Сегодня я впервые остался один в двухкомнатной квартирке, которую уже мысленно именовал «дом». Быстро, однако... Ольгин внеплановый отпуск закончился, и она убежала на работу, так волнуясь за то, как я тут справлюсь один, словно мне было пять лет, а не за пятьдесят. Хоть я и уверял её, что все будет тип-топ. Но, когда она ушла, внезапно и сам ощутил острую тревогу. Словно эта девушка, успевшая стать смыслом моей новой жизни, могла и не вернуться. Исчезнуть. Оказаться очередным сном.
- Расслабься, старый дурак! - приказал я себе. - А то у тебя крыша точно поедет. Никакой Олька не сон, ты просто слишком привык к тому, что она рядом. Вот и все.
А ведь и верно - привык. Казалось бы, всего две недели. Ничтожно малый срок! Но для меня эти дни значили больше, чем последние несколько лет. Я словно проснулся. Я опять стал живым.
Мы пили чай и болтали ни о чем. Заказывали пиццу, и устраивали ночной просмотр любимых фильмов, по которым я успел соскучится. Играли в настолки. Читали вслух. Вернее, читала Ольга, а я тихонько пробовал струны гитары, что нашлась в комната Мороза, создавая ее голосу едва слышный фон, и мечтал о том, что вот отступит кашель - и я буду петь ей любимые песни. Как давно я не пел их... Однажды я все же не выдержал, и, хрипя и сипя, изобразил ей то, что сейчас жило в душе. Из Арика моего, Круппа. Любимейшего самого барда:
А всё-таки, всё-таки хочется жить,
Даже когда окончательно ясно,
Что выдуманные тобой миражи
Скоро погаснут,
скоро погаснут...
Гаснут и значит к началу пути
Вновь ты отброшен, а путь давно начат.
Трудно, а всё-таки надо идти.
Хочется жить.
Невозможно иначе!
Это было про меня. И это было про нее. Мы словно и правда снова начинали свой путь, расплатившись с прошлым горем своим, слезами своими, и своими ошибками. Поверив, что нас все же простили...
В общем, что ни говори, привык я к Ольге. Даже когда мы были вроде бы каждый сам по себе, я постоянно слышал ее: как она напевает, моя посуду, как выговаривает Лаю за то, что опять валялся на диване, как тихо сопит во сне... А сейчас в квартире стояла тишина, и она сразу стала снова какой-то чужой.
Что бы отвлечься, я сперва поиграл с Лаем, но он очень быстро потерял интерес к возне, и ушёл на свою лежанку - спать. Старенький совсем был собакен. И за две недели привык ко мне и поверил, что никуда я не денусь, так что уже не стремился быть рядом каждую секунду.
Тогда я взял ноутбук. Ольга говорила, что он батин. То есть, того моего странного двойника. Не хорошо, конечно, трогать чужие вещи, но где мне ещё искать ответы? И я нажал на кнопку, пробуждая ноут к жизни. Тот мягко зажужжал, экран засветился. Конечно, вы догадались, что вредная машина прежде всего потребовала от меня пароль? Значит, вы умные. Я-то сам об этой детали совсем не подумал, да и отвык я от такой техники основательно. Эх... и что делать? Олька, может, тот пароль и знает, и то не факт. А факт в том, что спрашивать у нее, лишний раз напоминая об отце, мне совсем не хочется.
Пока я думал, пальцы сами настучали привычное: «D_Moroz». Мой, можно сказать, позывной. Спасибо родителям, которых я и не знал никогда, за это имечко! Потому у меня и погонялово было Дед, тут я бородатому Валере не соврал. Морозом, впрочем, тоже часто звали. Как и этого бедолагу.
Пароль, конечно, не прошёл. Я в том и не сомневался. С чего неведомому Тимофею ставить перед своим прозвищем букву «Д»? Ему-то с именем не так повезло. Хотя... А если... Пальцы затряслись почему-то, я с силой сжал и разжал кулаки. И сменил «D» на «Т». Ну, раз уж у нас все так похоже, то, может, и пароль совпадет?.. Вы не поверите, но это сработало!
Часа через три ноут запищал, сообщая, что хочет кушать. Я поставил его на зарядку, а сам пошёл умыться и выпить чаю. Лай охотно составил мене компанию на кухне, деликатно выпрашивая печеньки. Я скармливал их ему машинально, да и чай глотал, не замечая вкуча. Мне, определённо, было о чем подумать.
На ноуте я долго разглядывал чужие фото. В основном детские. Студенческие и взрослые мало чем отличались от моих собственных, да и мало их было (в основном, я убедился, что неведомый мне Мороз тоже любил походы и гитару, когда-то был женат, а из всех городов для отпуска неизменно выбирал Питер).
А вот детских фотографий оказалось очень много. Все они были разбиты по годам, каждая папочка подписана. Я и сам так же свои фотографии хранил когда-то. И сейчас неторопливо погружался в чужую жизнь. Впрочем, в чужую ли? Я видел себя. Себя, живущего иначе. В других декорациях, с другими людьми. С мамой и папой, для начала. У меня самого была только бабуля, родители погибли аварии, когда я был совсем крохой. Я, кстати, тоже был в машине тогда, но остался не только жив, но и совершенно цел. Повезло...
Нет, мне и с бабушкой хорошо жилось, вы не думайте. Но о маме и папе я всегда мечтал. До слез! А тут передо мной разворачивалась счастливая семейная жизнь. Я видел, как мама целует меня в макушку, а я смеюсь и пытаюсь выкрутится из её рук. Как папа качает меня на качелях и учит кататься на велосипеде. Как они вдвоём ведут меня за руки, а я поджимаю ноги, что бы несколько шагов пролететь по воздуху.
Другими словами, я видел все, о чем когда-то мечтал! Все, что представлял себе в детстве перед сном. Видел на чётких, мастерски снятых фотографиях. Безумие какое-то. Как такое может быть?!
- Тимка, мальчик-невидимка...
Мои губы едва наметили эти слова, всплывшие вдруг откуда-то из глубин памяти. И я сжал голову руками, потому что мне снова показалось: я схожу с ума.
Как я мог забыть? Как мог не вспомнить сразу, еще во время разговора с Валерой этим. Хороший, кстати, мужик оказался, мы за эти дни реально подружились. Но речь сейчас не о том.
Он же и правда был, понимаете? Тимка. Мой «невидимый друг». Бабуля говорила, что я придумал этого мальчишку после гибели родителей, то есть года в четыре. Чуть раньше. И долго всех уверял, что он и правда есть! Только куда-то ушел. Потерялся. Скучал по нему, звал, плакал. Сам я этого не помню. Я вообще помню себя очень поздно, лет с шести. Бабуля говорила, это из-за стресса.
Какая-то догадка толкнулась в сознании, и спряталась раньше, чем я успел её осознать. Оставив после себя лишь тень мысли, лишь намёк. Но и этого хватило, что бы я опрокинул кружку с чаем и кинулся обратно к ноуту.
Потому что понял, что смущало меня в этом педантичном фотоальбоме. Тимку этого самого фотографировали очень часто. И как он гуляет, и как играет, и как ест. Тут были фото с каждого Нового года, с каждого дня рождения! Но... только начиная с четырех лет. И ни одной фотографии до. Ни единой младенческой. И самые первые фото - из больницы. Я в первый раз не стал их смотреть, не захотел. Но Тимка там весь в бинтах и гипсе, как мумия.
Можно, конечно, предположить, что его родители просто позже купили фотоаппарат как раз после того, как сын попал в аварию... Стоп. В аварию? Почему я об этом подумал? Да потому, что где еще можно так сильно пострадать? В четыре года. Вернее, чуть раньше, потому что четыре свечки на тортике он задувает уже дома, и, хотя гипс на руке у него все еще есть, голова уже не замотана.
Выходит, мы попали в аварию примерно в одно и тоже время? Только его родители выжили, а мои - нет? Не многовато ли совпадений?
Наверное, в этот момент я уже все понял. Просто не хотел признаваться в том себе. И кинулся искать уже совсем другие файлы. Не фото, а текст. Я вот одно время очень активно вёл дневник. Значит, и мой близнец должен! Раз уж так у нас все совпадает.
К вечеру я уже знал почти все. Мальчик Тимка был приёмным ребёнком. Он едва выжил в страшной аварии, унёсшей жизнь его родителей. У искалеченного малыша оставалась лишь бабушка, у которой не было ни денег, ни сил на то, чтобы его выходить. Зато деньги и силы были у бездетных родственников отца, и они с радостью усыновили пацана, с головой окунаясь в неожиданное, но такое желанное родительство.
Все это они рассказали ему, когда он был уже взрослым. Все, кроме одного. Ему не сказали про меня. Как и бабушка не сказала мне - про него. А в детстве, наверное, ему тоже говорили, что у него был «придуманный друг». Димка - мальчик-невидимка.
Не знаю, из каких соображений нас разделили. И некому рассказать. Моей бабули давно нет. Олькиных бабушки и дедушки, когда-то взявших приемного пацана, тоже. Правда, живет в другом городе ее мама, с которой Мороз развелся точно так же, как и я с женой. Но что она может знать? Ольга говорила, что они и видятся раз в год, в лучшем случае, с самого момента развода.
Ладно, не важно это уже. Главное, моя нечаянная ложь оказалась правдой. Даже больше, чем правдой. Мы с Морозом не двоюродные, а родные братья. Да что там, мы вообще почти один человек! Однояйцевые близнецы. Мы идентичны. Абсолютно! Наверное, потому и совпадает все настолько идеально?
А Ольга, выходит, моя племянница. Но я все равно буду считать её дочерью. Между прочим, ДНК-тест подтвердил бы это.
Надо же, как совпало-то... Дед и Мороз. Один человек, разделённый на двое. Может быть, это и объясняет то, что наскучавшийся Лай принял меня за своего хозяина?
Я дотянулся рукой до дрыхнувшего в ногах пса, погладил. А потом встал, и подошёл к окну. От долгого сидения за ноутом болела спина, а в глаза словно сухого песка насыпали. Опёршись ладонями о подоконник, я смотрел в зимнее небо. Тихо падал снег, и лёгкие его хлопья казались кружащимися в воздухе белыми пёрышками. Такие, наверное, роняют ангелы, когда смотрят на землю. Одно, очень крупное, подлетело совсем близко к окну, и я прижал к стеклу ладонь, напротив.
И тихо шепнул: «Спасибо».