Октябрь Кипучая балка встречала ласковой, чуть усталой тишиной. Ещё недавно густая и зелёная, в эти дни балка становилась светлее и прозрачнее, и сквозь эту светящуюся прозрачность до самого края виднелась степь. Мягкой желтизной сияли дубовые листья, бесшумно срывались с веток, на неуловимое мгновение задерживались в воздухе, потом в медленном кружении опускались на землю. Ещё цвела полынь, – горьковатое её дыхание смешивалось с терпкой свежестью дубовых листьев. Отчётливее слышались звуки работающей шахты.
Туман по утрам казался крепко настоянным на запахе полыни, высохшего донника и лебеды. В одно такое утро из шахты подняли раненого шахтёра. При ударе обушком откололся и отлетел обломок породы, разбил затылок восемнадцатилетнему Кузьме Левашову. (Обушок – старинный инструмент для добычи угля в угольной шахте, до механизации – основной рабочий инструмент шахтёра, разновидность кайла, половина которого – в форме молотка. Кстати, в сегодняшних шахтах бывают ситуации, когда оказывается невозможным использовать мощную технику, чтобы подобраться к угольному пласту. В таких случаях шахтёрский обушок и сейчас приходит на помощь, – вместе с отбойным молотком, как вспомогательный инструмент, – примечание автора).Здоровенный черноглазый Кузя, любимец поселковых девчонок, боль почувствовал, но отмахнулся: конец смены не за горами, потерплю… Потом всё же опустился на глыбу породы: посидеть чуток, – голова закружилась малёхо. И потерял Кузя сознание. Григорий Ефимович в шахте был, срочно велел стволовому поднимать Кузю наверх. Сам с ним поднялся, голову поддерживал. Вместе с мужиками отнесли Кузьму в контору. Григорий тревожился: не испугалась бы Катюша. Не надо бы девчонке видеть залитого кровью Кузю и страшную его рану…
А Катерина только что крыльцо вымыла. Подошла к шахтёрам, взглянула на Кузю. Побледнела, но тут же гневно, с неожиданной силой, оттолкнула Илюху Савенкова, который вознамерился какой-то грязной тряпкой вытереть Кузину рану от густой крови. Глазами сверкнула, закричала:
- Куда лезешь, недоумок?! С грязной тряпкой – к ране! А ну, отойди от Кузьки!
Метнулась к самодельному рукомойнику, быстренько руки помыла. Вспомнила, что утром запарила сухую ромашку, – собиралась к ночи вымыть свои густые светлые косы. Притащила из своей комнатёнки ушат с ромашкой, чистую косыночку захватила. Брови нахмурила, сурово отодвинула от Кузи мужиков, бережно, чуть касаясь пальчиками Кузиного затылка, промыла глубокую рану, осторожно перевязала голову косыночкой своей.
Десятник Воронов верхом поехал на Селезнёвский рудник, – за фельдшером, Аверьяном Евграфовичем. Тем временем Катя сняла с гвоздя висевший с незапамятных времён – так, на всякий случай, – старый кожух, расстелила на чисто вымытом полу. Распорядилась:
- Несите Кузьму в контору! Не лежать же ему на улице, пока фельдшер приедет!
С удивлённой и чуть грустноватой усмешкой присматривался Григорий Ефимович к Катюше. Приехавший на дрожках Аверьян Евграфович осмотрел Кузину рану, сдержанно кивнул:
- Хорошо, что девчонка ваша догадалась отваром ромашки рану промыть. От заражения уберегли парня.
Оставил пару тёмных пузырьков, – содержимым велел обрабатывать рану. Нашёл глазами Катерину:
- Ты, красавица, вот что: вот так же запаривай ромашку с сухим тысячелистником. И потихонечку промывай рану, – каждый день. Сумеешь?
Катюша вздохнула, плечиками пожала:
- Так жалко Кузю-то. Сумею.
Кузьма жил с батей и тремя малыми братьями, и без девчоночьих бережных рук тяжело бы им пришлось Кузю выхаживать…
В конторе Кондратьев засиделся допоздна. Катюша притихла в своей комнате, дремала, наверное, – решил Григорий Ефимович. А она тихонько приоткрыла дверь:
- Вот… С сухой земляникой и чабрецом… Вам заварила.
Григорий оторвался от бумаг, сладко потянулся. Улыбнулся:
- Хорошая ты моя… Умница!
А у неё жалко так реснички встрепенулись:
- Пойду я.
Григорий поднялся из-за стола, взял её за плечики. Дождался, пока она поднимет глаза:
- Посиди со мной. Что ж ты убегаешь… прячешься от меня. Либо обиделась чего, Катюша? – Встревожился: – Да у тебя слёзы!
Катя быстро смахнула слезинки, прижала к глазам пальчики. Как-то горестно вздохнула:
- Запорошило что-то глаза. Сейчас пройдёт. Идти мне надо. Вы пейте, Григорий Ефимович чай… Пока горячий.
Григорий вернулся за стол. Отхлебнул глоток чая, зажмурился даже: хорошо-то как!.. А Катюша оглянулась, – уже в двери. Дыхание затаила:
- А правду говорят… что у Вас свадьба на Покров?... Что женитесь Вы…
Григорий вскинул удивлённый взгляд:
- Свадьба?.. Кто говорит? Жениться не думал пока. – Чуть застенчиво усмехнулся, объяснил: – Некогда мне жениться-то.
В Катюшиных глазах словно просияло что-то, – счастье ли робкое… Неясная, стыдливо затаённая девчоночья надежда… Но Григорий уже читал какую-то бумагу и не заметил ни счастья, ни надежды в синем Катюшином взгляде.
… К холодам на местной шахте был уже свой небольшой отряд горных спасателей. Иван Крапивин присмотрелся к молодым шахтёрам, выбрал Родиона и Поликарпа Колесниковых, ещё Петрунина Епифана, Демида Большакова. Учил их всему, – что узнал на Селезнёвском руднике и о чём сам догадывался по какому-то своему наитию: что и как делать при взрыве гремучего газа, когда пожар начался, кровля обрушилась, или если вдруг вода хлынула в шахту. И в забое Иван продолжал работать, – конечно, нужда в деньгах была: скоро маленький родится, и Наталья растёт, в школу бегает, – Григорий Ефимович позаботился, что ребятишки на руднике грамоте учились, может, кто в горные инженеры выйдет… либо в геологи, – а туда, в школу, девчонке то обувка нужна, то платьишко поновее… И крышу будущим летом надо перекрыть… А ещё сокровенное желание было у Ивана: купить Сашеньке серьги золотые… И кофта тёплая, платок пуховый надо Александре. А кроме, – хотелось Ивану и дальше в шахте работать, манила она его новыми глубинами, новыми угольными пластами…
По вечерам, при свете старой Ивановой шахтёрской лампы, Александра учила Наташку вязать крошечные носки. Натаха старалась, показывала бате:
- Вот! Сама это я! Для Ванюшки нашего! Как родится, – и наденем ему тёпленькие, да, мам?.. Зима же будет. Он и обрадуется, что ножкам тепло. – Прижимала к щекам не очень умело связанные носочки, улыбалась.
Иван достал с чердака прибережённую Наташкину зыбочку. Натаха изумлённо и недоверчиво оглядела зыбку:
- Это я в такой помещалась, бать?..
Иван подхватил свою красавицу на руки, счастливо закружил по комнате:
- Ты у меня на ладонях помещалась, дочушка. Так и спать любила.
… А потом в предутренней сонной тишине над Кипучей громыхнуло так, что дома содрогнулись. Гром в это время уже не гремел, да и не с неба грохот послышался. Ещё не серело даже, а люди бежали к шахте, на ходу крестились, – глаза к небу поднимали. Десятилетняя Натаха, в одной рубашонке ночной, удержала на пороге мать, крепко прижалась к ней:
- Не ходи туда, маманюшка! Останься дома! Нельзя тебе на шахту!
Александра растерянно поправила платок. Тёплая душегрейка, что Иван привёз ей с Селезнёвского рудника, не сходилась на животе.
- Не ходи, маманюшка! Темно там… скользко. – И заплакала горько, всхлипывала, кулачками слёзы вытирала: – Батянечка наш! Родненький батянечка! Хоть бы уберёг его Господь!
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»