Под степным ветерком шелестели дубовые листья, неподалёку журчал-позванивал кипучий ключ… Белые корзинки тысячелистника чуть заметно колыхались, и в неуловимом этом колыхании будто тихонько расплескивали горьковатый запах. Сквозь лёгкий сон Александра вспоминала, как ночью… Вспоминала сильные-сильные, такие бережные Ивановы ладони… губы его ласковые и бесстыдные… И сейчас, в этой случайной, минутной полудреме кружилась голова и сладко так прогибался позвоночник…
В перезвоне родника и в шелесте листьев на дубах послышались ещё какие-то звуки, бормотание, что ли. Александра встрепенулась, открыла глаза. Прямо перед собой увидела разляпистые светлые веснушки. В невнятном бормотании шлёпали мокрые губы. От какого-то незнакомого, приторного запаха табака Александре захотелось ладонями зажать нос. Англичанин навис над нею этим приторным запахом, липкой похотью в глазах, таким же липким, похотливым бормотанием, – навис так, что нельзя было подняться. Одной рукой он упирался в землю, другой судорожно шарил у себя внизу, дёргал застёжку на брюках. Александра задыхалась, и от этого, а ещё – от страха и омерзения, что он сейчас коснётся её мокрыми губами, вцепилась в его бледное лицо всей пятернёй. Он взвизгнул, – по-заячьи как-то. Откинулся назад, выхватил из кармана носовой платок, прижал его к кровоточащим царапинам на лице: Сашины ногти словно глубоко пробороздили его – от самого лба и до шеи.
Александра вскочила, подхватила свою корзинку, полную дубовых листьев. Возмущённо охая, англичанин тоже поднялся, – сначала на четвереньки, а потом уж в полный рост. Завертел ладонью в воздухе:
- Каак это!.. – Кошшшка!.. Драный коошшка!..
Расстёгнутые брюки сползали. Крис заковылял к роднику – умыться… И вдруг… Саша оторопела – она никогда ещё такого не видела: кипучий родник исчез на глазах!.. Под землю ушёл, – будто тоже не хотел, чтоб англичанин коснулся его руками…
Крис в недоумении оглядывался по сторонам: каак это!.. Только что он сам видел, – вот здесь была вода! И куда она – каак это!.. – подевалась так быстро?..
Александра заторопилась к посёлку. Перевела дыхание, будто защиту почувствовала: по склону Кипучей балки пронеслась ватага мальчишек. Брюки у Криса не застёгивались – то ли застёжка сломалась, то ли руки тряслись. От неудовольствия, что его в таком виде сейчас увидят поселковые ребятишки, Крис поспешно спустился в балку, скрылся в дубовой поросли.
Дома Александра устало присела на скамейку, прижала к себе Наташку. Целовала её кудрявые тёмные волосы, улыбалась: Наташкины волосы сладковато пахли донником. А глаза – батины, с неожиданной синевой в тёмно-серых грозовых тучах.
- Ивановна ты моя, Ивановна родненькая! До чего ж на батю ты похожа!
- Батина я, – потому и похожа,– серьёзно объяснила матери Наташка.
Александра долго и старательно причёсывала Наташкины густые волосы, заплетала косички, – сама любовалась, как красиво получается. А потом они с Наташкой огурцы укладывали в бочку , пересыпали их дубовыми листьями. Наташка что-то счастливо щебетала про Серёжку Воронова, – как он сильно раскачал качели, а ей и не страшно было, только дух захватывало, будто в небо летишь… Александра кивала дочке, улыбалась, а сама думала про ушедший под землю родник – в мгновение ока!..
Наташка чуть застенчиво посматривала на уже округлившийся материн живот. Жалела маму:
- Тяжело тебе?
Александра взяла Наташкину ладошку, положила себе на живот:
- Слышишь?
Наташка затаила дыхание:
- Оой, мам!.. Толкается так! Мне кажется, – он у нас смелым будет. Ну… как Серёжка Воронов. А ещё мне хочется, чтоб он у нас Ванюшкой был, – как батянечка. Можно, чтоб его Ванюшкой звали?
- Как назовёшь, так и будем звать, – согласилась Александра.
А про исчезнувший родник и ночью думала… Иван заметил, встревожился:
- Ты не приболела ли, Саша? Днём тяжёлого ничего не поднимала?
Александра прижалась к мужу:
- Я, Ванечка, за дубовым листом ходила, – огурцы мы с Наташкой солили.
Иван беспокойно приподнялся на локте.
- А там, Ванечка… где ключи кипучие бьют… Один – у самого дуба, кипенный такой, прямо бурлит… а те, другие, чуток подальше.
- Ну?..
Смотрю я, Ванечка… А ключ бурлить перестал… и вдруг исчез, – будто под землю ушёл, – Александра зябко повела плечиками: – Только капли на клевере остались, а так – и не поверишь, что родник был…
Иван надел брюки, подошёл к открытому окну, закурил.
- Дед Пахом Гуляев – ему за девяносто, ты ж знаешь… Рассказывал, что в давние годы было такое… Потом в другом месте тот самый ключ забил. Говорил дед, – как неправды много случается, уходит родник.
- Ванечка!.. – Сашины губы жалко задрожали. Она уже чуть не сказала про этого…как там его, – Криса, что ли… от одного имени содрогнёшься… Но тут же представила, как завтра же Иван встретится с этим англичанином. А потом…
Иван потушил папиросу, укрыл Сашу:
- Спи. Устала ты.
…Григорий Ефимович каждый день спускался в шахту. Из Питера он привёз шахтёрскую лампу, и теперь мечтал о том, чтобы у каждого шахтёра такая была. Лампа эта не просто ярко светила, – главное, она была безопасной, с закрытым огнём. А ещё с её помощью легко было определить, есть ли в выработке гремучий газ (гремучим, или рудничным газом шахтёры в те годы называли метан, – примечание автора). Для этого надо было уменьшить в лампе огонь, – до чуть заметного. А потом поднести лампу к кровле над штреком – лёгкий гремучий газ, известно, под кровлей собирается, и внимательно смотреть, не дышать даже: если вокруг пламени лампы появилось светло-голубое сияние, что будто бы вверх стремится, – значит, в выработке опасно, потому что скопился рудничный газ. И рвануть может – от малейшей искры.
Сегодня Кондратьев похолодел: вокруг едва уловимого огонька лампы – удлиненное, устойчивое голубое сияние. А у каждого шахтёра в лампе горит открытый огонь. Сколько осталось до взрыва, – не узнаешь.
- Мужики! Слушай мою команду: заглушаем огонь в лампах, идём к первому стволу, – к подъёму готовимся.
Мужики негромко переговаривались: что ж подниматься-то, – дневная норма и близко не выработана, кто ж похвалит, Ефимыч, за ранний подъём наверх… и кто заплатит за эту смену…
Кондратьев жёстко приказал:
- Разговоры прекратить. Идём к стволу.
Порядок шахтёры знали. Да и Кондратьева уважали, – хоть и недовольные, потянулись в темноте – лампа-то лишь у Григория горела – к первому стволу.
Наверху хмуро закурили.
- Завтра как, Ефимыч?
- Как газ себя поведёт. Смотреть будем, – уклончиво ответил Кондратьев. И ушёл в контору.
Время – только-только к обеду, а любитель прогулок по Кипучей, управляющий из главной конторы Крис Элфорд уже явился. Видно было, – не в настроении. А рассмотрел в окно поднявшихся мужиков – сначала в изумление пришёл, а потом взъярился, слюной забрызгал, руками гневно размахивал:
-Каак это?.. Почему рабочие есть наверху, а не в шахте? Каак это… – сколько… сколько уголь они нарубил сегодня?! Почему поднялись?!
Григорий Ефимович сдерживался. Терпеливо, обстоятельно объяснял Элфорду про скопившийся газ, про то, что давно надо менять шахтёрские лампы:
- Посылать шахтёров с открытыми лампами в нашу шахту, где так быстро – и в таком количестве! – скапливается рудничный газ, значит, отправлять их на верную гибель. Я не могу разрешить спуск в шахту, пока мы не заменим открытые лампы на безопасные.
Крис поднял глаза к потолку, щёлкнул пальцами:
- Каак это… – За чей счёт ты будешь покупать так много дорогих ламп?!
- У нас прибыльная шахта. И траты окупятся быстро, – если шахтёры будут работать в безопасности.
- Каак это!.. Какой безопасность! Они у вас папиросы курят в шахте! Зачем им безопасный лампы!
Кондратьев не выдержал. Вспыхнул:
- Неправда. Мужики сами следят, чтоб никто с собой папиросы не взял. Перед спуском все свои пачки в ламповой оставляют.
- Работать, работать! Выработка давать! – кивнул на лампу Григория: – Твой лампа неправильно показывает! Пока тебя не был, – газа тоже не был. Каак это: не забивай шахтёрам голову. Они должны работать.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»