула всю зарплату на пальто и сапожки? Чем ей старое не угодило? К Машиному удивлению, мягкое кашемировое пальто с воротником из ламы, с опушкой на манжетах, очень шло маме. А высокие сапоги на тоненьком каблучке и вовсе переменили мамин облик.
« А ведь она очень интересная» - промелькнуло в Машиной голове. И все равно, что-то мешало воспринимать родного человека как личность, у которой должна быть какая-то своя, тайная, личная жизнь. Прогулки, свидания, поцелуи... Нет! Нет!
Да! Да! Да! Мама похорошела и расправила плечи. Она частенько пропадала где-то по вечерам. Дома появились букеты цветов. И не каких-нибудь чахлых гвоздик – крупные розы красовались в любимой маминой вазе! Вот почему накрылась медным тазом поездка в Анапу! Вот почему Машу отправили в пионерский лагерь! Конечно, мамуленьке нужно любовь крутить с каким-нибудь старым хрычом!
И тут мама огорошила! Вот это новость! Старым хрычом оказался родной папаша. Воспылал, так сказать, страстью к маме и возжелал общения с собственной дочерью! Козел! Разве так можно? И самое противное, что бабка нисколечко не возражала!
- Машенька, ты же должна маму понять! Не век ей жить одной! – причитала.
Да Маша и не возражала! Пусть мама выходит замуж за кого угодно! Но это – перебор! А где пресловутая женская гордость и честь? Неужели мама – размазня? Но ведь жалко ее. Что она, монашка? Пусть ее... Пускай встречается со своим муженьком, раз такая дура. Но к ней, Маше, подсовывать нового родственничка не надо. Обойдется как-нибудь без папаши.
Но на этом беды Маши не закончились. Недели не прошло, как мама опять начала приставать с новым предложением:
- Маша, я все понимаю, но...
Да, черт возьми, что эти взрослые такие надоедливые! Все они понимают... И все делают по-своему!
- Маша, та, другая бабушка, ни в чем не виновата. И она не чужой нам человек. В последнее время она очень болеет. Она так мечтает увидеться... Машка, имей сердце, в конце концов!
А, может быть, так лучше? Уехать в деревню, отдохнуть, подумать, разобраться в жизни. У бабки про папеньку спросить: как же сыночек докатился до жизни такой? Интересно.
- Мама, ты просто хочешь меня сплавить куда подальше? Честно скажи.
У матери потемнели глаза, а рот сжался в тонкую линию.
- Ты зря меня обвиняешь. Я никогда ни на кого тебя не променяю, ты это знаешь. Просто нужно взрослеть, Маша, и понимать, что к чему! Бабушка Маша все эти годы с твоим отцом словом не перемолвилась! Она на нашей стороне! И не вздумай кривить губы! Просто проведи с ней недельку рядом! Не умрет за это время без тебя твой мальчик, а бабушка может умереть в любую секунду, Маша!
Вот так раз! Мама знает о Сене? Откуда? А Маша думала, что мама уже ни фига не видит, увлекшись своим романом...
***
Маленькая избушка в три окна, веселый палисадник, и бабушка Маша в аккуратном платьице и нарядном переднике. Лицо у нее круглое, глаза ясные, добрые, голос приятный, не визгливый, как у бабушки Гали. И вообще, такое чувство, что деревенская Мария куда интеллигентней, чем городская Галина. Видно с первого взгляда. Машка, пока ехала, злилась и куксилась, бунтуя против матери. Но Мария, встретившая внучку на остановке, так просто, сердечно обняла девочку, словно расстались они на прошлой неделе, а не много лет назад. Никаких причитаний, охов и нытья! И ни слова про отца. Маше это понравилось, и злость сразу улетучилась.
В доме было чисто, опрятно, светло. Пахло свежевыпеченным хлебом и сушеной ромашкой. На столе – букет полевых цветов в глиняном кувшине. На стене – отрывной календарь и пара очень хороших репродукций картин Шишкина, да фотография смеющейся девушки, бабы Маши в молодости. Тюлевые занавески на окнах. Фарфоровые чашечки сверкают белизной. В сенях урчит холодильник.
- Коровы у меня давно уже нет, Машенька. Не держу, здоровье не позволяет. Но молоком угощу. Я его у соседки покупаю. Садись, перекусишь с дороги.
Мария налила целую кружку прохладного молока, нарезала горячий хлеб и колбасу. Вскипятила чайник и поставила рядом рафинад и конфеты. Ничего особенного, но Маша – не из привередливых.
- В печке у меня серые щи томятся. Ты их любила, я помню. Вечером созреют. А утром – еще вкуснее будут.
Маша и забыла, что это такое – серые щи. Дома она с удовольствием ела борщ или щи со свежей капустой. Ни мама, ни бабушка никогда не варили эту странную похлебку. Надо обязательно попробовать.
На полке теснились книги. Маша рассмотрела книжные корешки. Шукшин, Абрамов, Распутин, Шишков... И непонятно, каким чудом к великим мэтрам советской литературы затесалась «Анжелика» вместе со своим «Королем» и «Султаном». Любопытно. «Маркизу ангелов» Маша проглотила за два дня и очень обрадовалась, что тут, у бабушки, совершенно бесплатно хранились новые, еще не прочитанные, ужасно дефицитные книжки про зеленоглазую маркизу!
Спрашивать, откуда они у бабушки, не хотелось. Ясень пень, откуда. У Маши начало портиться настроение, но бабушка, увидев перемену на лице внучки, улыбнулась:
- Не поверишь, приезжал к нам в прошлом году спекулянт. Менял книги на антикварные вещи. И люди тащили к нему иконы, самовары, старинные граммофоны. И я, дура, туда же: отдала ему самовар!
- Бабушка, как же? Старинный самовар на книжку?
- А что такого? Не такой он и старинный, да еще и подтекал. Куда мне? Я одна живу. Зато какие занятные книжечки: сплошная любовь и приключения! Хоть из книг узнала про гарем и мавританский базар! – засмеялась Мария, так что скучно тебе не будет! У нас озеро замечательное, еще и река есть, а грибов сейчас в лесу, ой! И молодежи много из города приехало. Вечером ребята костры жгут, на мотоциклах катаются! Вот увидишь сама!
Мария не обманула Машу. Места были действительно красивые, а речка, тихая, спрятавшаяся среди плакучих ив, манила к себе песчаным бережком и тихим плеском игравших рыбешек. Мария прогулялась с бабушкой до сельского магазина, где ничего, кроме кильки в томате, да конфет-карандашей и не было. Жители уже привыкли к захудалому ассортименту сельпо и поговаривали, что скоро лавочка закроется совсем – клуб-то лет пятнадцать пустовал, и почта стояла заколоченная. Хорошо, что хоть автобусы ходят каждый день, можно худо-бедно затариться продуктами в городе.
На кладбище давно покоилась Клавдия, сестра Марии, бессменная продавщица сельпо.
- Худо-бедно, а при ней магазин работал хорошо. А сейчас...- бабушка махнула рукой.
Рядышком расположились могилки родителей Марии и племянника.
- А вот Василий Егорович, Клавдии сын. Сгорел от водки. А ведь хорошим человеком был. Что водка с людьми творит: и батя его через это дело сгинул. Клавдия почернела за год. Из магазина уволилась. Была семья – и не стало. Вот мне и работа: хожу сюда и ухаживаю за могилками. Не приведи господь, – она вдруг обняла Машу.
- Какое счастье, что у меня есть ты! Что ниточка не оборвалась. Наталья не приезжала, и я ее не сужу. А по тебе сердце болело: все представляла, как ты растешь, расцветаешь. Спасибо матери твоей, открытки и карточки присылала. А я радовалась: целый альбом твоих фотографий.
Возвращались с погоста притихшие. Ужинали молча. Маше было тяжело и стыдно: она сердилась на себя, на маму. И опять злилась на отца: из-за него все так получилось, из-за него страдает и болеет бабушка Мария.
Но следующим утром опять поднималось над елками солнышко, и лохматые макушки щекотали сияющие бока доброго светила, в саду сгибалась от тяжести плодов старая яблоня, а малина, разросшаяся на «Горелом горбу», таяла во рту, оставляя восхитительную медовую сладость на языке.
Маша успела познакомиться с новыми друзьями. Она вместе со всеми лакомилась печеной картошкой и жаренным на костре черным хлебом. Слушала «Белые розы» в исполнении Юры Шатунова и пела вместе со всеми под гитару «Ветер с моря дул». Возвращалась домой за полночь. Стараясь не скрипеть половицами, тихонечко пробиралась в постель и мгновенно проваливалась в крепкий сон. Сны приходили цветные, радужные, легкие – сны молодого, здорового, абсолютно счастливого человека.
---
Анна Лебедева