«Чем дольше стоит у причала судно с гуманитаркой, тем больше можно украсть» гласит народная, африканская мудрость, против которой нечего было возразить на вторую неделю выгрузки в Дакаре, главном порту и столице Сенегала, западного из всех западных Африк, но не по уровню развития, а по географическому местоположению. Мне, перезрелому третьему помощнику, откровенно скучавшему от безделья на борту старого Повенца немецкой постройки 60-х, было странно наблюдать откровенный, неприкрытый грабеж груза муки, риса, пшеницы в мешках, сахара-рафинада в картонных ящиках, топленого масла в пятилитровых металлических банках, рыбных консервов и прочего гастрономического разнообразия с оканчивающимся сроком годности, жучками, молью или плесенью.
Все это называлось гуманитарной помощью, быстро грузилось в одном из портов северных Европ, от Гамбурга до Дюнкерка и распылялось по Западной Африке от Марокко до Намибии. Дальше Намибии мы не ходили, дальше была злая ЮАР, не дававшая аборигенам воровать. Вопрос беспредела в трюмах не давал мне, младшему помощнику, покоя, особенно когда на соседние причалы становились линейные контейнеровозы и сбрасывали за час-полтора пару десятков сорокафутовых железных ящиков, с объемом содержимого, как из парочки наших трюмов.
Тайный смысл происходящего открылся позднее, с возрастом и должностью. Продукт, подлежащий утилизации или залежалый, или не проходной в торговых сетях, отправлялся с помпой по Африке и надо было доставлять и раздать его за недорого. Недорого – это сдача в гуманитарку неликвида за полноценный товар, вычет VAT, налога на прибыль и еще масса доходных фишек, при, казалось бы, убыточной операции.
Аренда грузового контейнер стоит денег, перевозка контейнеровозом разумеется тоже, но несравнимо других денег, поболе, чем стоимость фрахта старого, советского пятитысячника. Основные расходы иностранного судовладельца — это расходы на экипаж, (до 40% ) и на топливо. Советским платили мало, топливо было свое, советское, дешёвое, отсюда и дешевый фрахт. Груз не страховался, никому это было не надо. «Воруй – пока трамваи ходят!».
Такая или другая мысль занимала мою голову ранним, солнечным, теплым февральским утром 1981 года, когда, проснувшись и выйдя на палубу подышать и потянуться, увидел на углу причала красивый, белый пассажирский пароход, ошвартовавшийся ночью. «Максим Горький», порт приписки Одесса. Причал, у борта пассажира, уже был обсижен местными торговцами, предлагавшими все великолепие африканских базаров, от сушеных крокодилов и черепаховых панцирей, до лже-ритуальных масок красного дерева и эпических картин из жизни местного населения, писаных ворованными судовыми красками на фанере разобранных грузовых ящиков. Пассажир медленно заполнялся местными властями, слетевшимися со всех концов порта и ближайших окрестностей на запах добычи.
За завтраком кают-компания обменялась мнениями о событии и его возможном влиянии на продолжение нашего рабочего дня. Свободные от вахт сочиняли поводы для визита к соседям. Сорока уже успела принесла на хвосте, что «Горький» будет стоять у причала только до полуночи, что пассажиры сплошь западные немецкие пенсионеры, бывший гитлерюгенд, совершающие круиз по Конским широтам, что половина экипажа дорабатывает годовой контракт и будет меняться в следующем потру захода.
Вахта была второго помощника, наблюдавшего за ленивой выгрузкой, ничто не препятствовало мне собраться и пойти «в гости». А вдруг на борту кто из однокашников!? Собрались вместе с четвертым механиком и вторым радистом. Четвертый поклянчить чего из железного снабжения, радист – из любопытства.
На трапе пассажира встретили сурово, долго пытали, «зачем пришли», но пропустили. Начал знакомство с судовой роли. Нашел знакомую фамилию. Второй навигационный помощник – это однокашник моего старшего брата, мы знакомы, я школьником пасся в училище, когда приезжал с родителями в Одессу проведать старшего. Больше никого знакомых, пошли ко второму. Впустил, вспомнил, даже обрадовался встрече. Рассадил по креслам в своих пассажирских хоромах и открыл заветный холодный шкафчик. От обилия напитков алкогольных и безалкогольных стало даже завидно. Открылась дверь и в каюту вплыла длинноногая буфетчица в полном параде с подносом, уставленным горячими и холодными закусками: «Это второй завтрак».
Мелькнула мысль о сытой и красивой жизни, но ее перебила другая, точнее недавнее воспоминание жены брата, как Александр получил направление в кадрах на «Белоруссию», круизный малышок. Жена тогда, увидев его сияющее лицо, заподозрила и всполошилась. Оказалось – таки Да! Не стала тянуть кота за хвост, быстро подхватилась и устроила скандал инспектору в кадрах, за то, что «разрушает счастливую советскую семью». Не поленилась, отметилась и в парткоме пароходства, где повторила свои тезисы: «сажайте на пассажиры холостых». Добилась своего, отменили назначение.
Семья «выстояла». Опасения были не напрасны. Представьте себе экипаж в двести человек, где сто двадцать – сто тридцать - молодые, бойкие, симпатичные (других не брали) незамужние одесситки. Год в море, без заходов в Союз, смена экипажа самолетами. Все мои однокашники, попавшие на пассажирский флот, развелись, женились на судовых, снова развелись. И так далее. Семьями работать в те времена не разрешали, брать с собой жен и подавно. Чтоб не сбежали в чужом порту. Но бывало, что сбегали с любовницами.
Радист с Четвертым заскучали от наших воспоминаний и пошли искать своих коллег, поговорить, поклянчить запчасть. Мы, со Вторым, к обеду, все что могли – уже вспомнили, и я засобирался на выход, держать меня не стали. Вернулся на свой облезлый грузовичок и нашел пустой пароход. Вахтенный матрос у трапа, механик в машине, да старпом Валера Сепп не поддались общему ажиотажу «погостить». Даже капитан, Василий Иваныч не удержался и «пошел посмотреть». Стемнело, «Горький» зажег всю палубную иллюминацию, стал похож на Новогоднюю елку. Запыхтел, готовясь к отходу, дал шапку из дымовой трубы, заурчал запущенными машинами. Последние автобусы подвезли и выгрузили отгулявших, «вдоль по Африке», немцев.
Прошел ужин, начали возвращаться нагостившиеся. Но не все. Это мы поняли по прозвучавшему по громкой трансляции пассажира объявлению: «Членам экипажа теплохода «Выру» покинуть борт! Судно готовиться к отходу!». На обращенной к нам корме «Горького» засуетилась швартовная команда. Снова прозвучало объявление по громкой. Повторили еще раз, но уже не грозно, а в виде некоей просьбы. Услышал объявления и засуетился Василий Иваныч, приказал старпому с дедом срочно провести быструю поголовную проверку.
По результатам проверки оказались отсутствующими радист и первый помощник. Я попался Иванычу на глаза и был послан гонцом на пассажир, объявить по громкой поименно, если дадут. Пошел, поднялся на борт. У верхней площадки трапа, народу, как на митинг. Вахтенный офицер, вахтенный матрос, пассажирский помощник, «голубоглазый» пожарный помощник (эти были чином не ниже майора КГБ) и прочие заинтересованные лица, среди них наш первый, под хорошей мухой, обнимавшийся и прощавшийся со своим визави. Оставался радист.
Я представился и изложил свою просьбу. После минутного совещания одесситы согласились. Я, взяв в руки трубку принудиловки, командирским голосом приказал радисту Сереже срочно сойти с борта и вернуться «домой» если он не желает дисциплинарных последствий. Через минуту радист появился, да не один, а с провожающей его судовой дамой в слезах. Горячие прощальные объятия у трапа, клятвы и обещания. Однако! Ухитрился за день! Одесситы бешено ели глазами свою барышню, но молча. Подхватив вдвоем нашего первого, спускаемся на причал, под несущиеся сверху всхлипывания и обещания любить вечно. Высказываю радисту свое удивление. Молчит, пыхтит, тащит первача, рассказывающего нам, какие хорошие люди, одесситы и что они обещали ему прийти в гости завтра.
«Завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы говорят» крутится в голове, вслух не декламирую, поддерживаю со своего боку главного большевика, не позволяю ему упасть лицом в грязь сенегальского причала. Довели до трапа, сдали вахтенному матросу, радист рванул обратно, махать рукой отходящему пассажиру. Иду в каюту, готовиться ко сну. В каюте меня ждет хорошая, еще не прочитанная книжка и бутылка рома, подарок от второго с «Максима Горького». Кока-кола своя, из гуманитарки, в ржавых, но еще целых банках. День удался.
