Итак, за четырнадцать лет переписки Надежды фон Мекк и Чайковского в их жизни изменилось очень многое, причём, вектор этих изменений у каждого был свой.
_______________________________________________________________________________
Это окончание истории отношений Надежды фон Мекк и Чайковского. Начало ➡ 1 часть, 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть.
_______________________________________________________________________________
Падение и взлёт
Жизнь Надежды Филаретовны медленно, но верно шла по нисходящей. Серьёзно осложнились её финансовые дела: вскрылись большие долги покойного мужа, государство начинало вытеснять частный железнодорожный бизнес, на котором держалось её состояние. Умер младший сын Миша и тяжело, неизлечимо заболел старший, её любимец – Владимир.
В её большой семье не было мира. Младшая дочь Милочка по большой любви вышла замуж в 16 лет за мота, который быстро спускал её милионное приданое.. Да и никто из её взрослых детей не смог не только сохранить и умножить, но и просто удержать то состояние, которое она им раздала щедрой рукой. Надежду Филаретовну это приводило в полное отчаяние:
"Боже мой, боже мой, как это всё ужасно! Кладешь всю свою жизнь, все способности на то, чтобы доставить своим детям обеспеченную, хорошую жизнь, достигаешь этого, но для того, чтобы очень скоро увидеть, что всё здание, воздвигнутое тобою с таким трудом и старанием, разрушено, как картонный домик. Как это жестоко, как безжалостно!"
"Поправить я нигде ничего не могу и боюсь только, чтобы самой не сойти с ума от постоянной тревоги и постоянно ноющего сердца. Вы не можете себе представить, милый друг мой, в каком я угнетенном-тоскливом состоянии".
Сама она к 1890 году превратилась в инвалида: мучительные головные боли, быстро прогрессирующий туберкулёз гортани, рухнувшее зрение, глухота, отнимающаяся рука. Она не могла больше выезжать в театр и не слышала последних опер своего кумира. Письма Чайковскому Надежда Филаретовна писала больной рукой через силу, только самое важное, очень кратко, но с неизменной нежностью. Каждое из них она заканчивала фразой: «всей душою безгранично Вас любящая Надежда ф.-Мекк».
Совершенно противоположным образом обстояли дела у Чайковского.
То, о чём он только мог мечтать в пору первого знакомства с Надеждой Филаретовной, теперь воплотилось в реальность. Он стал европейской знаменитостью, и, начав свой дирижёрский опыт, с триумфом гастролировал в разных странах.
Чайковский был нарасхват. Нью-Йорк пригласил его открыть своей музыкой новый концертный зал («Карнеги-холл»). О нём писали в газетах, брали у него интервью и в глаза называли «величайшим» и гением.
Ноты его сочинений издавались большими тиражами, заработки росли. К тому же Александр III назначил Чайковскому государственную стипендию в 3000 рублей, и он собирался приобрести, наконец, какую-то недвижимость.
Последнее письмо
Их переписка становилась все реже. Если за 1878 год Чайковский написал Надежде Филаретовне 145 длинных писем, то в 1889 только 17 коротких. Всё, в общем-то было уже давно переговорено и высказано, первоначальные эмоции улеглась. Оставалась только проза текущей жизни, о которой они сообщали друг другу в двух словах.
Свой долг благодарности, в которой он когда-то клялся своей благодетельнице, Чайковский выполнял добросовестно. По-прежнему он писал ей чаще, чем она ему. По-прежнему он старался сообщать ей обо всех своих новостях и не скупился на выражение своей признательности и дружбы. Но жизнь несла его вперёд, а она осталась позади. Его письма становились всё лаконичнее и производили впечатление написанных в спешке, по инерции. Он действительно был очень занят.
В 20-х числах сентября 1890 года Чайковский, который гостил в это время у брата в Тифлисе, получил от неё прощальное письмо.
Надежда Филаретовна писала ему о своём разорении, уведомляла о прекращении установленных выплат. В конце она просила «вспоминать её хоть иногда», и эту фразу Чайковский прочёл как отказ от продолжения всяких отношений.
Чайковский был потрясён.
Ничто в её последних письмах, как ему казалось, не предвещало такого поворота. За четырнадцать лет он привык к ежегодным выплатам настолько, что считал их чуть ли не чем-то само собой разумеющимся. Тем более, что однажды, когда он хотел отказаться от субсидии, Надежда Филаретовна убедила его, что на фоне её миллионных потерь сумма в шесть тысяч никакой роли не играет.
Но особенно его уязвило то, что вместе с окончанием субсидии она устранила из своей жизни его самого.
Чайковский тут же написал ей взволнованное письмо, в котором уверял, что прекрасно обойдётся и без этих денег, и что в ситуации её финансового краха его беспокоит только она сама. Судя по этому тексту, прощальная фраза «вспоминайте обо мне хоть иногда» сильно обидела его:
«Неужели Вы считаете меня способным помнить о Вас, только пока я пользовался Вашими деньгами! Неужели я могу хоть на единый миг забыть то, что Вы для меня сделали и сколько я Вам обязан? ...Без всякого преувеличения я могу сказать, что я Вас не забывал и не забуду никогда и ни на единую минуту, ибо мысль моя, когда я думаю о себе, всегда и неизбежно наталкивается на Вас.
Горячо целую Ваши руки и прошу раз навсегда знать, что никто больше меня не сочувствует и не разделяет всех Ваших горестей».
На это письмо он не получил никакого ответа.
Почему?
Чайковский ничего не понимал и чувствовал себя как Золушка после двенадцатого удара курантов. Его карета превратилась в тыкву, а он сам из «единственного, драгоценного, любимого друга» в один момент превратился в содержанку, которой внезапно перестали давать деньги и захлопнули дверь перед её носом.
Брешь, образовавшаяся в его в бюджете, была хоть и неожиданной, но вполне объяснимой (хотя вскоре оказалось, что угроза разорения его благодетельницы оказалась сильно преувеличенной). Он принимал и то, что Надежда Филаретовна не писала ему больше - она не могла это делать физически. Но то, что она не хотела его писем и резко перестала интересоваться им и его жизнью хотя бы через посредников - её секретаря, общих родственников, вызывало в нём горькую обиду, недоумение и даже ожесточение. Этим объясняются довольно жёсткие слова в её адрес, которые можно прочесть в его письмах к братьям и Юргенсону - его другу и издателю.
Эта рана никогда не давала ему покоя. Он сразу же перечитал всю их переписку и, наверняка, перебрал в голове разные причины, по которым Надежда Филаретовна могла так резко измениться к нему. К тому же через некоторое время он осознал, что в сложившейся ситуации выглядит как неблагодарный нахлебник, переставший писать своей благодетельнице, как только она перестала ему платить.
Спустя год Чайковский сделал ещё одну попытку хоть как-то объясниться, написав Владиславу Пахульскому, её секретарю и зятю:
«…В результате вышло то, что я перестал писать Н.Ф., прекратил почти всякие с нею сношения, после того как лишился её денег. Такое положение унижает меня в собственных глазах, делает для меня невыносимым воспоминание о том, что я принимал её денежные выдачи, постоянно терзает и тяготит меня свыше меры...»
Это письмо с ничего не проясняющими комментариями Пахульского он получил обратно.
Но Чайковский не мог с этим смириться и не оставлял попыток закрыть эту трещину. В последующие годы он стал действовать через свою племянницу Анну и её мужа Николая фон Мекк (невестку и сына Надежды Филаретовны).
Спустя много лет Николай Карлович описал, как это было, называя главной причиной произошедшего семейные несчастья и тяжелую болезнь старшего и любимого сына Надежды Филаретовны Владимира, который умирал на её глазах:
"Моя мать видела в болезни моего брата божью кару за то, что она предавалась переписке и дружеским отношениям с Петром Ильичом, вместо того чтобы всецело посвятить себя заботе и вниманию своих детей.
Когда моя жена по просьбе Петра Ильича передала ей через меня, что Петр Ильич очень тяжело воспринял прекращение их дружбы, моя мать просила меня передать Петру Ильичу, что ее чувства к нему ничуть не изменились, но что она не считает себя вправе продолжать какие бы то ни было отношения, так как судьба жестоко наказала ее за это, и она считает, что возобновление отношений было бы оскорблением для ее детей. Этот ответ, к сожалению, я получил только после смерти Петра Ильича".
Жена Николая фон Мекк Анна рассказывала (об этом вспоминала её дочь Галина), что Надежда Филаретовна объясняла ей это иначе:
«Он больше не нуждался во мне. Я не хотела, чтобы наша дружба свелась к формальным посланиям с пожеланиями друг другу на Рождество или Пасху".
"Я убираю себя..."
Вопрос, которым мучился Чайковский, не даёт покоя его биографам и по сей день. Версий выдвинуто много, но, как это обычно бывает, поводом для разрыва, скорее всего, стала совокупность причин.
По крайней мере, одна из них совершенно ясно читается в её письмах. И если бы Чайковский внимательнее их перечитал, он нашёл бы там ответ на свои вопросы.
Много лет назад она чётко определила принципы их взаимоотношений, где третьей стороной были деньги (она деликатно называет это "заботливостью"), и просто строго следовала своим установкам.
«…Я не ставлю никакого срока моей заботливости о всех сторонах Вашей жизни. Она будет действовать до тех пор, пока существуют чувства, нас соединяющие».
«Если не находят со мною удовольствия, не хотят моего расположения, моего участия, моей дружбы, я убираю себя со всякой такой дороги и уже сама не хочу иметь ничего общего с тем, кто меня не хочет, убираю себя так, чтобы, если возможно, не дать и слышать о себе».
В его письмах она уже давно не видела потребности в её дружбе. Осталась только оболочка этих отношений. Слова «милый, дорогой друг мой!», которыми Чайковский начал каждое письмо к ней, превратились в фигуру речи. На самом деле он уже не слышал и не чувствовал её.
Она писала ему о своём «безнадёжном» финансовом состоянии, о том, что её дети «лишаются средств к жизни», и, возможно, ждала, что Чайковский сам предложит хотя бы на время прекратить выплату его денежного пособия. Но он писал ей:
«Ужасно жаль Вас, милый друг мой! Но я всё ещё надеюсь, что дела Ваши устроятся».
Она сообщала ему о том, что её физическое состояние близится к полной катастрофе, о боли за старшего сына, которому поставили смертельный диагноз, а он бодро уверял, что у неё «крепкий организм» и переходил к рассказам о себе.
Вряд ли речь здесь может идти о какой-то обиде с её стороны (она очень любила Чайковского и в принципе не признавала обид) или о желании за что-то его наказать. Этим разрывом больнее всего она сделала самой себе, фактически, это был акт самоубийства. Из них двоих именно она очень сильно нуждалась в этом общении. Но Надежда Филаретовна была человеком принципов и поступала не так, как хочется, а так, как должно.
Она просто поняла, что с некоторых пор их отношения держатся на сумме в шесть тысяч рублей с побочным эффектом в виде вялотекущей переписки старых знакомых и «убрала себя» именно так, как обещала – без прощаний и лишних слов. Она просто исчезла и отсекла все контакты. Она знала точно, что на его жизнь это никак не повлияет.
Три года продолжалось эта пауза, наполненная болезненным для обоих молчанием. Конец их истории положила внезапная смерть Чайковского от холеры в октябре 1893 года. Неизвестно, как Надежда Филаретовна восприняла это известие. Она пережила его только на два месяца.
Первые пять частей здесь:
Много материалов о Чайковском и его музыке 👉здесь.