Хочу предупредить, что эта часть содержит упоминание о двух горьких событиях.
...Проговорили мы всю ночь. На самом деле, это было чертовски сложно: не уснуть. Согревшись после мороза да наевшись после голода, я то и дело клевал носом. Задремывал, терял нить разговора, потом просыпался и слушал вновь.
А она говорила. Говорила. И говорила. Выговаривалась - и никак не могла остановиться. Повторяя свою историю раз за разом. Круг за кругом. Глядя перед собой сухими, остановившимися глазами. И мне чертовски хотелось прервать этот поток слов. Положить ладонь на ее руку, а лучше - обнять за тонкие плечи. Прижать к себе. Дать выреветься в плечо. А потом найти правильные слова и успокоить. Что-то объяснить. Но я молчал. Правильные слова ей говорили многие. Как и мне. Только ни от чего они не спасают, когда внутри, как костер, пылает собственная вина. Придуманная? Может быть. Только кому от этого легче, если она медленно сжигает душу - дотла?
Наши истории оказались похожи. Мы оба однажды просто ушли на работу, по неотложным делам. Только вот не в тот момент. Нас обоих просили остаться. И мы оба обещали вернуться - как можно скорей. А потом задержались. Потому что все пошло не по плану. И не было в том нашей вины...
У меня ведь тоже была дочь. И, вот ведь совпадение, я хотел назвать ее Олькой, тогда они были бы тезками с приютившей меня девушкой. Но жена настояла на другом имени. Сейчас я боялся произносить его даже мысленно, словно это могло нарушить покой той девочки, что так и осталась маленькой. Онкология. Мы очень пытались победить в борьбе с этим страшным недугом, но не смогли. В тот вечер я очень нехотя ушел из палаты дочери - меня неожиданно вызвали на работу, предстояла срочная операция. А она так просила остаться. Я обещал вернуться, и я вернулся! Только вот было уже поздно. Началось внезапное и резкое ухудшение, и она ушла без меня, а я ведь обещал держать ее за руку. И в душе поселилось жгучее чувство вины.
Я оставил нашу крошечную квартирку жене - болезнь дочери оказалась для нас слишком тяжелым испытанием. И мы вдруг поняли, что совершенно чужие люди. На тот момент нас связывало только горе, а это не то, из-за чего стоит оставаться вместе. Да и просто: не мог я возвращаться туда, где все напоминало о моей девочке.
Сначала жил на даче, пытался работать. Даже казалось, что получается. Что все - как раньше. И твердил себе, что не так и велика моя вина. Что я ведь не знал, не мог знать! И что ничего бы не изменилось, даже если бы я остался. Но чувство вины росло, и мешало дышать. Я все чаще стал кашлять. А потом начал пить. Только это тоже не помогало. И я пил все больше. В конце концов дача сгорела, а меня выгнали с работы. Или в обратном порядке, уже не помню. Я почти ничего не помню о тех днях. Я стал бомжем, почти не заметив этого. Жизнь потеряла смысл, остались лишь сны. В них все было хорошо. Наверное, я бы и на наркоту сел, я пробовал. Только вот сны тогда переставали сниться. А кроме них мне было совершенно нечем жить. Друзья, конечно, пытались меня как-то вытащить, не оставляли в покое. Но я не хотел быть никому обузой, и уехал в другой, большой и шумный город. Затерялся в нем, запутал следы. При этом потеряв себя и сам.
Девочка моя. Лягушонок мой смешной. А ведь ей бы сейчас было столько же, сколько и этой Оле.
Девушка мой взгляд не заметила. Она все так же глядела в одну точку:
- Он не простит меня, не простит! Такое нельзя простить. Я должна была остаться с ним. Пусть бы увольняли. Нельзя было уходить, ведь он просил остаться! Ему было страшно, ему было плохо. А я - ушла. Он был еще жив... Его еще в реанимацию... Только поздно, поздно! Он так мне и сказал: «Ты слишком поздно». Последнее, что сказал. Он не простит. Вот ты бы - простил?
И я вдруг представил, что мой лягушонок вырос. И стал - этой девочкой. И что однажды она ушла, когда мне было очень, очень плохо. Уже почти старому, больному и слабому мне...
Загрохотал отодвигаемый стул. Я рывком встал, прижимая ее голову к себе. Зарылся пальцами в волосы:
- Да он жизнь бы за тебя отдал, лягушонок. А ты - о каком-то прощении. «Ты поздно» - это потому, что он боялся за тебя! За тебя, а не за себя. Поздно пришла, по темноте. А вдруг случилось бы чего, а он уже и помочь не мог? Что ты себе надумала, глупая? Он любил тебя, лягушонок.
Она потрясенно посмотрела на меня, запрокинув голову. Упирая в меня острый подбородок:
- Папа меня всегда так... С детства... Лягушонком...
И, не договорив, заревела. Громко, в голос, тут же промочив слезами мою футболку. Облегченно, как прощенный ребенок.
А мне реветь было нельзя. Не по статусу. Я ведь снова стал - отцом. И планировал еще что-то успеть сделать в этой роли. Что-то, что искупило бы мою вину перед той девочкой. Может быть, она и привела меня сюда? Ангел мой хранитель... устала смотреть, как отец превращает свою жизнь в сон? Дала понять, что я могу быть кому-то нужен и могу сделать что-то очень важное?
Впрочем... Даже если я завтра уйду, Ольга уже не утонет в своем горе и своей вине, как когда-то утонул я. И не потеряет себя. Разве этого мало? Только я никуда не собираюсь. Хотя главное я, кажется, уже успел.
з.ы. До вчерашнего дня это было все. Мне казалось, что рассказ вполне закончен, и не так уж важно, на самом деле, как так вышло. Чудо или какое-то реальное совпадение - какая разница? Главное же, что вышло. Но за вчерашнее утро я, неожиданно для себя, настучала продолжение. Вполне жизненно, без всякой фантастики, объясняющая вот эту странную встречу. Как вы думаете, стоит это выкладывать (но это еще 2-3 части)? Или лучше вот так - оставить все странным чудом?
(Продолжение следует)